Неточные совпадения
— Хочу
сказать, Татьяна Власьевна, давно хочу… — ответил Пятов и
как будто из себя немного замешался.
— А я вот что тебе
скажу, милушка… Жили мы, благодарение Господу, в достатке, все у нас есть, люди нас не обегают: чего еще нам нужно? Вот ты еще только успел привезти эту жилку в дом,
как сейчас и начал вздорить… Разве это порядок? Мать я тебе или нет?
Какие ты слова с матерью начал разговаривать? А все это от твоей жилки… Погляди-ко, ты остребенился на сватьев-то… Я своим умом так разумею, что твой Маркушка колдун, и больше ничего. Осиновым колом его надо отмаливать, а не сорокоустом…
— О нет, я этого не
сказал,
как не
сказал и того, что нужно брать жилку…
Никто не ожидал такого протеста со стороны Зотушки, и большаки совсем онемели от изумления.
Как, какой-нибудь пропоец Зотушка и вдруг начинает выговаривать поперечные слова!.. Этот совет закончился позорным изгнанием Зотушки, потому что он решительно ничего не понимал в важных делах, и решение состоялось без него. Татьяна Власьевна больше не сумлевалась, потому что о. Крискент прямо
сказал и т. д.
Вообще невестками своими,
как и внуками, Татьяна Власьевна была очень довольна и в случае
каких недоразумений всегда говорила: «Ну, милушка, час терпеть, а век жить…» Но она не могла того же
сказать о невитом сене, Нюше, характер которой вообще сильно беспокоил Татьяну Власьевну, потому что напоминал собой нелюбимую дочь-модницу, Алену Евстратовну.
«Пошла наша кума со сплетней,
как курица с яйцом», — подумала Пелагея Миневна про Марфу Петровну, но
сказать это вслух, конечно, побоялась.
— Да я так
сказала… живем из окна в окно, а я что-то давно не видала Авдотьи-то Кондратьевны. Цветет она у вас
как мак, и Гордей-то Евстратыч не насмотрится на нее.
— Ох, не говорите, Пелагея Миневна: враг горами качает, а на золото он и падок… Я давеча ничего не
сказала Агнее Герасимовне и Матрене Ильиничне — ну, родня, свои люди, — а вам
скажу. Вот сами увидите… Гордей Евстратыч и так вон
как себя держит высоко; а с тысячами-то его и не достанешь. Дом новый выстроят, платья всякого нашьют…
— Время-то, Вукол Логиныч,
как будто не совсем подходящее для выпивки… — нерешительно говорил Брагин, принимая стакан с шампанским. — Не за этим я шел, признаться
сказать.
— Ага, испугалась, спасенная душа!.. — потешался довольный Лапшин. — А
как, бабушка, ты думаешь, попадет из нас кто-нибудь в Царствие Небесное?.. А я тебе прямо
скажу: всех нас на одно лыко свяжут да в самое пекло. Вуколку первого, а потом Липачка, Плинтусова… Компания!.. Ох, бабушка, бабушка, бить-то нас некому, по правде
сказать!
— А ведь ты верно
сказала, Марфуша. Жили мы, никому не мешали и теперь не мешаем, а тут на-кася,
какая притча стряслась! С чужими-то завсегда легче жить, чем со своими.
Я тебе не умею
сказать,
как жаль!
Это в диалектическом отношении был очень ловкий приступ, и Татьяне Власьевне стоило только
сказать, что, мол, «Пелагея Миневна, вашему горю и помочь можно: сын на возрасте, жените — и заменушку в дом приведете…». Но важеватая старуха, конечно, ничего подобного не высказала, потому что это было неприлично, — с
какой стати она сама стала бы навязываться Пазухиным?..
Пелагея Миневна, накидывая в передней платок на голову, с соболезнованием покачала только головой: очевидно, Татьяна Власьевна намекала на недоразумения с Савиными и Колобовыми. Накидывая на плечи свою беличью шубейку, Пелагея Миневна чувствовала,
как все у нее внутри точно похолодело, — наступил самый критический момент…
Скажет что-нибудь Татьяна Власьевна или не
скажет? Когда гостья уже направилась к порогу, Татьяна Власьевна остановила ее вопросом...
