Неточные совпадения
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь и все приму на себя. И Федосьино дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела девка.
По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а
Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
— Ты бы сперва съездил еще в Тайболу-то, — нерешительно советовала Устинья Марковна. — Может, и уговоришь… Не чужая тебе Феня-то: родная сестра
по отцу-то.
Вошла
Феня, высокая и стройная девушка, конфузившаяся теперь своего красного кумачного платка, повязанного по-бабьи. Она заметно похудела за эти дни и пугливо смотрела на брата и на зятя своими большими серыми глазами, опушенными такими длинными ресницами.
— Что же вера? Все одному Богу молимся, все грешны да Божьи… И опять не первая Федосья Родионовна
по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная
по городу взята, у Никоновых ваша же балчуговская… Да мало ли!.. А между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька,
Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
— А где
Феня? — спросил он,
по обыкновению, поднимаясь на крыльцо.
В голове Карачунского зароились ревнивые мысли
по адресу
Фени, и он даже вздохнул.
— Ну, что у вас тут случилось? — строго спрашивала баушка Лукерья. — Эй, Устинья Марковна, перестань хныкать… Экая беда стряслась с
Феней, и девушка была, кажись, не замути воды. Что же, грех-то не
по лесу ходит, а
по людям.
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках
по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а
Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
— Устроил… — коротко ответил он, опуская глаза. — К себе-то в дом совестно было ее привезти, так я ее на Фотьянку, к сродственнице определил. Баушка Лукерья… Она мне
по первой жене своячиной приходится. Ну, я к ней и опеределил
Феню пока что…
Поднимаясь
по лесенке на крыльцо, он лицом к лицу столкнулся с дочерью
Феней, которая с тарелкой в руках летела в погреб за огурцами.
Старуха, по-видимому, что-то заподозрила и вышла из избы с большой неохотой.
Феня тоже испытывала большое смущение и не знала, что ей делать. Карачунский прошелся
по избе, поскрипывая лакированными ботфортами, а потом быстро остановился и проговорил...
Феня ужасно перепугалась возникшей из-за нее ссоры, но все дело так же быстро потухло, как и вспыхнуло. Карачунский уезжал, что было слышно
по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся из избы и догнал Карачунского только у экипажа, когда тот садился.
Имя
Фени заставило очнуться Кожина, точно
по нему выстрелили. Он хотел что-то сказать, пошевелил губами и махнул рукой.
— Да ведь ты женился, сказывают, Акинфий Назарыч? Какое тебе дело до нашей
Фени?.. Ты сам
по себе, она сама
по себе.
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было… Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я буду обижать барина напрасно? А теперь приедем на Фотьянку: первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо
Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая, а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз с нашего прииску убежала да прямо к баушке, а та без
Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует
по всем частям…
— Значит,
Феня ему
по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь да ешь. Ну а что было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про
Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а
Феню не уберегла…» Родня-то, баушка,
по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
— А что
Феня? — тихо спросил он. — Знаете, что я вам скажу, Марья Родионовна: не жилец я на белом свете. Чужой хожу
по людям… И так мне тошно, так тошно!.. Нет, зачем я это говорю?.. Вы не поймете, да и не дай бог никому понимать…
Так Мыльников ничего и не сказал Кожину, движимый своей мужицкой политикой, а о поручении
Фени припомнил только
по своем возвращении в Балчуговский завод, то есть прямо в кабак Ермошки. Здесь, пьяный, он разболтал все, что видел своими глазами. Первым вступился, к общему удивлению, Ермошка. Он поднял настоящий скандал.
По дороге Мыльников завернул в господский дом, чтобы передать
Фене обо всем случившемся.
Феня плохо разбирала
по письменному, и ей прочитал записку Мыльников, которого она встретила в городе.
— Мне дороже записка-то этих денег, — плакалась
Феня. — Поминать бы стала
по ней Степана Романыча.
Неточные совпадения
— Эх, всякий нужен, Максимушка, и
по чему узнать, кто кого нужней. Хоть бы и не было этого поляка вовсе, Алеша, тоже ведь разболеться сегодня вздумал. Была и у него. Так вот нарочно же и ему пошлю пирогов, я не посылала, а Митя обвинил, что посылаю, так вот нарочно же теперь пошлю, нарочно! Ах, вот и
Феня с письмом! Ну, так и есть, опять от поляков, опять денег просят!
Давеча
Феня, тотчас
по уходе его, бросилась к старшему дворнику Назару Ивановичу и «Христом-Богом» начала молить его, чтоб он «не впускал уж больше капитана ни сегодня, ни завтра».
Между тем она усадила Петра Ильича и села сама против него. Петр Ильич вкратце, но довольно ясно изложил ей историю дела,
по крайней мере ту часть истории, которой сам сегодня был свидетелем, рассказал и о сейчашнем своем посещении
Фени и сообщил известие о пестике. Все эти подробности донельзя потрясли возбужденную даму, которая вскрикивала и закрывала глаза руками…
— Уж не стала бы я по-твоему возиться с каким-нибудь Алешкой Пазухиным! — не раз говорила
Феня, встряхивая своей желтой косой. — Нечего сказать, не нашла хуже-то!..
Феня и Нюша одевали Порфира Порфирыча в сарафан бабушки Татьяны и в ее праздничную сорочку и в таком виде возили его
по всему Белоглинскому заводу, когда ездили наряженными
по знакомым домам.