Неточные совпадения
В душе Зотушки родилась слабая надежда, что авось, если выводит лошадь, ему вышлют стаканчик.
— Да, совсем
в худых
душах… [То есть при смерти. (Примеч. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] Того гляди,
душу Богу отдаст. Кашель его одолел. Старухи пользуют чем-то, да только легче все нет.
Именно такой труд, доводящий старое тело почти до полного бесчувствия, — именно такой труд дает ее
душе тот покой, какого она страстно домогается и не находит
в обыкновенных христианских подвигах, как пост, молитва и бесконечные поклоны.
Так они и зажили, а на мужа точно слепота какая нашла:
души не чает
в Поликарпе Семеныче; а Поликарп Семеныч, когда Татьяна Власьевна растужится да расплачется, все одно приговаривает: «Милушка моя, не согрешишь — не спасешься, а было бы после
в чем каяться!» Никогда не любившая своего старого мужа, за которого вышла по родительскому приказанию, Татьяна Власьевна теперь отдалась новому чувству со всем жаром проснувшейся первой любви.
Сначала он пытался заснуть и лежал с закрытыми глазами часа два, но все было напрасно — сон бежал от Гордея Евстратыча, оставляя
в душе мучительно сосавшую пустоту.
Приободрившаяся лошадь дала знать, что скоро и Полдневская.
В течение четырехчасового пути Брагин не встретил ни одной живой
души и теперь рад был добраться до места, где бы можно было хоть чаю напиться. Поднявшись на последний косогор, он с удовольствием взглянул на Полдневскую, совсем почти спрятавшуюся на самом дне глубокой горной котловины. Издали едва можно было рассмотреть несколько крыш да две-три избушки, торчавшие особняком, точно они отползли от деревни.
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей
душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла… ну, я тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь…
в скиты посылай…
Больной недоверчиво посмотрел на своего собеседника, потому что все его богословские познания ограничились одной Исусовой молитвой, запавшей
в эту грешную
душу, как падает зерно на каменную почву.
Теперь она от
души жалела умиравшего Маркушку, потому что он уносил с собой
в могилу не одни ботинки…
— Нет, мамынька… Маркушка-то
в лежку лежит, того гляди, Богу
душу отдаст. Надо только скорее заявку сделать на эту самую жилку, и кончено…
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье посылает… Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую
в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и ты кануны будешь говорить. Грешный человек, а душа-то
в нем христианская. Вот и будем замаливать его грехи…
В ее старой, крепкой
душе боролись самые противоположные чувства и мысли, которые утомляли ее больше, чем ночная работа с кирпичами, потому что от них не было блаженного отдыха, не было того покоя, какой она испытывала после ночного подвига.
Известный запас новостей мучил Марфу Петровну, как мучит картежника каждый свободный рубль или как мучит нас самая маленькая песчинка, попавшая
в глаз; эта девица не могла успокоиться и войти
в свою рабочую колею до тех пор, пока не выбалтывала где-нибудь у Савиных или Колобовых решительно все, что у нее лежало на
душе.
Кроме этого, Пелагея Миневна лелеяла
в душе заветную мысль породниться с Брагиными, а теперь это проклятое золото могло разрушить одним ударом все ее надежды. Старушка знала, что Алешке нравится Нюша Брагина, а также то, что и он ей нравится.
— Ну, обнаковенно. У него зараза: платки девкам
в хоровод бросать… Прокурат он, Порфир-то Порфирыч, любит покуражиться; а так — добреющая
душа, — хоть выспись на нем… Он помощником левизора считается, а от него все идет по этим приискам… Недаром Шабалин-то льнет к нему… Так уж ты прямо к Порфиру Порфирычу, объявишь, что и как; а он тебя уж научит всему…
Гордей Евстратыч приоделся
в свой длиннополый сюртук, повязал шею атласной косынкой, надел новенькие козловые сапоги «со скрипом» и
в этом старинном костюме отправился
в гости, хотя у самого кошки скребли на
душе.
Татьяна Власьевна забежала вперед и спрятала всех женщин на своей половине, а затем встретила гостей с низкими поклонами
в сенях. Гости для нее были священны, хотя
в душе теперь у нее было совсем не до них; она узнала и Липачка, и Плинтусова, и Порфира Порфирыча, которых встречала иногда у Пятовых.