— Тебе хорошо, черту… Умрешь, и вся тут, а мы
как? — соображал Кайло, раздражаясь все больше и больше. — Шайтан ты, я тебе
скажу… Не нашел никого хуже-то, окаянная душа! Он тебя и отблагодарил, нечего
сказать… От этакого богачества мог бы тебе хошь десять рублей в месяц давать, а то…
— Пошто же не рука, Гордей Евстратыч? Люди хорошие, обстоятельные, и семья — один сын на руках. Да и то
сказать,
какие женихи по нашим местам; а отдать девку на чужую-то сторону жаль будет. Не ошибиться бы, Гордей Евстратыч. Я давно уже об этом думала…
— А я, мамынька, другое на уме держу! Пазухиных хаять не хочу; а для Нюши почище жениха сыщем. Не оборыши, слава богу,
какие и не браковку замуж отдаем… Не по себе дерево Пазухины выбрали, мамынька, прямо
сказать.
— Баушка,
как же… что давеча-то тятенька
сказал? — спрашивала Нюша, когда молитва была кончена.
— Гляжу я на тебя и ума не могу приложить: в кого ты издалась такая удалая, — говорила иногда Татьяна Власьевна, любуясь красавицей Феней. — Уж можно
сказать, что во всем не
как наша Анна Гордеевна.
— Чего вам смотреть на старика-то, — говорил Пятов своим новым приятелям, — он в город закатится — там твори чего хочешь, а вы здесь киснете на прииске,
как старые девки… Я вам такую про него штуку
скажу, что только ахнете: любовницу себе завел… Вот сейчас провалиться — правда!.. Мне Варька шабалинская сама сказывала. Я ведь к ней постоянно хожу, когда Вукола дома нет…
Агнея Герасимовна разливалась рекой, оплакивая свою Аришу,
как мертвую; Матрена Ильинична тоже крепко убивалась о своей Дуне, которая вдобавок уже давно ходила тяжелая и была совсем «на тех порах», так что ей и
сказать ничего было нельзя.
— Ну, Ариша, так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего и не было… Так ведь? Вот я с тобой и хочу поговорить, потому
как я тебя всегда любил… Да-а. Одно тебе
скажу: никого ты не слушай, окромя меня, и все будет лучше писаного. А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
Конечно, насчет моды Алена Евстратьевна, можно
сказать, все произошла и могла поставить брагинский дом на настоящую точку,
как в других богатых домах все делается, но, с другой стороны, Татьяна Власьевна не могла никак простить дочери, что по ее милости расстроилась свадьба Нюши и произошло изгнание Зотушки.
— Гордей Евстратыч собирается себе дом строить, — рассказывала Татьяна Власьевна, — да все еще ждет,
как жилка пойдет. Сначала-то он старый-то, в котором теперь живем, хотел поправлять, только подумал-подумал и оставил. Не поправить его по-настоящему, отец Крискент. Да и то
сказать, ведь сыновья женатые, детки у них; того и гляди, тесно покажется — вот он и думает новый домик поставить.
Ну,
сказала я это ему, а он ничего, стал расспрашивать, что и
как, а потом сам и говорит: «Мамынька, надо будет помириться с Пятовым-то…
— Да ты, бабушка, не сумлевайся: он это и хотел
сказать. Я теперь только поняла… Все выйдет
как по писаному.
— Помните, Гордей Евстратыч,
как вы мне тогда
сказали про великое слово о Нюше… Вот я хочу поговорить с вами о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите, что из нее сталось в полгода: кукла какая-то, а не живой человек… Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй, к весне и совсем она ноги протянет. Я это не к тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей… Я и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон
как. Если он ей нравится, так…
— Ну, так я попрямее тебе
скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы
как по маслу… Я и невесту себе присмотрел, только вот с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь… А уж
как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
— Бабушка Татьяна мне прямо тогда
сказала, что она меня не благословляет… — пускала Феня в ход свой последний, самый сильный аргумент. — А я против ее воли не могу идти, потому что считаю бабушку Татьяну второй матерью. Она худу не научит, Алена Евстратьевна. Недаром она вон
как разнемоглась с горя… Нет, нет, и не говорите лучше. Я и слышать ничего не хочу!
