Неточные совпадения
Мы приехали на пристань Каменку ночью. Утром, когда я проснулся, ласковое апрельское солнце весело глядело во все окна моей комнаты; где-то любовно ворковали голуби, задорно чирикали воробьи, и с улицы доносился
тот неопределенный шум,
какой врывается в комнату с первой выставленной рамой.
Эта картина кипучей деятельности тысяч людей представляла неизмеримый контраст с
тем глубоким мертвым сном,
каким покоится пристань Каменка целый год, за исключением двух-трех недель весеннего сплава.
Русая бородка и большие усы носили следы самого бесцеремонного обхождения: Осип Иваныч, когда начинал сердиться, немилосердно ерошил свою бороду и грыз усы, а так
как сердиться ему решительно ничего не стоило,
то бороде и усам доставалось порядком.
— А между
тем этот Савоська один из лучших сплавщиков у нас… Золото, а не мужик. Только вот проклятая зараза:
как работа, так он без задних ног. Чистая беда с этими мерзавцами!
Заводские мастеровые отличаются от каменских своими запеченными в огненной работе лицами, изможденным видом и
тем особенным, неуловимым шиком, с
каким умеет держать себя только настоящая заводская косточка. И чекмень на нем не так сидит, и шляпа сдвинута на ухо, и ходит черт-чертом. Впрочем, на сплав идут с заводов только самые оголтелые мастеровые, которым больше деваться некуда, а главное — нечем платить подати.
Здесь не было и помину о
той отчаянности,
какой выделялись каменские бурлаки, не было и своеобразного шика заводских мастеровых: одна общая мысль, одна общая забота связывала эти тысячи бурлаков в один могучий стройный аккорд.
В конторе было страшно накурено, и сгущался
тот специфический миазм,
какой приносит с собой в комнату наш младший брат в лаптях. А в большие запыленные окна гляделось весеннее солнышко, полосы голубого неба, край зеленого леса. Я поскорее вышел на крыльцо, чтобы дохнуть свежим воздухом.
Когда Митрий вернулся с водой, Силантий спустил в бурак свои сухари и долго их размешивал деревянной облизанной ложкой. Сухари, приготовленные из недопеченного, сырого хлеба, и не думали размокать, что очень огорчало обоих мужиков, пока они не стали есть свое импровизированное кушанье в его настоящем виде. Перед
тем как взяться за ложки, они сняли шапки и набожно помолились в восточную сторону. Я уверен, что самая голодная крыса — и
та отказалась бы есть окаменелые сухари из бурака Силантия.
— Это еще што! И рупь деньги! А ты вот посуди,
какое дело: теперь мы бежим с караваном, а барка возьми да и убейся… Который потонул —
того похоронят на бережку, а каково
тем, кто жив-то останется? Расчету никакого, котомки потонули, а ты и ступай месить свою тысячу верст с пустым брюхом… Вот где нашему брату беда-бедовенная!
Мягкая мебель, драпировки на окнах, ковры, бронза — одним словом, все было убрано во вкусе
той буржуазной роскоши,
какую создает русский человек, когда чувствует за собой теплое и доходное местечко.
— Ах, Парфен Маркыч, Парфен Маркыч! — взмолился Егор Фомич, делая выразительный жест. — Не старые времена, не прежние порядки! Приходится покоряться и брать
то, что есть под руками. Сознаю, вполне сознаю, глубокоуважаемый Парфен Маркыч, что многое выходит не так,
как было бы желательно, но что делать, глаза выше лба не растут…
— Очень просто: мы заменим сплав на потесях сплавом на лотах, тогда рабочих потребуется в пять раз меньше,
то есть
как раз настолько, насколько могут дать рабочих чусовские пристани и отчасти заводы. Теперь какая-нибудь лишняя неделя — бурлаки бегут, и мы каждым раз должны переживать крайние затруднения, а тогда…
Ведь глупости, кажется, а между
тем действует, да еще
как действует!
У Строгановых для обороны всегда была под рукой разная казацкая вольница, но они побоялись вступить в бой с Махметкулом и преследовать его, «опасаясь дальних случаев»,
то есть
как бы этим не нанести «худых следствиев от сильной сибирской стороны» своим острожкам и пермским городкам.
