Неточные совпадения
Прохор Сазоныч редко писал, но зато каждое его письмо всегда было интересно
той деловой обстоятельностью, какой отличаются только
люди очень практические.
Схематически изобразить
то, что, например, творилось в иерархии Кукарских заводов, можно так: представьте себе совершенно коническую гору, на вершине которой стоит сам заводовладелец Лаптев; снизу со всех сторон бегут, лезут и ползут сотни
людей, толкая и обгоняя друг друга.
Чем выше,
тем давка сильнее; на вершине горы, около самого заводовладельца, может поместиться всего несколько
человек, и попавшим сюда счастливцам всего труднее сохранить равновесие и не скатиться под гору.
Ей сделалось жутко от двойного чувства: она презирала этого несчастного
человека, отравившего ей жизнь, и вместе с
тем в ней смутно проснулось какое-то теплое чувство к нему, вернее сказать, не к нему лично, а к
тем воспоминаниям, какие были связаны с этой кудрявой и все еще красивой головой.
Это был замечательный
человек в
том отношении, что принадлежал к совершенно особенному типу, который, вероятно, встречается только на Руси...
Стараясь при помощи разных протекций и специально женских интриг составить карьеру мужу, Раиса Павловна случайно познакомилась с Прейном, который сразу увлекся белокурой красавицей, обладавшей
тем счастливым «колоритным темпераментом», какой так ценится всеми пресыщенными
людьми.
Стеклянная старинная чернильница с гусиными перьями — Родион Антоныч не признавал стальных — говорила о
той патриархальности, когда добрые
люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись, как огня, и боялись не без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
Целую жизнь он прожил в качестве маленького
человека за чужой спиной и вдруг почувствовал, как стена, на которую он упирался столько лет, начинает пошатываться и
того гляди рухнет да еще и его задавит.
Одним словом, как-никак, а Сахарова заметили — этого уже было достаточно, чтобы сразу выделиться из приниженной, обезличенной массы крепостных заводских служащих, и Сахаров быстро пошел в гору,
то есть из писцов попал прямо в поденные записчики работ, — пост в заводской иерархии довольно видный, особенно для молодого
человека.
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным рабом. Она всегда гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из
тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала себя аналогией с другими великими
людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего по Уралу следы пещерного
человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря одной из
тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий уезжал из господского дома с неизменной мыслью в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
Эти компаньонки, набранные со всех четырех сторон, в глухие сезоны развлекали свою патронессу взаимными ссорами, сплетнями и болтовней, во время приездов служили танцевальным материалом и составляли par-tie de plaisir [Здесь в смысле — развлечение (фр.).] для молодых
людей и молодившихся старичков; но главная их служба заключалась в
том, чтобы своим присутствием оживлять воскресные завтраки, занимать гостей.
Прасковья Семеновна с годами приобретала разные смешные странности, которые вели ее к тихому помешательству; в господском доме она служила общим посмешищем и проводила все свое время в
том, что по целым дням смотрела в окно, точно поджидая возвращения дорогих, давно погибших
людей.
Механик Шубин замечателен был
тем, что про него решительно ничего нельзя было сказать — ни худого, ни доброго, а так, черт его разберет, что за
человек.
Амалия Карловна ждала поддержки со стороны присутствовавших единомышленников, но
те предпочитали соблюдать полнейший нейтралитет, как это и приличествует посторонним
людям. Этого было достаточно, чтобы Амалия Карловна с быстротой пушечного ядра вылетела в переднюю, откуда доносились только ее отчаянные вопли: «Я знаю все… все!.. Вас всех отсюда метлой выгонят… всех!..»
Раиса Павловна говорила это, конечно, неспроста: она ждала визита от Братковского. Действительно, он заявился к ней на другой же день и оказался именно
тем, чем она представляла его себе. Это был премилый
человек во всех отношениях и сразу очаровал дамское общество, точно он был знаком сто лет.
M-r Половинкин совсем потерялся в обществе блестящего молодого
человека и только жалко хлопал глазами, когда
тот заставлял Анниньку хохотать до слез.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от
тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на молодого
человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
Загорелые, обожженные в огненной работе лица заводских рабочих выглядели сегодня празднично, с
тем довольным выражением, с каким смотрит отдыхающий
человек.
Между строк скоро выработалось
то молчаливое соглашение, при помощи которого определяются взаимные отношения
людей, видевших друг друга в первый раз.
