Неточные совпадения
Вот те мысли, которые мучительно повертывались клубком в голове Татьяны Власьевны, когда она семидесятилетней старухой таскала кирпичи на строившуюся церковь. Этот подвиг был
только приготовлением к более трудному делу, о котором Татьяна Власьевна
думала в течение последних сорока лет, это — путешествие в Иерусалим и по другим святым местам. Теперь задерживала одна Нюша, которая, того гляди, выскочит замуж, — благо и женишок есть на примете.
«Вот бы
только Нюшу пристроить, —
думала Татьяна Власьевна, поднимаясь в десятый раз к кирпичам. — Алексей у Пазухиных парень хороший, смиренный, да и природа пазухинская по здешним местам не последняя. Отец-то, Сила Андроныч, вон какой парень, под стать как раз нашему-то Гордею Евстратычу».
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да…
думал отмолить, а тут смерть пришла… ну, я тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя,
только по гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь… в скиты посылай…
Один Пестерь делался все мрачнее и мрачнее, а когда бабы не вытерпели и заголосили какую-то безобразную пьяную песню, он, не выпуская изо рта своей трубки с медной цепочкой, процедил
только одно слово: «У… язвы!..» Кто бы мог
подумать, что этот свирепый субъект являлся самым живым источником козловых ботинок и кумачных платков, в чем убедилась личным опытом даже Домашка, всего третьего дня получившая от Пестеря зеленые стеклянные бусы.
— Уж это что говорить, милушка… Вукол-то не стал бы молиться за него.
Только все-таки страшно… И молитва там, и милостыня, и сорокоуст — все бы ничего, а как
подумаю об золоте, точно что у меня оборвется. Вдруг-то страшно очень…
«Ну и канпания, —
думал Гордей Евстратыч, вытирая губы платком, —
только бы пособил Господь подобру-поздорову отсюда выбраться…»
— Ох, дотянуть бы мне
только до весны, — иногда говорил Маркушка с странным дрожанием голоса. — Доживу я, Кайло? Как ты
думаешь?..
— Вот что, Марк, — заговорила серьезно Татьяна Власьевна, — все я
думаю: отчего ты отказал свою жилку Гордею Евстратычу, а не кому другому?.. Разве мало стало народу хоть у нас на Белоглинском заводе или в других прочих местах? Все меня сумление берет…
Только ты уж по совести расскажи…
— Я и сама так
думала,
только мне его жаль, Феня, так жаль…
«Врет, все врет наша Аленушка… —
думал пьяный Зотушка, улыбаясь хитрой улыбкой. — На жилку ворона прилетела,
только не даром ли крыльями, милая, махала?..»
«
Только бы до травы…» —
думал Маркушка, заглядывая в слепое окошко своей лачуги.
— Что тут думать-то, мамынька? Конечно, худой жених доброму путь кажет. Спасибо за честь, а
только родниться нам с Пазухиными не рука.
— И я, братец, тоже больше не могу… — с прежним смирением заявил Зотушка, поднимаясь с места. — Вы
думаете, братец, что стали богаты, так вас и лучше нет… Эх, братец, братец! Жили вы раньше, а не корили меня такими словами. Ну, Господь вам судья… Я и так уйду, сам… А
только одно еще скажу вам, братец! Не губите вы себя и других через это самое золото!.. Поглядите-ка кругом-то: всех разогнали, ни одного старого знакомого не осталось. Теперь последних Пазухиных лишитесь.
Только в последний год он как будто переменился к ней, так по крайней мере
думала сама Ариша, особенно после случая с серьгами и брошкой.
— Задумывается он все, отец Крискент… А о чем ему
думать? Слава богу, всего, кажется, вдоволь, и
только жить да радоваться нужно… Конечно, обнесли напраслиной внучков моих, про Гордея Евстратыча болтают разное, совсем неподобное…
— Гордей Евстратыч собирается себе дом строить, — рассказывала Татьяна Власьевна, — да все еще ждет, как жилка пойдет. Сначала-то он старый-то, в котором теперь живем, хотел поправлять,
только подумал-подумал и оставил. Не поправить его по-настоящему, отец Крискент. Да и то сказать, ведь сыновья женатые, детки у них; того и гляди, тесно покажется — вот он и
думает новый домик поставить.
Но Савины и Колобовы
думали несколько иначе и даже послали на о. Крискента два доноса — один преосвященному, а другой в консисторию, находя выборы нового старосты неправильными. Узнав об этом, о. Крискент не
только не смутился, но выказал большую твердость духа и полную готовность претерпеть в борьбе с разделительными силами, волновавшими теперь его словесное стадо.
Только и начал я
думать, пошто, да как, да зачем.
— Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы как по маслу… Я и невесту себе присмотрел,
только вот с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может,
думаю, стар для нее покажусь… А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
— В том-то и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь
только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и
подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние.
Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не бери на свою душу греха!..
Крискент заявился в пятовский дом, когда не было самого Нила Поликарпыча, и повел душеспасительную речь о значении и святости брака вообще как таинства, потом о браке как неизбежной форме нескверного гражданского жития и, наконец, о браке как христианском подвиге, в котором человек меньше всего должен
думать о себе, а
только о своем ближнем.
— Ну,
думай,
думай…
Только по-хорошему
думай! Да вот этот гостинец для начала прими, с ним легче, может, будет думать-то…
— И мы в своей темноте то же
думаем,
только вот деньги-то добывать плохо умеем… с понятием надо жить на свете, по всей форме. А как вы насчет дельца-то, Владимир Петрович?
Да вы не стесняйтесь, бабушка Татьяна, дело житейское: я говорю
только, что вы
думаете.
Теперь оставалось
только помириться с Пазухиными и с Зотушкой; но Зотушка явно избегал возможности сближения, а мириться с Пазухиными после проделок Марфы Петровны, в которых, несомненно, должна была принимать участие и Пелагея Миневна, нечего было и
думать.
Швейцар в передней и приличная обстановка приемной произвели успокаивающее впечатление на Гордея Евстратыча, а когда вышел сам Спорцевадзе с своими желтыми глазами — он даже улыбнулся и
подумал про себя: «Вот мы этого желтоглазого и напустим на кровопийцу…» Пока Брагин, сбиваясь и путаясь, передавал сущность своего дела, адвокат небрежно чистил свои длинные розовые ногти и
только изредка взглядывал на клиента, а когда тот кончил, он коротко спросил...
Гордей Евстратыч сначала не мог даже
думать о таком унижении и готов был расколоться на несколько частей,
только бы не идти к распроклятому «жидовину».
Взял Гордей Евстратыч от Колосова его писульку и с ней отправился пытать счастья к жидовину. Но добраться до Мойши Жареного было не так-то легко, как он
думал. Этот кабацкий король являлся в город
только по временам, а настоящую резиденцию имел на своих винных заводах, куда Брагин и отправился, хотя конец был немалый, верст в двести, пожалуй, не укладешь.
Много раз Зотушка
думал поговорить с мамынькой по душе, но все откладывал, потому что все равно никакого бы толку из этого разговора не вышло, и Зотушка ограничивался
только разными загадками и притчами, которые при случае загадывал старухе.