Неточные совпадения
А между
тем она когда-то была очень и очень красива, по крайней мере, мужчины находили ее такой, чему она имела
самые неопровержимые доказательства.
Схематически изобразить
то, что, например, творилось в иерархии Кукарских заводов, можно так: представьте себе совершенно коническую гору, на вершине которой стоит
сам заводовладелец Лаптев; снизу со всех сторон бегут, лезут и ползут сотни людей, толкая и обгоняя друг друга.
Чем выше,
тем давка сильнее; на вершине горы, около
самого заводовладельца, может поместиться всего несколько человек, и попавшим сюда счастливцам всего труднее сохранить равновесие и не скатиться под гору.
— Вы? Любили? Перестаньте, царица Раиса, играть в прятки; мы оба, кажется, немного устарели для таких пустяков… Мы слишком эгоисты, чтобы любить кого-нибудь, кроме себя, или, вернее сказать, если мы и любили, так любили и в других
самих же себя. Так? А вы, кроме
того, еще умеете ненавидеть и мстить… Впрочем, я если уважаю вас, так уважаю именно за это милое качество.
То же
самое творится и в области искусства и науки, где каждая новая истина, всякое художественное произведение, редкие жемчужины истинной поэзии — все это выросло и созрело благодаря существованию тысяч неудачников и непризнанных гениев.
— Я вас за что люблю? — неожиданно прервал Прозоров ход своих мыслей. — Люблю за
то именно, чего мне недостает, хотя
сам я этого, пожалуй, и не желал бы иметь. Ведь вы всегда меня давили и теперь давите, даже давите вот своим настоящим милостивым присутствием…
— Настоящая змея! — с улыбкой проговорила Раиса Павловна, вставая с кушетки. — Я
сама устрою тебе все… Сиди смирно и не верти головой. Какие у тебя славные волосы, Луша! — любовалась она, перебирая в руках тяжелые пряди еще не просохших волос. — Настоящий шелк… У затылка не нужно плести косу очень туго, а
то будет болеть голова. Вот так будет лучше…
От закуски Прозоров не отказался,
тем более что Тетюев любил
сам хорошо закусить и выпить, с темп специально барскими приемами, какие усваиваются на официальных обедах и парадных завтраках.
В заключение Тетюев не без ловкости принялся расспрашивать Прозорова о генерале Блинове, причем Прозоров не заставлял просить себя лишний раз и охотно повторил
то же
самое, что утром уже рассказывал Раисе Павловне.
Этот профессор принадлежал к университетским замухрышкам, которые всю жизнь тянут
самую неблагодарную лямку: работают за десятерых, не пользуются благами жизни и кончают
тем, что оставляют после себя несколько
томов исследования о каком-нибудь греческом придыхании и голодную семью.
Началось с
того, что Прозоров для первого раза «разошелся» с университетским начальством из-за
самого ничтожного повода: он за глаза сострил над профессором, под руководством которого работал.
И везде Прозоров был прежде всего
сам виноват,
то есть непременно что-нибудь сболтнет лишнее, посмеется над начальством, устроит каверзу.
Девочка отмалчивалась в счастливом случае или убегала от своей мучительницы со слезами на глазах. Именно эти слезы и нужны были Раисе Павловне: они точно успокаивали в ней
того беса, который мучил ее. Каждая ленточка, каждый бантик, каждое грязное пятно, не говоря уже о мужском костюме Луши, — все это доставляло Раисе Павловне обильный материал для
самых тонких насмешек и сарказмов. Прозоров часто бывал свидетелем этой травли и относился к ней с своей обычной пассивностью.
— Что же, я ограбил кого? украл? — спрашивал он
самого себя и нигде не находил обвиняющих ответов. — Если бы украсть — разве я стал бы руки марать о такие пустяки?.. Уж украсть так украсть, а
то… Ах ты, господи, господи!.. Потом да кровью все наживал, а теперь вот под грозу попал.
Счастье для Сахарова заключалось в
том, что он служил в Кукарском заводе и поймал случай попасть на глаза к
самому старику Тетюеву.