Бесцветные молодые
люди смеялись, когда смеялся Лаптев, смотрели в
ту сторону, куда он смотрел, пили, когда он пил, и вообще служили громадным зеркалом, в котором отражалось малейшее движение их патрона.
Лаптев лениво смеется, и если бы бесцветные «почти молодые
люди» видели эту улыбку, они мучительно бы перевернулись в своих постелях, а Перекрестов написал бы целый фельетон на
тему о значении случайных фаворитов в развитии русского горного дела.
— Это для меня новость, хотя, собственно говоря, я и подозревал кое-что. Если это устроил Тетюев,
то он замечательно ловкий
человек, и чтобы разбить его, мы воспользуемся им же самим… Ха-ха!.. Это будет отлично… У меня есть свой план. Вот увидите.
Генерал ничего не понимал в заводском деле и рассматривал все кругом молча, с
тем удивлением, с каким смотрит неграмотный
человек на развернутую книгу.
Даже такие
люди, как Прейн, у которого на руках вырос маленький «русский принц» — и
тот не знал хорошенько, что это был за
человек.
Именно: один и
тот же капитал, если он разделен между несколькими тысячами
людей, почти не существует, как экономическая сила, тогда как, сосредоточенный в одних руках, он представляет громадную величину, которою следует только воспользоваться надлежащим образом.
Строго проведенная покровительственная система является в промышленной жизни страны
тем же, чем служит школа для каждого
человека в отдельности: пока
человек не окреп и учится, ясное дело, что он еще не может конкурировать со взрослыми
людьми; но дайте ему возможность вырасти и выучиться, тогда он смело выступит конкурентом на всемирный рынок труда.
—
Тем хуже для тебя! Если я погибаю,
то погибаю только одной своей особой, от чего никому ни тепло, ни холодно, а ты хочешь затянуть мертвой петлей десятки тысяч
людей во имя своих экономических фантазий. Иначе я не могу назвать твоей системы… Что это такое, вся эта ученая галиматья, если ее разобрать хорошенько? Самая некрасивая подтасовка научных выводов, чтобы угодить золотому тельцу.
— Чем труднее задача,
тем приятнее победа, — заметил Вершинин. — Вам, Сарматов, как
человеку, знакомому с небесными светилами, нетрудно уже примениться к земным планетам, около которых приходится теперь вам вращаться наперекор законам небесной механики.
В сущности, собравшаяся сегодня компания, за исключением доктора и Сарматова, представляла собой сборище
людей, глубоко ненавидевших друг друга; все потихоньку тяготели к
тому жирному куску, который мог сделаться свободным каждую минуту, в виде пятнадцати тысяч жалованья главного управляющего, не считая квартиры, готового содержания, безгрешных доходов и выдающегося почетного положения.
Все эти особенности давали их владельцам некоторые надежды и вместе поднимали между ними
ту черную кошку, из-за которой
люди делаются тайными врагами не на живот, а на смерть.
— Ну что ж из этого? — удивлялся Тетюев. — Николай Карлыч почтенный и заслуженный старик, которому многое можно извинить, а вы — еще молодой
человек… Да к мы собрались сюда, право, не за
тем, чтобы быть свидетелями такой неприятной сцены.
— Голубчик, это все не
то… Да. Я считала их гораздо выше, чем они есть в действительности. Во всей этой компании, включая сюда и Евгения Константиныча с Прейном, есть только один порядочный
человек в смысле типичности — это лакей Евгения Константиныча, mister Чарльз.
Это просто, как и Прейн,
то, что венцы и берлинцы называют Lebemann’ом,
то есть
человеком, живущим во всю ширь.
Эта игра кончилась наконец
тем, что ходоки как-то пробрались во двор господского дома как раз в
тот момент, когда Евгений Константиныч в сопровождении своей свиты отправлялся сделать предобеденный променад. В суматохе, происходившей по такому исключительному случаю, Родион Антоныч прозевал своих врагов и спохватился уже тогда, когда они загородили дорогу барину. Картина получилась довольно трогательная:
человек пятнадцать мужиков стояли без шапок на коленях, а говорки в это время подавали свою бумагу.
Родион Антоныч чувствовал себя
тем клопом, который с неуклюжей торопливостью бежит по стене от занесенного над его головой пальца — вот-вот раздавят, и поминай, как звали маленького
человека, который целую жизнь старался для других.