Как он его обошел — трудно
сказать, но только в одно прекрасное утро о.
Когда таким образом Феня оказалась достаточно подготовленной, Алена Евстратьевна приказала братцу Гордею Евстратычу объясниться с ней самому. Девушка ждала этого визита и со страхом думала о том, что она
скажет Гордею Евстратычу. Он пришел к ней бледный, но спокойный и важный,
как всегда. Извинившись за старое, он повел степенную и обстоятельную речь, хотя к сказанному уже Аленой Евстратьевной и о. Крискентом трудно было прибавить что-нибудь новое.
— Может, ты сумлеваешься насчет тятеньки? — спрашивал Гордей Евстратыч, стараясь по-своему объяснить раздумье Фени. — Так он не пойдет супротив нас… Мы с ним старинные друзья-приятели… Эх, Феня, Феня!.. За одно твое словечко, всего за одно, да я бы, кажется, весь Белоглинский завод вверх ногами повернул… Ей-богу… Птичьего молока добуду, только
скажи… а?.. А уж
как бы я тебя баловал да миловал… Э-эх!..
— Значит, можно надеяться? Да?.. Скажи-ка, Феня,
как это ты выразила-то?
—
Как… ты
сказал, Гордей?
Но
как же опять не
сказать?
— Уж так у них устроено, так устроено… — докладывала Маланья подозрительно слушавшей ее речи Татьяне Власьевне. — И
сказать вам не умею
как!.. Вроде
как в церкви… Ей-богу! И дух у них с собой привезен. Своим глазом видела: каждое утро темная-то копейка возьмет какую-то штуку, надо полагать из золота, положит в нее угольков, а потом и поливает какою-то мазью. А от мази такой дух идет, точно от росного ладана. И все-то у них есть, и все дорогое… Ровно и флигелек-то не наш!..
Как это случилось — никто не мог
сказать, а всякий только чувствовал, что именно Владимира Петровича и недоставало в доме; у всех точно отлегло на душе, когда Владимир Петрович появлялся в горнице.
Сначала я
скажу вам,
как вы ко мне лично относитесь и что думаете теперь.
— Потерпи, милушка.
Как быть-то?.. Деньги дело наживное. А уж насчет Владимира Петровича ты даже совсем напрасно сумлеваешься. Вон у него самовар даже серебряный, ковры
какие, а дома-то, сказывают, сколько добра всякого… Уж ежели этакому человеку да не верить, милушка, так и жить на белом свете нельзя. На что наша Маланья, на всех фукает,
как старая кошка, а и та: «Вот уж барин, так можно
сказать, что взаправский барин!»
— Что, не вкусно носить мужнины-то побои? — смеялся Гордей Евстратыч над избитой невесткой. — Я тебя везде достану, змея… Теперь уж все знают,
какая у тебя вера-то!.. Ха-ха… А
скажи слово — все будет по-твоему.
Зотушка был
какой ни на есть мужчина, а тетенька Алена Евстратьевна была женщина, и ее женское участие трогало Нюшу, потому что она могла с этой тетенькой говорить о многом, что никогда не
сказала бы ни бабушке, ни Зотушке.
И то надо
сказать, мамынька, — договорила она жалостливо, —
какие теперь ваши достатки: дай бог одну голову прокормить, да вам одним-то много ли надо!
— Не знаю,
как уж тебе сказать-то, — уклончиво говорила Татьяна Власьевна, — ты бы привезла его хоть показать, нельзя же позаочь…
— Да ведь я так
сказала, к слову… Этакое ты, Аленушка, купоросное масло!.. Так и вертишь языком-то
как шилом.
— А ты не больно торопись… Не запрег, чего нукаешь?.. Сейчас я тебе ничего не
скажу, а через три дня все
как на ладонке объясню…