— Ага, испугалась, спасенная
душа!.. — потешался довольный Лапшин. — А как, бабушка, ты думаешь, попадет из нас кто-нибудь
в Царствие Небесное?.. А я тебе прямо скажу: всех нас на одно лыко свяжут да
в самое пекло. Вуколку первого, а потом Липачка, Плинтусова… Компания!.. Ох, бабушка, бабушка, бить-то нас некому, по правде сказать!
Эти разговоры точно подливали масла
в потухавшую лампу Маркушки и
в последний раз освещали ярким лучом его холодевшую
душу.
Против такой богословской теории был бессилен даже авторитет о. Крискента, который не переваривал крайностей даже
в вопросах о спасении
души.
Степенная, душевная речь Татьяны Власьевны затронула
в душе этого отчаянного человека неизвестные даже ему самому струны.
У Маркушки
в глазах стояли слезы, когда Татьяна Власьевна кончила ему свое первое утешительное и напутственное слово; он сам не знал, о чем он плакал, но на
душе у него точно просветлело.
Второе нашествие Порфира Порфирыча уже не показалось никому таким диким, и Татьяна Власьевна первая нашла, что он хотя пьяница и любит покуражиться, но
в душе добрый человек.
А Татьяне Власьевне крепко не по
душе это пришлось, потому что от нужды отчего же и женщин не посадить
в лавке, особливо когда несчастный случай какой подвернется
в семье; а теперь дело совсем другое: раньше небогато жили, да снохи дома сидели, а теперь с богатой жилкой вдруг снох посадить
в лавку…
Эти речи сильно смущали Нюшу, но она скоро одумывалась, когда Феня уходила. Именно теперь, когда возможность разлуки с Алешкой являлась более чем вероятной, она почувствовала со всей силой, как любила этого простого, хорошего парня, который
в ней
души не чаял. Она ничего лучшего не желала и была счастлива своим решением.
Михалко и Архип больше отмалчивались
в этих случаях и
в душе проклинали жилку, которая
душила их бесконечной работой.
Даже те расходы, которые производились на больного Маркушку, заметно тяготили Гордея Евстратыча, и он
в душе желал ему поскорее отправиться на тот свет. Собственно расходы были самые небольшие — рублей пятнадцать
в месяц, но и пятнадцать рублей — деньги, на полу их не подымешь. Татьяне Власьевне приходилось выхлопатывать каждый грош для Маркушки или помогать из своих средств.
Сначала такие непутевые речи Гордея Евстратыча удивляли и огорчали Татьяну Власьевну, потом она как-то привыкла к ним, а
в конце концов и сама стала соглашаться с сыном, потому что и
в самом деле не век же жить дураками, как прежде. Всех не накормишь и не пригреешь. Этот старческий холодный эгоизм закрадывался к ней
в душу так же незаметно, шаг за шагом, как одно время года сменяется другим. Это была медленная отрава, которая покрывала живого человека мертвящей ржавчиной.
Идея Маркушки росла и крепла
в его
душе так же, как вырастает растение из маленького зернышка, пуская корни и разветвления все глубже и глубже.
— Тебе хорошо, черту… Умрешь, и вся тут, а мы как? — соображал Кайло, раздражаясь все больше и больше. — Шайтан ты, я тебе скажу… Не нашел никого хуже-то, окаянная
душа! Он тебя и отблагодарил, нечего сказать… От этакого богачества мог бы тебе хошь десять рублей
в месяц давать, а то…
Заветная идея Маркушки осуществилась наконец: он увидел свою жилку, которую хоронил и вынашивал
в своей
душе целых пятнадцать лет.
Татьяна Власьевна на мгновение увидела разверзавшуюся бездну
в собственной
душе, потому что там происходило такое же разделение и смута, как и между ее детьми.
— Я еще у тебя, Феня,
в долгу, — говорил Гордей Евстратыч, удерживая на прощанье
в своей руке руку Фени. — Знаешь за что? Если ты не знаешь, так я знаю… Погоди, живы будем,
в долгу у тебя не останемся. Добрая у тебя
душа, вот за что я тебя и люблю. Заглядывай к нам-то чаще, а то моя Нюша совсем крылышки опустила.
Гордей Евстратыч тяжело перевел дух и еще раз обвел глазами комнату Фени, точно отыскивая
в ее обстановке необходимое подкрепление. Девушка больше не боялась этого гордого старика, который так просто и душевно рассказывал ей все, что лежало у него на
душе. Ее молодому самолюбию льстило особенно то, что этакий человек, настоящий большой человек, точно советуется с ней, как с бабушкой Татьяной.