Этим скоробленным, зачерствевшим на господской работе
людям мерещились
те покосы, выгоны и леса, которые у них оттягал Родька Сахаров и которые они должны получить, потому что барину стоит сказать слово…
Такое грозное вступление не обещало ничего доброго, и Родион Антоныч совсем съежился, как
человек, поставленный на барьер, прямо под дуло пистолета своего противника. Но вместе с
тем у него мелькало сознание
того, что он является козлом отпущения не за одни свои грехи. Последнее придавало ему силы и слабую надежду на возможность спасения.
Если представители мужского beau monde’a, по деловым своим сношениям, по необходимости, становятся в близкие отношения к рядовым заводским служащим; не отмеченным перстом провидения, и принимают их у себя дома, как своих
людей,
то этого нельзя сказать относительно женщин.
— И, кроме
того, можно выслушать мнение других лиц, компетентных в этом деле, — прибавил Прейн. — По моему мнению, Евгений Константиныч, следует составить маленькую консультацию, с участием
людей посторонних, близко знакомых с этим делом, но не заинтересованных в нем.
Поместившись в уголке, эти
люди не от мира сего толковали о самых скучнейших материях для непосвященного: о пошлинах на привозной из-за границы чугун, о конкуренции заграничных машинных фабрикантов, о
той всесильной партии великих в заводском мире фирм с иностранными фамилиями, которые образовали государство в государстве и в силу привилегий, стоявших на стороне иностранных капиталов, давили железной рукой хромавшую на обе ноги русскую промышленность.
Через несколько дней после бала Евгений Константиныч сделал визит Раисе Павловне и Майзелю. Это было выдающееся событие, которое толковалось умудренными во внутренней политике
людьми различно. Партия Тетюева была крайне недовольна сближением Евгения Константиныча с Раисой Павловной; от такого знакомства можно было ожидать всего,
тем более что тут замешалась Луша. В действительности визит Лаптева к Раисе Павловне был самого невинного свойства, и она приняла его даже несколько холодно.
Несколько раз доктор думал совсем отказаться от взятой на себя роли,
тем более что во всем этом деле ему было в чужом пиру похмелье; он даже раза два заходил к Майзелю с целью покончить все одним ударом, но, как все бесхарактерные
люди, терялся и откладывал тяжелое объяснение до следующего дня.
— Ничего… мне просто хорошо в вашем присутствии — и только. В детстве бонна-итальянка часто рассказывала мне про одну маленькую фею, которая делала всех счастливыми одним своим присутствием, — вот вы именно такая волшебница, с
той разницей, что вы не хотите делать
людей счастливыми.
— Вы давеча упрекнули меня в неискренности… Вы хотите знать, почему я все время никуда не показывалась, — извольте! Увеличивать своей особой сотни пресмыкающихся пред одним
человеком, по моему мнению, совершенно лишнее. К чему вся эта комедия, когда можно остаться в стороне? До вашего приезда я, по свойственной всем
людям слабости, завидовала
тому, что дается богатством, но теперь я переменила свой взгляд и вдвое счастливее в своем уголке.
Прозоров чувствовал, что кругом него творится что-то не так, как следует, но у него не хватило силы воли покончить разом эту глупую комедию, потому что ему нравилась занятая им роль bel-esprit [Остроумного
человека (фр.).] и
те победы, которые он одерживал над Ниной Леонтьевной.
Между ними установились
те дружеские отношения, которые незаметно сближают
людей; Прейн вообще понимал хорошо женщин и без слов умел читать у них в душе, а Луше эта тонкость понимания особенно и нравилась в нем.
Этот
человек не переносил скандалов и резких выходок и поэтому скоро довел набоба до
того, что
тот высказал желание не только примириться с генералом, но и извиниться.
Все
то, что слышала она от отца и доктора о какой-то честной жизни, о новых
людях, о заветных идеалах — все это не пустой ли бред, который на каждом шагу разбивается действительностью?
— О нет же, тысячу раз нет! — с спокойной улыбкой отвечал каждый раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и говорят, но все жестоко ошибаются. Дело в
том, что
люди не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе, как только в одной форме, а между
тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну как замечательно умную женщину, с совершенно особенным темпераментом. Мы с ней были даже на «ты», но между нами ничего не могло быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…