Неточные совпадения
Загнеткин
для Раисы Павловны был тем же,
чем для садовника служит в оранжерее термометр.
— Да вы сегодня, кажется, совсем с ума спятили: я буду советоваться с Платоном Васильичем… Ха-ха!..
Для этого я вас и звала сюда!.. Если хотите знать, так Платон Васильич не увидит этого письма, как своих ушей. Неужели вы не нашли ничего глупее мне посоветовать?
Что такое Платон Васильич? — дурак и больше ничего… Да говорите же наконец или убирайтесь, откуда пришли! Меня больше всего сводит с ума эта особа, которая едет с генералом Блиновым. Заметили,
что слово особа подчеркнуто?
То,
что губит в общественном мнении других женщин,
для Раисы Павловны не существовало.
— С ним, конечно, едет Прейн, потом толпа молодежи… Превесело проведем все лето. Самый отличный случай
для твоих первых триумфов!.. Да, мы им всем вскружим голову… У нас один бюст
чего стоит, плечи, шея… Да?.. Милочка, женщине так мало дано от бога на этом свете,
что она своим малым должна распорядиться с величайшей осторожностью. Притом женщине ничего не прощают, особенно не прощают старости… Ведь так… а?..
Какая-нибудь лента, несколько живых цветов — вот все,
что для тебя теперь необходимо.
— Вы, конечно, знаете, какую борьбу ведет земство с заводоуправлением вот уже который год, — торопливо заговорил Тетюев. — Приезд Лаптева в этом случае имеет
для нас только то значение,
что мы окончательно выясним наши взаимные отношения. Чтобы нанести противнику окончательное поражение, прежде всего необходимо понять его планы. Мы так и сделаем. Я поклялся сломить заводоуправление в его нынешнем составе и добьюсь своей цели.
Началось с того,
что Прозоров
для первого раза «разошелся» с университетским начальством из-за самого ничтожного повода: он за глаза сострил над профессором, под руководством которого работал.
В отношениях с женщинами Прозоров держал себя очень свободно, а тут его точно враг попутал: в одно прекрасное утро он женился на сочувствовавшей ему девушке, точно
для того только, чтобы через несколько дней сделать очень неприятное открытие, — именно,
что он сделал величайшую и бесповоротную глупость…
Аристократическая обстановка богатого барского дома совсем опьянила увлекающуюся натуру Прозорова, тем более
что для сравнения с ней вставало собственное полунищенское существование.
В Луше, таким образом,
для Раисы Павловны сосредоточивались и подавленная жажда неудовлетворенного чувства и чисто материнские отношения, каких она совсем не испытала, потому
что не имела детей.
Конечно, крепко солил Тетюеву и не раз ему подставлял ножку, но ведь это он делал не
для собственного удовольствия, а потому,
что так хотела Раиса Павловна.
Как
для всех слишком практических людей,
для Сахарова его настоящее неопределенное положение было хуже всего: уж лучше бы знать,
что все пропало,
чем эта проклятая неизвестность.
Счастье
для Сахарова заключалось в том,
что он служил в Кукарском заводе и поймал случай попасть на глаза к самому старику Тетюеву.
Спорный юридический вопрос о правах посессионных владельцев на недра земли, в случае нахождения в них минеральных сокровищ, тоже был выговорен уставной грамотой в пользу заводовладельца, так
что мастеровые не могли быть уверены,
что у них не отберут
для заводских целей даже те усадебные клочки, которые им принадлежат по закону, но которые, по проекту уставной грамоты Родиона Антоныча, великодушно были подарены им заводовладельцем.
В этом случае он хотел показать заводскому населению, обрадовавшемуся «воле»,
что крепостное право
для него еще не миновало. Ему доставляло громадное наслаждение давить этих свободных мастеровых на всех пунктах, особенно там, где специально заводские интересы соприкасались с интересами населения.
— Ах, душечка, меня, вероятно, самое скоро в шею смажут в собственном доме, — ответила Раиса Павловна. — Если бы Амалька вцепилась мне в физиономию, я уверена,
что ни один из присутствующих здесь не вступился бы за меня… Взять хоть Демида Львовича
для примера.
— Только и есть,
что один носик, Аннинька. Ну, да Прейну сойдет…
для счета.
По человеческой логике казалось бы,
что такие слишком опытные молодые люди не должны бы были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит как раз наоборот: именно на стороне этой золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности,
для которой запретный плод имел неотразимо притягательную силу.