—
В том-то и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что
в брагинском доме
в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не бери на свою
душу греха!..
Ариша знала больше всех, но молчала про себя;
в душе она желала, чтобы Гордей Евстратыч женился на Фене, потому что она как-то инстинктивно начинала бояться свекра, особенно когда он так ласково смотрел на нее.
— А, святая
душа на костылях!.. — обрадовался Шабалин. —
В самую линию попал… Иди
в комнаты-то — чего тут торчишь? Я тебя такой наливкой угощу…
Овцы слушали его,
в душе во всем соглашались, многие даже плакали, и все разошлись по своим домам, чтобы с новыми силами продолжать старые счеты и действовать
в духе крайнего разделения.
Раз Гордей Евстратыч заехал
в лавку навеселе; он обедал у Шабалина. Дело было под вечер, и
в лавке, кроме Ариши, ни
души. Она опять почувствовала на себе ласковый взгляд старика и старалась держаться от него подальше. Но эта невинная хитрость только подлила масла
в огонь. Когда Ариша нагнулась к выручке, чтобы достать портмоне с деньгами, Гордей Евстратыч крепко обнял ее за талию и долго не выпускал из рук, забавляясь, как она барахталась и выбивалась.
— Об одном только попрошу вас, дорогой Гордей Евстратыч: согласитесь или не согласитесь — молчок… Ни единой
душе, ни одно слово!.. Это дело наше и между нами останется… Я вас не неволю, а только предлагаю войти
в компанию… Дело самое чистое, из копейки
в копейку. Хотите — отлично, нет — ваше дело. У меня у одного не хватит силы на такое предприятие, и я во всяком случае не останусь без компаньона.
Как это случилось — никто не мог сказать, а всякий только чувствовал, что именно Владимира Петровича и недоставало
в доме; у всех точно отлегло на
душе, когда Владимир Петрович появлялся
в горнице.
Головинский подробно рассказал свою встречу с Гордеем Евстратычем и свои намерения насчет винной части. Он ничего не скрыл, ничего не утаил и с свойственным ему великим тактом тонко расшевелил дремавшую
в душе бабушки Татьяны корыстную жилку. Заманчивая картина, с одной стороны, а с другой — самые неопровержимые цифры сделали свое дело: бабушка Татьяна пошла на удочку и окончательно убедилась, что Владимир Петрович действительно хороший человек.
Крискента и он попробовал сказать слово на текст: «Что добро или красно, еже жити, братие, вкупе», но не мог его докончить — слезы радости
душили его, и старик, махнув рукой, удалился
в алтарь.
Расходившийся старик колотил кулаками
в стену брагинского дома и плевал
в окна, но там все было тихо, точно все вымерли. Гордей Евстратыч лежал на своей кровати и вздрагивал при каждом вскрикивании неистовствовавшего свата. Если бы теперь попалась ему под руку Ариша, он ее
задушил бы, как котенка.
— Ладно, ладно… Будет вам снох-то тиранить. Кто Володьку-то Пятова к Арише подвел? Кто Михалку наущал жену колотить? Кто спаивал Михалку? Это все ваших рук дело с Гордеем Евстратычем… Вишь, как забили бабенку! Разве у добрых людей глаз нет… Дуняша, оболокайся!.. А то я сейчас
в волость пойду или станового приведу… Душу-то христианскую тоже не дадим губить.
У Гордея Евстратыча воротило на
душе от этих церемоний, и не раз ему хотелось плюнуть на все, даже на самого Мосея Мосеича, а потом укатить
в свой Белоглинский завод,
в Старую Кедровскую улицу, где стоит батюшкин дом.
Обхождение Мосея Мосеича, его приветливость и внимание заронили
в душу Брагина луч надежды: авось и его дельце выгорит… Да просто сказать, не захочет марать рук об него этот Мосей Мосеич. Что ему эти двенадцать кабаков — плюнуть да растереть. Наверно, это все Головинский наврал про Жареного. Когда они вернулись
в кабинет, Брагин подробно рассказал свое дело. Жареный слушал его внимательно и что-то чертил карандашом на листе бумаги.
В отворенных дверях стояла Татьяна Власьевна и следила за всем происходившим с тупой болью
в сердце; она теперь от
души ненавидела и надзирателя, и этого подрядчика, который купил мебель за треть цены.
Даже Зотушка иногда любовался на свою племянницу и от
души жалел ее, зачем такая красота вянет и сохнет
в разоренном дому, который женихи будут обегать, как чуму.