Неточные совпадения
Прошло мучительных десять минут, а Родион Антоныч все не приходил. Раиса Павловна лежала в своем кресле с полузакрытыми глазами, в сотый раз перебирая несколько фраз, которые лезли ей в
голову: «Генерал Блинов честный человек… С ним едет одна особа, которая пользуется безграничным влиянием
на генерала; она, кажется, настроена против вас, а в особенности против Сахарова. Осторожность и осторожность…»
— Ах, действительно… Как это мне не пришло в
голову? Действительно, чего лучше! Так, так… Вы сейчас же, Родион Антоныч, сходите к Прозорову и стороной все разузнайте от него. Ведь Прозоров болтун, и от него все
на свете можно узнать… Отлично!..
Прозоров припал своей седевшей
головой к руке Раисы Павловны, и она почувствовала, как
на руку закапали крупные слезы…
— С ним, конечно, едет Прейн, потом толпа молодежи… Превесело проведем все лето. Самый отличный случай для твоих первых триумфов!.. Да, мы им всем вскружим
голову… У нас один бюст чего стоит, плечи, шея… Да?.. Милочка, женщине так мало дано от бога
на этом свете, что она своим малым должна распорядиться с величайшей осторожностью. Притом женщине ничего не прощают, особенно не прощают старости… Ведь так… а?..
— Афанасья, прибери
голову Луше, — лениво проговорила Раиса Павловна, усталым движением опускаясь
на кушетку. — А я подожду…
В первый момент вся кровь бросилась в
голову Прозорову, но он сдержал себя и с принужденной улыбкой спросил: «
На каком же основании вы заживо меня хороните, N. N.?» — «Да как вам сказать…
«Ах, да… едет Лаптев
на заводы», — мелькнуло в
голове Родиона Антоновича, когда он принялся раскуривать потухшую сигару.
— Ах, да, Родион Антоныч… Что я хотела сказать? Да, да… Теперь другое время, и вы пригодитесь заводам. У вас есть эта, как вам сказать, ну, общая идея там, что ли… Дело не в названии. Вы взглянули
на дело широко, а это-то нам и дорого: и практика и теория смотрят
на вещи слишком узко, а у вас счастливая
голова…
У ней просто начинала кружиться
голова от одолевавших ее планов, и она невольно припоминала ту лису, которая с своей тысячью думушек попала к старухе
на воротник.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего по Уралу следы пещерного человека, и всплывшего
на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко
на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое
на поверхность безличного чиновного моря одной из тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий уезжал из господского дома с неизменной мыслью в
голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
Самым любимым наказанием, которое особенно часто практиковал старик, служила «гора», то есть опальных отправляли в медный рудник, в шахты, где они, совсем
голые,
на глубине восьмидесяти сажен, должны были копать медную руду.
М-lle Эмма сразу поняла, что творилось с Аннинькой, и только покачала
головой. Разве для такой «галки», как Аннинька, первая любовь могла принести что-нибудь, кроме несчастья? Да еще любовь к какому-то лупоглазому прощелыге, который, может быть, уж женат. М-lle Эмма была очень рассудительная особа и всего больше
на свете дорожила собственным покоем. И к чему, подумаешь, эти дурацкие восторги: увидала красивого парня и распустила слюни.
— Пожалуйста, увезите меня отсюда скорее! — взмолился Лаптев, когда
на него со всех сторон посыпались рабьи поцелуи; кто-то в пылу энтузиазма целовал даже его
голое колено. — Это какие-то сумасшедшие!
В
голове у Раисы Павловны от этих слов все пошло кругом; она бессильно опустилась
на ближайшее кресло и только проговорила одно слово: «Воды!» Удар был нанесен так верно и так неожиданно, что
на несколько мгновений эта решительная и энергичная женщина совсем потерялась. Когда после нескольких глотков воды она немного пришла в себя, то едва могла сказать Родиону Антонычу...
«Галки» окружили Раису Павловну, как умирающую. Аннинька натирала ей виски одеколоном, m-lle Эмма в одной руке держала стакан с водой, а другой тыкала ей прямо в нос каким-то флаконом. У Родиона Антоныча захолонуло
на душе от этой сцены; схватившись за
голову, он выбежал из комнаты и рысцой отправился отыскивать Прейна и Платона Васильевича, чтобы в точности передать им последний завет Раисы Павловны, которая теперь в его глазах являлась чем-то вроде разбитой фарфоровой чашки.