Созидание Москвы и патриархальная неурядица московского уклада отзывались на худом народе крайне тяжело; под гнетом этой неурядицы создался неистощимый запас голутвенных, обнищалых и до конца оскуделых худых людишек, которые с замечательной энергией тянули к излюбленным русским человеком украйнам, а в
том числе и на восток, на Камень,
как называли тогда Урал, где сибирская украйна представлялась еще со времен новгородских ушкуйников [Ушкуйники (от «ушкуй» — плоскодонная ладья с парусами и веслами) — дружины новгородцев в XI–XV вв., отправлявшиеся по речным и североморским путям с торговыми и военными целями.
Мы не станем вдаваться в подробности
того,
как голутвенные, [Голутвенные — здесь: в смысле «бедные», «обнищавшие».] и обнищалые людишки грудью взяли и
то, что лежало перед Камнем, и самый Камень, и перевалили за Камень, — эти кровавые страницы русской истории касаются нашей
темы только с
той стороны, поскольку они служили к образованию
того оригинального населения,
какое осело в бассейне Чусовой и послужило родоначальником нынешнего.
Собралась однажды вечерком вся семья Солнышкиных, и пошли
те разговоры,
какие перебегали по петровской Руси,
как электрические искры.
Что касается цели,
какой мог добиваться своим доносом Веселков,
то мы, рассматривая все дело, приходим к
тому заключению, что единственной целью этого доносчика было освободиться самому из
того неловкого положения, в
какое он попал благодаря воеводе Нефедьеву.
Другого мотива мы, к сожалению, не можем подыскать; Веселков поступил так,
как в
то смутное время поступали тысячи людей.
Это зависит от
тех физических условий,
какими обставлено течение Чусовой на всем ее протяжении.
А так
как вода в каждом заводском пруде составляет живую двигающую силу, капитал,
то такой выпуск из Ревдинского пруда обставлен множеством недоразумений и препятствий, самое главное из которых заключается в
том, что судоотправители не могут никак прийти к соглашению, чтобы действовать заодно.
Понятно
то оживление,
какое охватило всю Каменку, когда на улице пронесся крик...
— А ты посчитай-ка, сколь у нас на одной Каменке калек, а тут мы все и приползем в контору насчет пособиев… Да это и денег недостанет! Которым сплавщикам увечным — это точно, пособие бывает, а штобы нашему брату, бурлаку… Вон он, Осип-то Иваныч, стоит, сунься-ко к нему, он
те задаст такое пособие! Ишь
как глазищами ворочает, вроде
как осетер…
Общее впечатление от сплавщиков самое благоприятное, точно они явились откуда-то с
того света, чтобы своими смышлеными лицами, приличным костюмом мужицкого покроя и общим довольным видом еще более оттенить
ту рваную бедность, которая,
как выкинутый водой сор, набралась теперь на берегу.
— Ох, старый — не молоденький… А у меня, Осип Иваныч, еще ночесь брюхо болело: слышало вашу водку! — смеется Окиня, потряхивая своими русыми волосами. — У меня это завсегда… В
том роде
как часы…
Достаточно указать на
то, что совсем безграмотные мужики дорабатываются до высших соображений математики и решают на практике такие вопросы техники плавания,
какие неизвестны даже в теории.
Прежде всего сплавщик должен до малейших подробностей изучить все течение Чусовой на расстоянии четырехсот — пятисот верст, где река на каждом шагу создает и громоздит тысячи новых препятствий; затем он должен основательно усвоить в высшей степени сложные представления о движении воды в реке при всевозможных уровнях, об образовании суводей, [Суводь — круговая струя над омутом, водоворот.] струй и водоворотов, а главное — досконально изучить законы движения барки по реке и
те исключительные условия сочетания скоростей движения воды и барки,
какие встречаются только на Чусовой.
Понятно, что тип чусовского сплавщика вырабатывался в течение многих поколений, путем самой упорной борьбы с бешеной горной рекой, причем ремесло сплавщика переходило вместе с кровью от отца к сыну. Обыкновенно выучка начинается с детства, так что будущий сплавщик органически срастается со всеми подробностями
тех опасностей, с
какими ему придется впоследствии бороться. Таким образом, бурная река, барка и сплавщик являются только отдельными моментами одного живого целого, одной комбинации.
— Да
как тебе сказать:
какая барка,
какая вода. Приноравливаешься к воде больше. Ну, тыщев двенадцать пудов грузим, а
то и все пятнадцать.
Осип Иваныч недаром хвалил Савоську: в этом мужике что-то было совершенно особенное, начиная с
того, что он держал себя с
тем неуловимо тонким тактом, с
каким держат себя только настоящие умственные мужики.
Пирует Савоська или пирует другой сплавщик — кажется, все равно, а между
тем получается чувствительная разница: над пьяным Савоськой посмеются; при случае, если уж сильно закарячится, дадут хорошего подзатыльника, а затем,
как проспался, из Савоськи вышел Савостьян Максимыч.
