Неточные совпадения
— Вырешили ее вконец…
Первого мая срок: всем она
будет открыта. Кто хочет, тот и работает. Конечно, нужно заявки сделать и протчее. Я сам
был в горном правлении и читал бумагу.
В
первое мгновение Зыков не поверил и только посмотрел удивленными глазами на Кишкина, не врет ли старая конторская крыса, но тот говорил с такой уверенностью, что сомнений не могло
быть. Эта весть поразила старика, и он смущенно пробормотал...
— Дело
есть… С
первого тебя начну. Ежели, например, тебя
будут допрашивать, покажешь все, как работал?
Первая жена Зыкова тоже
была каторжанка.
Вторая жена
была взята в своей же Нагорной стороне; она
была уже дочерью каторжанки. Зыков лет на двадцать
был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он все еще
был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про
первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне
было», или «Покойница Марфа Тимофеевна
была большая охотница до заказных блинов». В
первое время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
С
первой дочерью Марьей, которая
была на пять лет старше Федосьи, так и случилось: до двадцати лет все женихи сватались, а Родион Потапыч все разбирал женихов: этот нехорош, другой нехорош, третий и совсем плох.
Яша тяжело вздохнул, принимая
первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя!.. Ну, да все равно: семь бед — один ответ… И Фени жаль, и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он
выпить в хорошей компании…
«Банный день» справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не
было зятя,
первыми шли в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим
первым паром, за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то
есть девки, которые вообще за людей не считались.
С выходом Анны замуж «
первый пар»
был уступлен зятю, а потом шли старики.
— Правильно, Яша! — поощрял Мыльников. — У меня в суседях место продается,
первый сорт. Я его сам для себя берег, а тебе, уж так и
быть, уступаю…
Старик редко даже улыбался, а как он хохочет — Яша слышал в
первый раз. Ему вдруг сделалось так страшно, так страшно, как еще никогда не
было, а ноги сами подкашивались. Родион Потапыч смотрел на него и продолжал хохотать. Спрятавшаяся за печь Устинья Марковна торопливо крестилась: трехнулся старик…
Первые два года Родион Потапыч работал на винокуренном заводе, где все дело вершилось исключительно одним каторжным трудом, а затем попал в разряд исправляющихся и
был отправлен на промыслы.
— А что, ежели, например, богачество у меня, Ермолай Семеныч? Ведь ты
первый шапку ломать
будешь, такой-сякой… А я шубу енотовую надену, серебряные часы с двум крышкам, гарусный шарф да этаким чертом к тебе подкачу. Как ты полагаешь?
Когда Окся принесла водки и колбасы, твердой как камень, разговоры сразу оживились. Все пропустили по стаканчику, но колбасу
ел один Кишкин да хозяин. Окся стояла у печки и не могла удержаться от смеха, глядя на них: она в
первый раз видела, как
едят колбасу, и даже отплюнула несколько раз.
Первое дело, самородок-то на свинью походил: и как будто рыло, и как будто ноги — как
есть свинья.
Да и на эту рабочую силу
был плохой расчет, потому что и эти отбросы ждали только
первого мая.
— Устроил… — коротко ответил он, опуская глаза. — К себе-то в дом совестно
было ее привезти, так я ее на Фотьянку, к сродственнице определил. Баушка Лукерья… Она мне по
первой жене своячиной приходится. Ну, я к ней и опеределил Феню пока что…
Чтобы добыть Феню из Тайболы,
была употреблена военная хитрость. Во-первых, к Кожиным отправилась сама баушка Лукерья Тимофеевна и заявила, что Родион Потапыч согласен простить дочь, буде она явится с повинной.
Родион Потапыч сидел в передней избе, которая делилась капитальной стеной на две комнаты — в
первой была русская печь, а вторая оставалась чистой горницей.
— Ты с нее одежу-то ихнюю сыми
первым делом… Нож мне это вострый. А ежели нагонят из Тайболы да
будут приставать, так ты мне дай знать на шахты или на плотину: я их живой рукой поверну.
Ввиду наступления
первого мая поисковые партии сосредоточивались в Фотьянке, потому что отсюда до грани Кедровской дачи
было рукой подать, то
есть всего верст двенадцать.
Ночь на
первое мая
была единственной в летописях золотопромышленности: Кедровскую дачу брали приступом, точно клад.
В
первом пункте разрабатывалась громадная россыпь Дерниха, вскрытая разрезом еще с зимы, а во втором заложена
была новая шахта Рублиха.
Место слияния Меледы и Балчуговки
было низкое и болотистое, едва тронутое чахлым болотным леском. Родион Потапыч с презрением смотрел на эту «чертову яму», сравнивая про себя красивый Ульянов кряж. Да и россыпное золото совсем не то что жильное.
Первое он не считал почему-то и за золото, потому что добыча его не представляла собой ничего грандиозного и рискованного, а жильное золото надо умеючи взять, да не всякому оно дается в руки.
Первые сажени углубления
были пройдены с поразительной быстротой, а дальше пошел камень-«ребровик», требовавший «диомида».
Встреча с отцом в
первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский страх к грозному родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее чувство так же быстро и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «Что же, чужая так чужая…» — с горечью думала про себя Феня. Раньше ее убивала мысль, что она объедает баушку, а теперь и этого не
было: она работала в свою долю, и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо
было… Ну,
выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я
буду обижать барина напрасно? А теперь приедем на Фотьянку:
первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая, а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз с нашего прииску убежала да прямо к баушке, а та без Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует по всем частям…
Кишкин бился на своей Сиротке до последней крайности, пока можно
было работать, но с
первым снегом должен
был отступить: не брала сила.