Именно, Прейн назначил внезапную ревизию заводоуправления и послал за Тетюевым как раз в
тот момент, когда старик только что сел обедать —
самое священное время тетюевского дня.
— А так как вы питаете такое пристрастие к письменной части,
то вам и книги в руки: мужу необходим домашний секретарь — вот вам на первый раз
самое подходящее место. А вперед увидим…
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и
самым верным рабом. Она всегда гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из
тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала себя аналогией с другими великими людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
Сам губернатор был на стороне Родиона Антоныча и назначал председателями земских собраний
тех лиц, на которых указывало кукарское заводоуправление.
Это уж совсем не
то, что Раиса Павловна, Авдей Никитич или
сам Родион Антоныч.
Положение «заграничных» в Кукарских заводах было
самое трагическое,
тем более что переход от европейских свободных порядков к родному крепостному режиму ничем не был сглажен.
Самым любимым наказанием, которое особенно часто практиковал старик, служила «гора»,
то есть опальных отправляли в медный рудник, в шахты, где они, совсем голые, на глубине восьмидесяти сажен, должны были копать медную руду.
Но и в
самые черные дни своего существования они не могли расстаться с своим европейским костюмом, с
теми модами, какие существовали в дни их юности…
Получалось
самое смутнее, расплывавшееся в подробностях представление: если он «ученый профессор» по преимуществу,
то каким образом примазался к нему Тетюев с своими интригами?
Ясно было только
то, что
сама Раиса Павловна
самым глупым образом попала между двумя сходившимися стенами: с одной стороны был Тетюев, завербовавший себе сильную партию Майзеля, Вершинина и др., с другой — генерал Блинов.
— Ах, не
то, не
то совсем, Эммочка… милая!.. — вскрикнула Аннинька, начиная целовать подругу
самыми отчаянными поцелуями: на глазах у ней были слезы. — Я так… мне хорошо.
Даже
самые трусливые, в
том числе Родион Антоныч, настолько были утомлены этим тянувшим душу чувством, что, кажется, уже ничего не боялись и желали только одного, чтобы все это поскорее разрешилось в
ту или другую сторону.
На первый раз могло поразить
то, что
самые здоровые субъекты отличались худобой, но это и есть признак мускульной, ничем не сокрушимой силы.
— Это для меня новость, хотя, собственно говоря, я и подозревал кое-что. Если это устроил Тетюев,
то он замечательно ловкий человек, и чтобы разбить его, мы воспользуемся им же
самим… Ха-ха!.. Это будет отлично… У меня есть свой план. Вот увидите.
— А как насчет живности, моя дорогая? Ведь это один из
самых капитальных вопросов, а
то мы можем соскучиться…
— Это какая Аннинька? Не
та ли
самая, которая стояла с вами в окне, когда мы въезжали на ослах?
Вершинин и Майзель сидели с
самыми благочестивыми лицами, как
те праведники, для которых разгневанный бог мог пощадить целый город грешников. Они тоже намерены были сопровождать своего повелителя по тернистому пути. Сарматов вполголоса рассказывал Летучему какой-то, вероятно, очень скоромный анекдот, потому что сановник морщил свой тонкий орлиный нос и улыбался плотоядной улыбкой, открывавшей гнилые зубы.
Хорошо сохранили основной промышленный тип, собственно, только два поколения —
сам Гордей и его сыновья; дальше начинался целый ряд
тех «русских принцев», которые удивляли всю Европу и, в частности, облюбованный ими Париж тысячными безобразиями и чисто русским самодурством.
Сам генерал, во всяком случае, не был виноват ни душой, ни телом в
той роли, какую ему пришлось разыгрывать.
Не будем говорить о
тех абсурдах, которые стараются вывести из их систем, но возьмем только
самую сущность.
Логика —
самая простая: лучше заводам — лучше заводовладельцу и рабочим,
тем более что с расширением производства будет прогрессировать запрос на рабочие руки.
— Очень просто: ты продал душу черту,
то есть капиталистам, а теперь утешаешься разными софизмами. Ведь и
сам чувствуешь, что совсем не
то говоришь…
—
Тем хуже для тебя! Если я погибаю,
то погибаю только одной своей особой, от чего никому ни тепло, ни холодно, а ты хочешь затянуть мертвой петлей десятки тысяч людей во имя своих экономических фантазий. Иначе я не могу назвать твоей системы… Что это такое, вся эта ученая галиматья, если ее разобрать хорошенько?