Нужно видеть Чусовую весной, чтобы понять
те поэтические грезы, предания, саги и песни,
какие вырастают около таких рек так же естественно и законно,
как этот сказочный богатырь — лес.
За нами плыла барка старика Лупана. Это был опытный сплавщик, который плавал не хуже Савоськи. Интересно было наблюдать,
как проходили наши три барки в опасных боевых местах, причем недостатки и достоинства всех сплавщиков выступали с очевидной ясностью даже для непосвященного человека: Пашка брал смелостью, и бурлаки только покачивали головами, когда он «щукой» проходил под самыми камнями; Лупан работал осторожно и не жалел бурлаков: в нем недоставало
того творческого духа,
каким отличался Савоська.
При движении барки в полосах воды разной скорости пользуются
той силой инерции,
какую барка получает от своего предыдущего движения по реке.
Когда и
как пользоваться этими тремя движениями — зависит от множества условий: от свойств течения реки — куда бьет струя,
как стоит боец,
какое делает река закругление или поворот, от ранее приобретенной баркой скорости движения и от
тех условий движения реки, которые последуют дальше; наконец, от количества и качества
той живой рабочей силы,
какой располагает сплавщик в данную минуту, от характера самой барки и, главное, от характера самого сплавщика.
От сплавщика зависит,
каким движением барки воспользоваться в
том или другом случае, в его руках тысячи условий, которые он может комбинировать по-своему.
Барка в этом случае расходует
ту силу,
какую приобрела от своего предшествовавшего движения скорее воды.
Такое вознаграждение работы сплавщика просто нищенское, если принять во внимание,
как оплачивается всякий другой профессиональный труд, и в особенности
то, что самый лучший сплавщик в течение года один раз сплывет весной да другой, может быть, летом,
то есть заработает в год рублей полтораста.
Чусовая в межень,
то есть летом, представляет собой в горной своей части ряд тихих плес, где вода стоит,
как зеркало; эти плесы соединяются между собой шумливыми переборами.
— Кабы кого порешило, так лежал бы на бережку тут же, а
то, значит, все целы остались. Барка-то с пшеницей была, она
как ударилась в боец — не ко дну сейчас, а по-маненьку и отползла от бойца-то. Это не
то, что вот барка с чугуном:
та бы под бойцом сейчас же захлебнулась бы, а эта хошь на одном боку да плывет.
Представьте себе на месте нынешнего Урала первобытный океан,
тот океан, который не занесен ни в
какие учебники географии.
Земля недавно родилась — недавно, конечно, только сравнительно,
то есть накиньте несколько миллионов лет, — первобытный океан омывает ее,
как повивальная бабка моет только что появившегося на свет ребенка, а затем этот же океан в течение неисчислимых периодов времени совершает свою стихийную работу, разрушая в одном месте и созидая в другом.
Мы уже говорили выше о значении похода Ермака
как завоевателя Сибири, и теперь остается только повторить, что этому походу историками и исследователями придается совсем не
та окраска,
какой он заслуживает.
Мы поместились в каюте, где для двоих было очень удобно,
то есть можно было растянуться на лавке во весь рост и заснуть мертвым сном,
как спится только на воде.
Мне не один раз приходилось слышать на Чусовой рассказы о разбойнике Рассказове с самыми разнообразными вариациями; бурлаки любят эту темную, полумифическую личность за
те хитрости,
какими обходил Рассказов своих врагов.
— Это вроде
как у нас тоже, — вставил свое слово будущий дьякон. — У нас хоть и нет машин, а тоже гонят изо всех мест. Меня из духовного училища выгнали за
то, что табаку покурил… Прежде лучше было: налупят бок, а не выгонят.
Большинство лиц было серьезно, с
тем апатично-покорным выражением, с
каким относятся к каждому неизбежному злу: если некуда деваться, так, значит, нужно робить и под весенним дождем.
Порша показывался на палубе только для
того, чтобы сердито плюнуть и обругать неизвестно кого. В одном месте наша барка правым бортом сильно черкнула по камню; несколько досок были сорваны,
как соломинки.
Трудно описать
то ощущение,
какое переживаешь каждый раз в боевых местах: это не страх, а какое-то животное чувство придавленности. Думаешь только о собственном спасении и забываешь о других. Разбитая барка промелькнула мимо нас,
как тень. Я едва рассмотрел бледное,
как полотно, женское лицо и снимавшего лапти бурлака.