Это был седой приличный субъект, с слезившимися
голыми глазами старого развратника и плотоядной улыбкой
на сморщенных, точно выжатых губах; везде, где только можно, у него блестело массивное золото без пробы и фальшивая бриллиантовая булавка в галстуке.
Отыскав Платона Васильевича и отведя его в сторону, он вполголоса расспрашивал о Прозорове и время от времени сосредоточенно покачивал своей большой
головой, остриженной под гребенку. Горемыкин был во фраке и постоянно поправлял свой белый галстук, который все сбивался у него
на сторону.
— Она извиняется, что не может выйти к обеду, — продолжал Родион Антоныч, склоняя
голову на один бок.
Платон Васильич несколько раз пробовал было просунуть
голову в растворенные половинки дверей, но каждый раз уходил обратно: его точно отбрасывало электрическим током, когда Раиса Павловна поднимала
на него глаза. Эта немая сцена была красноречивее слов, и Платон Васильич уснул в своем кабинете, чтобы утром вести Евгения Константиныча по фабрикам,
на медный рудник и по всем другим заводским мытарствам.
Посмотрите, как крестится и шепчет торопливо молитву
на сон грядущий Родион Антоныч; в
голове кукарского Ришелье работает тысяча валов, колес и шестерен, перемалывая перепутавшиеся впечатления тревожного дня.
— Нет, вы, господа, слишком легко относитесь к такому важному предмету, — защищался Сарматов. — Тем более что нам приходится вращаться около планет. Вот спросите хоть у доктора, он отлично знает, что анатомия всему
голова… Кажется, пустяки плечи какие-нибудь или гусиная нога, а
на деле далеко не пустяки. Не так ли, доктор?
Дельцы окинули друг друга с ног до
головы проницательными взглядами, как люди, которые видятся в первый раз и немного не доверяют друг другу. Нина Леонтьевна держала в руках серебряную цепочку,
на которой прыгала обезьяна Коко — ее любимец.
На поверку выходило так, что Родион Антонович должен был выпутываться за всех одной своей
головой.
Чадолюбивые мамаши, конечно, постарались обнажить все, что допускали общественные приличия, но Евгений Константиныч
на своем веку видел столько
голых плеч и рук, что его трудно было удивить.
В глубине кабинета стоял m-r Чарльз, неумолимый и недоступный, как сама судьба; из-под письменного стола выставилась атласная
голова Brunehaut, которая слегка заворчала
на заговорщиков и даже оскалила свои ослепительно-белые зубы.
Прибавьте к этому макартовскую
голую красавицу
на стене, великолепную шкуру белого медведя
на полу и несколько безделушек
на письменном столе — вот и все.
В кабинете наступила тяжелая пауза. Даже Прейн не знал, что за фантазия явилась в
голове владыки и украдкой недоверчиво посмотрел
на его бесстрастное лицо с полузакрытыми глазами.
Луша была в простеньком ситцевом платье и даже без шляпы;
голова была подвязана пестрым бумажным платком, глубоко надвинутым
на глаза.
На первом же полустанке оказалось четыре загнанных тройки; покрытые пеной, лошади тяжело вздрагивали, точно дышали всем телом, опускали
головы и падали в конвульсиях.
Когда генерал предложил осмотреть фабрику, набоб отрицательно покачал
головой и заметил, что фабрику можно будет осмотреть
на обратном пути.
— Посмотрите, как везут кислую капусту! — вполголоса шепчет Прейн Луше, указывая
головой на экипажи с дамами.
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой. Набоб, схватившись за
голову, с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Но блеснувшая между деревьями прогалина заставила его остановиться
на опушке, он почуял, что враг совсем близко, и хотел вернуться, но в это мгновение раздался сухой треск выстрела, и благородное животное, сделав отчаянный прыжок вперед, пало
головой прямо в траву.
Если вы идете, например, по улице, вдруг — навстречу псина, четвертей шести, и прямо
на вас, а с вами даже палки нет, — положение самое некрасивое даже для мужчины; а между тем стоит только схватить себя за
голову и сделать такой вид, что вы хотите ею, то есть своей
головой, бросить в собаку, — ни одна собака не выдержит.
