Неточные совпадения
Сначала он пытался заснуть и
лежал с закрытыми глазами часа два, но все
было напрасно — сон бежал от Гордея Евстратыча, оставляя в душе мучительно сосавшую пустоту.
Гордей Евстратыч
был бледен как полотно; он смотрел на отекшее лицо Маркушки страшными, дикими глазами, выжидая, не вырвется ли еще какое-нибудь признание из этих посиневших и растрескавшихся губ. Но Маркушка умолк и
лежал с закрытыми глазами как мертвый, только тряпье на подмостках продолжало с хрипом подниматься неровными взмахами, точно под ним судорожно билась ослабевшими крыльями смертельно раненная птица.
Алене Евстратьевне
было за сорок; это
была полная, высокая женщина, с красивым лицом, на котором тенью
лежало что-то фальшивое и хитрое.
Маркушка
лежал неподвижно как труп; он
был страшен на свежем воздухе, и только открытые глаза оставались еще живыми.
Дуня
лежала больная в своей каморке, Нюша
была в лавке, — вообще дом
был почти совсем пустой.
Феня посмотрела на своего собеседника. Лицо у него
было такое доброе сегодня, хотя он смотрел на нее как-то странно… «Э, семь бед — один ответ!» — решила про себя девушка и храбро докончила все, что у ней
лежало на душе…
Порфир Порфирыч, конечно,
был тут же и предлагал свои услуги Брагину: взять да увезти Феню и обвенчаться убегом. Этому мудреному человеку никак не могли растолковать, что Феня
лежит больная, и он только хлопал глазами, как зачумленное животное. Иногда Гордея Евстратыча начинало мучить самое злое настроение, особенно когда он вспоминал, что о его неудачном сватовстве теперь галдит весь Белоглинский завод и, наверно, радуются эти Савины и Колобовы, которые не хотят его признать законным церковным старостой.
Но и весной, хотя Гордей Евстратыч часто бывал на Смородинке, можно
было уже заметить, что у него точно не
лежало сердце к прииску и его постоянно тянуло в Белоглинский завод.
Расходившийся старик колотил кулаками в стену брагинского дома и плевал в окна, но там все
было тихо, точно все вымерли. Гордей Евстратыч
лежал на своей кровати и вздрагивал при каждом вскрикивании неистовствовавшего свата. Если бы теперь попалась ему под руку Ариша, он ее задушил бы, как котенка.
— Скоро
буду лежать тихо, — проговорил он, — мертвый. — сказал он насмешливо, сердито. — Ну, положите, коли хотите.
Затем он вспомнил, как неудобно
было лежать в постели рядом с нею, — она занимала слишком много места, а кровать узкая. И потом эта ее манера бережно укладывать груди в лиф…
Если он хотел жить по-своему, то
есть лежать молча, дремать или ходить по комнате, Алексеева как будто не было тут: он тоже молчал, дремал или смотрел в книгу, разглядывал с ленивой зевотой до слез картинки и вещицы.
— Да, кузина, вы будете считать потерянною всякую минуту, прожитую, как вы жили и как живете теперь… Пропадет этот величавый, стройный вид, будете задумываться, забудете одеться в это несгибающееся платье… с досадой бросите массивный браслет, и крестик на груди не
будет лежать так правильно и покойно. Потом, когда преодолеете предков, тетушек, перейдете Рубикон — тогда начнется жизнь… мимо вас будут мелькать дни, часы, ночи…
Может быть, заиграет оно когда-нибудь и здесь, как над старой Европой: тогда на путешественнике
будет лежать тяжелая обязанность рыться в здешних архивах и с важностью повествовать ленивым друзьям о событиях края.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему
лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи
лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Право, на деревне лучше: оно хоть нет публичности, да и заботности меньше; возьмешь себе бабу, да и
лежи весь век на полатях да
ешь пироги.
Колода
есть дубовая // У моего двора, //
Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем душа!
— Нет. Он в своей каморочке // Шесть дней
лежал безвыходно, // Потом ушел в леса, // Так
пел, так плакал дедушка, // Что лес стонал! А осенью // Ушел на покаяние // В Песочный монастырь.