В несколько дней Мыльников совершенно преобразился: он щеголял в красной кумачовой рубахе, в плисовых шароварах, в новой шапке, в новом полушубке и новых пимах (валенках). Но его гордостью
была лошадь, купленная на
первые деньги. Иметь собственную лошадь всегда
было недосягаемой мечтой Мыльникова, а тут вся лошадь в сбруе и с пошевнями — садись и поезжай.
Это
была ужасная ночь, полная молчаливого отчаяния и бессильных мук совести. Ведь все равно прошлого не вернешь, а начинать жить снова поздно. Но совесть — этот неподкупный судья, который приходит ночью, когда все стихнет, садится у изголовья и начинает свое жестокое дело!.. Жениться на Фене? Она
первая не согласится… Усыновить ребенка — обидно для матери, на которой можно жениться и на которой не женятся. Сотни комбинаций вертелись в голове Карачунского, а решение вопроса ни на волос не подвинулось вперед.
— Перестаньте, любезная сестрица Анна Родивоновна, — уговаривал Мыльников с ядовитой любезностью. — Не он
первый, не он последний, ваш-то Прокопий…
Будет ему сидеть у тестя на цепи.
Так Анна и ушла ни с чем для
первого раза, потому что муж
был не один и малодушно прятался за других. Оставалось выжидать случая, чтобы поймать его с глазу на глаз и тогда рассчитаться за все.
Закипел
первый котелок, повешенный над самым «пальмом», и промысловый ужин
был готов.
Предварительно
были осмотрены ястребовские шурфы, пробитые по
первым заморозкам.
Первый шурф
был пробит еще до обеда, и Кишкин стал делать пробу тут же около огонька, разложенного на льду.
Мысль о деньгах засела в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал весь план, как освободиться от своих компаньонов, а главное, от Кожина, которому необходимо
было заплатить деньги в
первую голову. С этой мыслью Кишкин ехал до самой Фотьянки, перебирая в уме всех знакомых, у кого можно
было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых не оказалось, кроме все того же секретаря Ильи Федотыча.
«Нет, брат, к тебе-то уж я не пойду! — думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться к Ермошке?.. Этому надо все рассказать, а Ермошка все переплеснет Кожину — опять нехорошо. Надо так сделать, чтобы и шито и крыто. Пожалуй, у Петра Васильича можно
было бы перехватить на
первый раз, да уж больно завистлив пес: над чужим счастьем задавится… Еще уцепится как клещ, и не отвяжешься от него…»
— Удавить их всех, а контору разнести в щепы! — кричал Матюшка в пьяном азарте. — Двух смертей не
будет, а одной не миновать. Да и Шишку по пути вздернуть на
первую осину.
Она
была старше жениха лет на шесть, но казалась совсем молоденькой, охваченная огнем своей
первой девичьей страсти.
Первое дыхание весны всех так и подмывало. Очухавшийся Мыльников только чесал затылок, соображая, сколько стравил за зиму денег по кабакам… Теперь можно
было бы в лучшем виде свои работы открыть в Кедровской даче и получать там за золото полную цену. Все равно на жилку надеяться долго нельзя: много продержится до осени, ежели продержится.
Дошли слухи о зверстве Кожина до Фени и ужасно ее огорчали. В
первую минуту она сама хотела к нему ехать и усовестить, но сама
была «на тех порах» и стыдилась показаться на улицу. Ее вывел из затруднения Мыльников, который теперь завертывал пожаловаться на свою судьбу.
Так Мыльников ничего и не сказал Кожину, движимый своей мужицкой политикой, а о поручении Фени припомнил только по своем возвращении в Балчуговский завод, то
есть прямо в кабак Ермошки. Здесь, пьяный, он разболтал все, что видел своими глазами.
Первым вступился, к общему удивлению, Ермошка. Он поднял настоящий скандал.
В
первое время все
были как будто ошеломлены. Что же, ежели такие порядки заведутся, так и житья на промыслах не
будет. Конечно, промысловые люди не угодники, а все-таки и по человечеству рассудить надобно. Чаще и чаще рабочие вспоминали Карачунского и почесывали в затылках. Крепкий
был человек, а умел где нужно и не видеть и не слышать. В кабаках обсуждался подробно каждый шаг Оникова, каждое его слово, и наконец произнесен
был приговор, выражавшийся одним словом...
Кто придумал это слово, кто его сказал
первый — осталось неизвестным, но оно
было сказано, и все сразу почувствовали полное облегчение.
Так он припомнил, что в это роковое утро на шахте зачем-то
был Кишкин и что именно его противную скобленую рожу он увидел одной из
первых, когда рабочие вносили еще теплый труп Карачунского на шахту.
Первой мыслью, когда Петр Васильич вышел из волости,
было броситься в
первую шахту, удавиться — до того тошно на душе.
Ганька только что узнал от Мыльникова пикантную новость и сгорал от нетерпения видеть своими глазами драного Петра Васильича. Это
было жадное лакейское любопытство. Мыльников тоже
был счастлив, что
первым принес на Сиротку любопытную весточку.
Во-первых,
был расчет на Рублиху, а потом немного пониже Фотьянки отводили течение реки Балчуговки в другое русло, — нужно
было взять россыпь, по которой протекала эта река, целиком.