Неточные совпадения
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь
за родительские молитвы счастье посылает… Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и ты кануны будешь
говорить. Грешный человек, а душа-то в нем христианская. Вот и будем замаливать его грехи…
— Уж это что
говорить, милушка… Вукол-то не стал бы молиться
за него. Только все-таки страшно… И молитва там, и милостыня, и сорокоуст — все бы ничего, а как подумаю об золоте, точно что у меня оборвется. Вдруг-то страшно очень…
Скуластое красное лицо Шабалина совсем расплылось от улыбки; обхватив гостя
за талию, он потащил его к столу. Липачек и Плинтусов загремели стульями, Варвара Тихоновна уставилась на гостя прищуренными глазами, Порфир Порфирыч соскочил с дивана, обнял и даже облобызал его. Все это случилось так вдруг, неожиданно, что Гордей Евстратыч растерялся и совсем не знал, что ему
говорить и делать.
— Время-то, Вукол Логиныч, как будто не совсем подходящее для выпивки… — нерешительно
говорил Брагин, принимая стакан с шампанским. — Не
за этим я шел, признаться сказать.
— Порфир Порфирыч, ваше высокоблагородие, —
говорила Татьяна Власьевна, схватывая его благородие в тот самый момент, когда он только что хотел обнять Нюшу
за талию. — Так нельзя, ваше высокоблагородие… У нас не такие порядки, чтобы чужим мужчинам на девичью половину ходить…
Пестерь и Кайло приходили в лачугу Маркушки каждый день по вечерам и, потягивая свои трубочки перед горевшим на каменке огоньком, рассказывали обо всем, что было сделано на прииске
за день, то есть, собственно,
говорил один Кайло, а Пестерь только сосал свою трубочку.
Ну, которые получше, не верили мне, а другие просто
за страм считали
говорить с Маркушкой…
— Смиренный парень, что
говорить… Надо вам
за него Бога молить, Пелагея Миневна. Этаких-то кротких да послушных по нынешним временам надо с огнем поискать!..
За чаем сидели и калякали о разных разностях, главным образом
за всех
говорила модная Алена Евстратьевна, которая распространялась все насчет настоящих порядков в доме.
— Клятва — другое, мамынька… Мы
за него вечно будем Богу молиться, это уж верно. А насчет харчу и всякого у нас и клятвы никакой не было… Так я
говорю, мамынька?
— Гордей Евстратыч… — пробовала было заступиться Татьяна Власьевна
за своего любимца. — Милушка, что это ты
говоришь?
— Ты бы присматривал
за ребятами-то, — несколько раз
говорила она Гордею Евстратычу, когда тот отправлялся на прииск. — У вас там на жилке всякого народу прóпасть; пожалуй, научат уму-разуму. Ребята еще молодые, долго ли свихнуться.
Я то же старухам
говорю, а они на Володьку на Пятова все валят: он и с ключом-то своим в чужой сундук сходит, и отца поучит обманывать в расчетах, и на всякие художества подымается из-за этих самых денег.
— Да, да… — лепетал о. Крискент, разыгрывая мелодию на своих пуговицах. — А меня-то вы забыли, Татьяна Власьевна? Помните, как Нил-то Поликарпыч тогда восстал на меня… Ведь я ему духовный отец, а он как отвесит мне про деревянных попов. А ежели разобрать, так из-за кого я такое поношение должен был претерпеть? Да… Я
говорю, что богатство — испытание. Ваше-то золото и меня достало, а я претерпел и вперед всегда готов претерпеть.
— Я еще у тебя, Феня, в долгу, —
говорил Гордей Евстратыч, удерживая на прощанье в своей руке руку Фени. — Знаешь
за что? Если ты не знаешь, так я знаю… Погоди, живы будем, в долгу у тебя не останемся. Добрая у тебя душа, вот
за что я тебя и люблю. Заглядывай к нам-то чаще, а то моя Нюша совсем крылышки опустила.