М-lle Эмма сразу поняла,
что творилось с Аннинькой, и только покачала головой. Разве
для такой «галки», как Аннинька, первая любовь могла принести что-нибудь, кроме несчастья? Да еще любовь к какому-то лупоглазому прощелыге, который, может быть, уж женат. М-lle Эмма была очень рассудительная особа и всего больше на свете дорожила собственным покоем. И к
чему, подумаешь, эти дурацкие восторги: увидала красивого парня и распустила слюни.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал
для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на молодого человека, потому
что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
Только голые колени барина немного смутили самых смелых, потому
что решительно не находилось
для них никакого подходящего извиняющего мотива.
— Да нет же, говорят вам… Право, это отличный план. Теперь
для меня все ясно, как день, и вы можете быть спокойны. Надеюсь,
что я немножко знаю Евгения Константиныча, и если обещаю вам, то сдержу свое слово… Вот вам моя рука.
Вершинин и Майзель сидели с самыми благочестивыми лицами, как те праведники,
для которых разгневанный бог мог пощадить целый город грешников. Они тоже намерены были сопровождать своего повелителя по тернистому пути. Сарматов вполголоса рассказывал Летучему какой-то, вероятно, очень скоромный анекдот, потому
что сановник морщил свой тонкий орлиный нос и улыбался плотоядной улыбкой, открывавшей гнилые зубы.
Конечно, это было немного, но этого немногого было совершенно достаточно, чтобы Прейна, никогда не сделавшего никакого добра рабочим, все любили, а молчаливого и бесцветного Платона Васильича, по-своему хорошо относившегося к рабочим и делавшего
для них все,
что от него зависело, не только не уважали, но готовы были ему устроить всякую пакость.
Строго проведенная покровительственная система является в промышленной жизни страны тем же,
чем служит школа
для каждого человека в отдельности: пока человек не окреп и учится, ясное дело,
что он еще не может конкурировать со взрослыми людьми; но дайте ему возможность вырасти и выучиться, тогда он смело выступит конкурентом на всемирный рынок труда.
— Тем хуже
для тебя! Если я погибаю, то погибаю только одной своей особой, от
чего никому ни тепло, ни холодно, а ты хочешь затянуть мертвой петлей десятки тысяч людей во имя своих экономических фантазий. Иначе я не могу назвать твоей системы…
Что это такое, вся эта ученая галиматья, если ее разобрать хорошенько? Самая некрасивая подтасовка научных выводов, чтобы угодить золотому тельцу.
Упомянув о значении капитализма, как общественно-прогрессивного деятеля, поскольку он, при крупной организации промышленного производства, возвышает производительность труда, и далее, поскольку он расчищает почву
для принципа коллективизма, Прозоров указал на то,
что развитие нашего отечественного капитализма настойчиво обходит именно эту свою прямую задачу и, разрушив старые крепостные формы промышленности, теперь развивается только на счет технических улучшений, почти не увеличивая числа рабочих даже на самый ничтожный процент, не уменьшая рабочего дня и не возвышая заработной платы.
Старик Майзель, как рассерженный боров, теперь готов был лезть на стену, потому
что Раиса Павловна смазала его несравненную Амальхен; но это еще плохое доказательство
для того, чтобы другим надевать петлю на шею.
— Генерал весь вечер пробудет у Евгения Константиновича, и мы с вами можем потолковать на досуге, — заговорила Нина Леонтьевна, раскуривая сигару. — Надеюсь,
что мы не будем играть втемную… Не так ли? Я, по крайней мере, смотрю на дело прямо! Я сделаю
для вас все,
что обещала, а вы должны обеспечить меня некоторым авансом… Ну, пустяки какие-нибудь, тысяч двадцать пока.
— Вот именно это-то и хорошо,
что вы ехали
для своего дела, другими словами —
для себя, а мое положение совсем неопределенное и почти безнадежное: я хлопочу, работаю, а плодами моих трудов могут воспользоваться другие…
— Ха-ха-ха! — залилась квадратная женщина. — Да вернитесь, говорят вам. Очень мне нужны ваши двадцать копеек… Я просто хотела испытать вас
для первого раза. Поняли? Идите и поговоримте серьезно. Мне нужно было только убедиться,
что вы в состоянии выдержать характер.
— Мало ли я
что знаю, Авдей Никитич… Знаю, например, о сегодняшнем вашем совещании, знаю о том,
что Раиса Павловна приготовила
для Лаптева лакомую приманку, и т. д. Все это слишком по-детски, чтобы не сказать больше… То есть я говорю о планах Раисы Павловны.
Для него ясно было,
что теперь он созерцает настоящего дельца, дельца высшей пробы, дельца из той заманчивой сферы, где счеты идут на сотни тысяч и миллионы.
Эта сфера всегда неудержимо тянула к себе Тетюева, и он в минуты откровенности с самим собою иногда думал,
что именно создан
для нее, а совсем уж не затем, чтобы пропадать где-то в медвежьей глуши.
