Это сближение, однако ж, беспокоило Раису Павловну, которая, собственно, и сама не могла дать отчета в
своих чувствах: с одной стороны, она готовила Лушу не для Прейна, а с другой — в ней отзывалось старое чувство ревности, в чем она сама не хотела сознаться себе.
Неточные совпадения
Прозоров остановился перед
своей слушательницей в трагической позе, какие «выкидывают» плохие провинциальные актеры. Раиса Павловна молчала, не поднимая глаз. Последние слова Прозорова отозвались в ее сердце болезненным
чувством: в них было, может быть, слишком много правды, естественным продолжением которой служила вся беспорядочная обстановка Прозоровского жилья.
Пущенным наудачу слухом он удовлетворил
свое собственное озлобленное
чувство против человеческой глупости: пусть-де их побеснуются и поломают
свои пустые головы.
В порыве
чувства Раиса Павловна тихонько поцеловала Лушу в шею и сама покраснела за
свою институтскую нежность, чувствуя, что Луше совсем не нравятся проявления
чувства в такой форме.
Она видит обрюзглого молодого человека, который смотрел на нее давеча из коляски, видит его волнистые белокурые волосы и переживает тяжелое, томительное
чувство странной зависти за
свое существование.
Лаптев не мог разделять этого
чувства и наблюдал вертевшееся колесо
своими усталыми глазами с полнейшим равнодушием.
Она не танцевала, а летала по воздуху, окрыленная
чувством, и смотрела на
своего улыбавшегося уверенной улыбкой кавалера глазами, полными негой.
Девушка улыбнулась. Они молча пошли по аллее, обратно к пруду. Набоб испытывал какое-то странное
чувство смущения, хотя потихоньку и рассматривал
свою даму. При ярком дневном свете она ничего не проиграла, а только казалась проще и свежее, как картина, только что вышедшая из мастерской художника.
Настоящий состав управителей мирился с этим генеральством Вершинина, за исключением Майзеля; Сарматов, Дымцевич, Буйко и другие были слишком мелки, чтобы открыто тягаться с Вершининым, и предпочитали скрывать
свои настоящие
чувства.
От взглядов и улыбок Нина Леонтьевна, по всей вероятности, перешла бы к более активным проявлениям
своего возмущенного
чувства, но ее останавливало присутствие Прозорова, который все время наблюдал за ней улыбающимися глазами.
Луша еще в первый раз едет на пароходе и поддается убаюкивающему
чувству легкой качки; ей кажется, что она никогда больше не вернется назад, в
свой гнилой угол, и вечно будет плыть вперед под колыхающиеся звуки музыки.
Девушка торопливо протянула
свою руку и почувствовала, с странным трепетом в душе, как к ее тонким розовым пальцам прильнуло горячее лицо набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой волной. Ее на мгновенье охватило торжествующее
чувство удовлетворенной гордости: набоб пресмыкался у ее ног точно так же, как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
Луша поверяла ему
свои задушевные мысли и
чувства, как лучшему другу, и сама удивлялась, что могла снизойти до таких нежностей.
Ввиду такого враждебного настроения Родион Антоныч сначала испытывал большое «угнетение
чувств», но, как человек, попавший из темноты прямо на большой свет и ослепленный им, мало-помалу огляделся и самым благочестивым образом занял
свое место.
— Театр — это цивилизующая сила, — ораторствовал Перекрестов, забравшись в дамскую уборную. — Она вносит в темную массу несравненно больше, чем все наши университеты и школы. Притом сцена именно есть та сфера, где женщина может показать все силы
своей души: это ее стихия как представительницы
чувства по преимуществу.
Но первое проснувшееся
чувство расширило душевный горизонт Луши, и она теперь старалась проверить детскую аксиому, принимая меркой
свой личный опыт.
Просветленная собственным
чувством, Луша долго думала о самой себе и
своих отношениях к Прейну.
Чтобы покончить эту комедию, набоб, под предлогом раскурить сигару, зажег восковую спичку и сам открыл платок гения. И попятился даже назад от охватившего его
чувства ужаса: перед ним стояла Прасковья Семеновна и смотрела на него
своим сумасшедшим взглядом.
Но генерал был неумолим и на этот раз поставил на
своем, заставив набоба проглотить доклад целиком. Чтение продолжалось с небольшими перерывами битых часов пять. Конечно, Евгений Константиныч не дослушал и первой части этого феноменального труда с надлежащим вниманием, а все остальное время сумрачно шагал по кабинету, заложив руки за спину, как приговоренный к смерти. Генерал слишком увлекся
своей ролью, чтобы замечать истинный ход мыслей и
чувств своей жертвы.
Поверяя богу в теплой молитве
свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в
свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим
чувствам, не то я смертью окончу жизнь
свою».
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного
чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою
своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю
свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним
чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Алексей Александрович ничего не хотел думать о поведении и
чувствах своей жены, и действительно он об этом ничего не думал.
Слушая столь знакомые рассказы Петрицкого в столь знакомой обстановке
своей трехлетней квартиры, Вронский испытывал приятное
чувство возвращения к привычной и беззаботной петербургской жизни.