— Феня… пожалей старика, который ползает перед тобой на коленях… — молил Гордей Евстратыч страстным задыхавшимся шепотом, хватая себя
за горло, точно его что душило. — Погоди… не
говори никому ни слова… Не хотел тебя обижать, Феня… прости старика!
— Велика беда… —
говорила модница в утешение Фене. — Ведь ты не связана! Силком тебя никто не выдает… Братец тогда навеселе были, ну и ты тоже завела его к себе в спальню с разговорами, а братец хоть и старик, а еще
за молодого ответит. Вон в нем как кровь-то заходила… Молодому-то еще далеко до него!.. Эти мужчины пребедовые, им только чуточку позволь… Они всегда нашей женской слабостью пользуются. Ну, о чем же ты кручинишься-то? Было да сплыло, и весь сказ…
— Я и не
говорю, что все такие, а только к слову пришлось: всякие бывают и молодые мужья… А муж постарше совсем уж другое: он уж не надышится на жену, на руках ее носит. Оно и спокойнее, и куда лучше, хоть ты как поверни. Вон мамынька тоже
за старого мужа выходила, а разве хуже других прожила? Прежде совсем не спрашивали девок,
за кого замуж отдают, да жили не хуже нашего-то…
Эта внутренняя работа смущалась особенно тем фактом, что в среде знакомых было несколько таких неравных браков и никто не находил в этом чего-нибудь нехорошего: про специально раскольничий мир, державшийся старозаветных уставов, и
говорить нечего — там сплошь и рядом шестнадцатилетние девушки выходили
за шестидесятилетних стариков.
— Вот и проговорилась… Любая пойдет, да еще с радостью, а Гордей Евстратыч никого не возьмет, потому что все эти любые-то на его золото будут льститься. А тебя-то он сызмальства знает, знает, что не
за золото замуж будешь выходить… Добрая,
говорит, Феня-то, как ангел, ей-богу…
— Зотушка… мне страшно… — шептала Феня, хватаясь
за руку Зотушки. —
Говори что-нибудь… спой. Ты никого не видишь?
— Да разве мы их съедим? — объяснил Плинтусов. — Ах, боже мой!..
За кого же вы в таком случае нас принимаете? Надеюсь,
за порядочных людей… Вот и отец Крискент только что сейчас
говорил мне, что не любит обедать в одной холостой компании и что это даже грешно.
Другим обстоятельством, сильно смутившим Татьяну Власьевну, было то, что Владимир Петрович был у них в доме всего один раз — повернулся с полчасика,
поговорил, поблагодарил
за все и ушел к себе.
— Сумлеваюсь я насчет этого Жареного, — не раз
говорил Брагин Владимиру Петровичу. — Пожалуй, не угоняться
за ним… Утопит…
— Чтой-то, милушка, уж этакой-то человек. Уж кому же после этого верить! —
говорила старуха. — Вон отец Крискент, его дело сторона, а он прямо
говорит: «Господь вам, Татьяна Власьевна, послал Владимира Петровича, именно
за вашу простоту…» И Матрена Ильинична с Агнеей Герасимовной то же самое в голос
говорят…
— Ты еще благодари Бога, что Михалко-то одной водкой зашибается, а вон Архип-то, сказывают, больно
за девками бегает… Уж так мне жаль этой Дуни, так жаль, да и Матрены-то Ильинишны! Только ты никому не
говори ничего, Ариша, боже тебя сохрани!
— Гляди-ка, Нюша, ведь это у Пазухиных из-за косяка подглядывают
за нами, —
говорила Татьяна Власьевна. — Марфа Петровна… Этакая злыдня!.. Нюша, милушка, где у нас ложки-то серебряные?
За столом самый набольший почти ничего не
говорил, а только слушал Мосея Мосеича, да и слушал-то по-мышиному: насторожит уши и глядит прямо в рот к Мосеичу, точно вскочить туда хочет.
— Так
за каким делом-то приехала?
Говори уж прямо, не разводи бобов-то…
Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю,
за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду
за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все ты, а всё
за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы
за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Схватит
за бороду,
говорит: «Ах ты, татарин!» Ей-богу!