— Я постараюсь сделать
для вас все,
что от меня зависит. Но я должен предупредить вас,
что для меня одинаково дороги как ваши интересы, так и интересы заводовладельца…
— Я полагаю,
что вам лучше всего будет выслушать мастеровых лично, — отвечал генерал, — это будет спокойнее и
для них.
Девушка на мгновение смутилась, вспомнив свою разрозненную посуду, но потом успокоилась. Был подан самовар, и Евгений Константиныч нашел,
что никогда не пил такого вкусного чаю. Он вообще старался держать себя с непринужденностью настоящего денди, но пересаливал и смущался. Луша держала себя просто и сдержанно, как всегда, оставаясь загадкой
для этих бонвиванов, которые привыкли обращаться с женщинами, как с лошадьми.
Это сближение, однако ж, беспокоило Раису Павловну, которая, собственно, и сама не могла дать отчета в своих чувствах: с одной стороны, она готовила Лушу не
для Прейна, а с другой — в ней отзывалось старое чувство ревности, в
чем она сама не хотела сознаться себе.
Картина леса вблизи совсем являлась не тем,
чем казалась сверху: настоящего леса, годного
для заводов, оставалось очень немного, потому
что столетние лесные дебри сводились самым хищническим образом.
Если вы идете, например, по улице, вдруг — навстречу псина, четвертей шести, и прямо на вас, а с вами даже палки нет, — положение самое некрасивое даже
для мужчины; а между тем стоит только схватить себя за голову и сделать такой вид,
что вы хотите ею, то есть своей головой, бросить в собаку, — ни одна собака не выдержит.
Майзель торжественно разостлал на траве макинтош и положил на нем свою громадную датскую собаку. Публика окружила место действия, а Сарматов
для храбрости выпил рюмку водки. Дамы со страху попрятались за спины мужчин, но это было совершенно напрасно: особенно страшного ничего не случилось. Как Сарматов ни тряс своей головой, собака не думала бежать, а только скалила свои вершковые зубы, когда он делал вид,
что хочет взять макинтош. Публика хохотала, и начались бесконечные шутки над трусившим Сарматовым.
Он видел два чудные глаза, которые смотрели на него таким понимающим, почти говорящим взглядом и смотрели только на него одного, потому
что все остальные люди
для этой пары глаз были только необходимым балластом.
Это было очень оригинально и приближало к простоте окружавшей природы; притом и пить приходилось очень много, потому
что какое значение может иметь природа
для цивилизованного человека, если она не вспрыснута дорогим вином.
Для охотничьего утра набоб проснулся очень поздно, потому
что вчера целый день слишком много пил и ел...
— Да, ничего… скверная, — отвечал Прейн, стараясь попасть в тон Луши. — Скажите, пожалуйста, мне показалось давеча,
что я встретил вас в обществе mademoiselle Эммы, вон в той аллее, направо, и мне показалось,
что вы гуляли с ней под руку и разговаривали о чем-то очень тихо. Конечно, это не мое дело, но мне показалось немного подозрительно: и время такое раннее
для уединенных прогулок, и говорили вы тихо, и mademoiselle Эмма все оглядывалась по сторонам…
Оставаться в своем флигельке
для Луши теперь составляло адскую муку, которая увеличилась еще тем,
что Виталий Кузьмич жестоко разрешил после поездки в горы и теперь почти не выходил из своей комнаты, где постоянно разговаривал вслух, кричал, хохотал и плакал.
В этом сколоченном на заказ организме, работавшем, как машина,
для философии отчаяния не оставалось ни одного свободного уголка, потому
что m-lle Эмма служила живым воплощением самого завидного душевного равновесия.
К передрягам и интригам «большого» и «малого» двора m-lle Эмма относилась совсем индифферентно, как к делу
для нее постороннему, а пока с удовольствием танцевала, ела за четверых и не без удовольствия слушала болтовню Перекрестова, который имел на нее свои виды, потому
что вообще питал большую слабость к женщинам здоровой комплекции, с круглыми руками и ногами.
— Мы люди умные и отлично поймем друг друга, — говорил гнусавым голосом Перекрестов, дергая себя за бороденку. — Я надеюсь,
что разные охи и вздохи
для нас совсем лишние церемонии, и мы могли бы приступить к делу прямо, без предисловий. Нынче и книги без предисловий печатаются: открывай первую страницу и читай.
В последнее время Братковский имел меньше времени
для свиданий с Аннинькой, потому
что в качестве секретаря генерала должен был присутствовать на консультации, где вел журнал заседаний и докладывал протоколы генерала, а потом получил роль в новой пьесе, которую Сарматов ставил на домашней сцене. С секретарскими работами Аннинька мирилась; но чтобы ее «предмет» в качестве jeune premier [Первого любовника (фр.).] при всех на сцене целовал Наташу Шестеркину, — это было выше ее сил.