Самая некрасивая подтасовка научных выводов, чтобы угодить золотому тельцу.
Упомянув о значении капитализма, как общественно-прогрессивного деятеля, поскольку он, при крупной организации промышленного производства, возвышает производительность труда, и далее, поскольку он расчищает почву для принципа коллективизма, Прозоров указал на
то, что развитие нашего отечественного капитализма настойчиво обходит именно эту свою прямую задачу и, разрушив старые крепостные формы промышленности, теперь развивается только на счет технических улучшений, почти не увеличивая числа рабочих даже на
самый ничтожный процент, не уменьшая рабочего дня и не возвышая заработной платы.
Прозоров продолжал в
том же роде; генерал слушал его внимательно, стараясь проверить
самого себя.
Потом Нина Леонтьевна очень картинно описала приезд Лаптева в Кукарский завод, сделанную ему торжественную встречу и
те впечатления, какие вынес из нее главный виновник всего торжества. В коротких чертах были сделаны меткие характеристики всех действующих лиц «малого двора». Тетюеву оставалось только удивляться проницательности Нины Леонтьевны, которая по первому взгляду необыкновенно метко очертила Вершинина, Майзеля и всех остальных, причем пересыпала свою речь
самой крупной солью.
В течение двух часов, которые пробыл Тетюев в генеральском флигельке, было переговорено подробно обо всем, начиная с обсуждения общего плана действий и кончая
тем проектом о преобразованиях в заводском хозяйстве, который Тетюев должен будет представлять
самому Евгению Константинычу, когда Нина Леонтьевна подготовит ему аудиенцию.
С
самого первого дня появления Лаптева в Кукар-ском заводе господский дом попал в настоящее осадное положение. Чего Родион Антоныч боялся, как огня,
то и случилось: мужичье взбеленилось и не хотело отходить от господского дома, несмотря на
самые трогательные увещания не беспокоить барина.
Семеныч думал
то же
самое, что думал Кожин и что думали другие, с
той разницей, что его начинало разбирать
то чувство неуверенности, в каком он боялся сознаться
самому себе.
Они тоже имели право на самостоятельное существование и теперь заявляли это право в
самой рельефной форме,
то есть под видом новых платьев, дорогих кружев, бантов и
тех дорогих безделушек, которые так красноречиво свидетельствуют о неизлечимом рабстве всех женщин вообще.
Между
тем виновник этой суеты сует проводил время в обществе клевретов и приспешников
самым загадочным образом, точно он серьезно подготовлялся к чему-нибудь решительному, набирая силы.
— Теперь я могу вас познакомить с нашими красавицами, — говорила Раиса Павловна, когда Евгений Константиныч выводил ее из кружившейся толпы. Раиса Павловна подвела своего кавалера к Наташе Шестеркиной и m-lle Канунниковой. Потом
той же участи подверглись Аннинька и m-lle Эмма. По лицу Евгения Константиныча Раиса Павловна сразу заметила, что ее придворные красавицы не произвели на него никакого впечатления, хотя открытые плечи Наташи Шестеркиной могли выдержать
самую строгую критику.
Она заметила, как m-me Дымцевич несколько раз прошла мимо них, волоча свой шелковый трен; потом
то же
самое проделали — Майзель и Вершинина.
Поместившись в уголке, эти люди не от мира сего толковали о
самых скучнейших материях для непосвященного: о пошлинах на привозной из-за границы чугун, о конкуренции заграничных машинных фабрикантов, о
той всесильной партии великих в заводском мире фирм с иностранными фамилиями, которые образовали государство в государстве и в силу привилегий, стоявших на стороне иностранных капиталов, давили железной рукой хромавшую на обе ноги русскую промышленность.
Все эти машиностроительные заводы из иностранного чугуна, все фабрики иностранных фирм и их склады должны исчезнуть
сами собой, вместе с
теми субсидиями и гарантиями, какими в настоящую минуту они пользуются от русского правительства.