Майзель торжественно разостлал
на траве макинтош и положил
на нем свою громадную датскую собаку. Публика окружила место действия, а Сарматов для храбрости выпил рюмку водки. Дамы со страху попрятались за спины мужчин, но это было совершенно напрасно: особенно страшного ничего не случилось. Как Сарматов ни тряс своей
головой, собака не думала бежать, а только скалила свои вершковые зубы, когда он делал вид, что хочет взять макинтош. Публика хохотала, и начались бесконечные шутки над трусившим Сарматовым.
— Генерал сердится… — объяснил Прейн, когда набоб снова бессильно опустил поднятую
голову на подушку. — Наконец будет жарко, и охота пропадет. Теперь самый раз отправляться…
Набоб был любезен, как никогда, шутил, смеялся, говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась
голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке с глазу
на глаз с набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки набоба.
Доктор садился в уголок,
на груду пыльных книг, и, схватив обеими руками свою нечесаную, лохматую
голову, просиживал в таком положении целые часы, пока Прозоров выкрикивал над ним свои сумасшедшие тирады, хохотал и бегал по комнате совсем сумасшедшим шагом.
Польщенный вниманием и изумлением набоба, Тетюев обрушился
на его
голову целым потоком статистических данных и даже вытащил из портфеля объемистую тетрадь, испещренную целыми столбцами бесконечных цифр.
Даже такие критические обстоятельства, которые теперь заставляли весь кукарский господский дом, со всеми флигелями и пристройками, переживать самые тревожные минуты, не беспокоили особенно m-lle Эмму, хотя она, после падения Раисы Павловны, буквально должна была идти
на уличу, не имея куда приклонить
голову.
Она сидела с опущенной
головой, в задумчивой позе, и не замечала, что Луша давно уже смотрела
на нее.
При виде смирения Раисы Павловны в Луше поднялась вся старая накипевшая злость, и она совсем позабыла о том, что думала еще вечером о той же Раисе Павловне. Духа примирения не осталось и следа, а его сменило желание наплевать в размалеванное лицо этой старухе, которая пришла сюда с новой ложью в
голове и
на языке. Луша не верила ни одному слову Раисы Павловны, потому что мозг этой старой интриганки был насквозь пропитан той ложью, которая начинает верить сама себе. Что ей нужно? зачем она пришла сюда?
Самой умной женщине пробить себе дорогу только одной своей
головой — дело почти невозможное; она всегда остается
на полудетском положении, и ее труд ценится наравне с детским.
Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую
голову на спинку дивана и поправляла волосы, собранные
на затылке широким узлом; дешевенькое ситцевое платье красивыми складками ложилось около ног, открывая широким вырезом белую шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.
Лакей остался в дверях и сонно смотрел
на Тетюева тупым нахальством настоящего лакея, что опять покоробило будущего министра. «Черт знает, что такое получается? Уж не хочет ли Прейн расстроить аудиенцию разными махинациями?» — мелькнуло в
голове Тетюева, но в этот момент появился Прейн. Ударив себя по лбу кулаком, он проговорил...
— Ну, то есть так они ловко укололи эту самую штуку, так ловко! — умиленно шептал Родион Антоныч, качая своей жирной
головой. — Ведь уж все дело было
на мази, а тут вдруг… Уж истинно сказать, что из огня выхватил нас Альфред-то Осипыч.
Ей-богу, ведь голова-то какая: все может
на свете оборудовать.
— Послушайте, Раиса Павловна, я устрою так, что Тетюев сам придет к вам с повинной! — объявил Прейн, радуясь новой выдумке. — Честное слово. Только, мне нужно предварительно войти в соглашение с генералом: пожалуй, еще заартачится. Пусть Нина Леонтьевна полюбуется
на своего протеже. Право, отличная мысль пришла в
голову этому Родиону Антонычу!.. Поистине, и волки будут сыты, и овцы целы…
Но все это к слову; главное, я против того, чтобы Тетюева оставлять
на заводах: такую
голову мы возьмем поближе к себе.
— Я, Альфред Осипыч, буду всегда… — смущенно бормотал Тетюев, растроганный свалившимся с неба
на его
голову счастьем. — Одним словом, вы не раскаетесь в сделанном выборе, если мне не изменят мои слабые силы…