Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и,
как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
Так
как я знаю, что за тобою,
как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать
того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «
то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а
как добрался до Александра Македонского,
то я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не
то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность
какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Как только имел я удовольствие выйти от вас после
того,
как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я тогда же забежал… уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович!
А Петр-то Иванович уж мигнул пальцем и подозвал трактирщика-с, трактирщика Власа: у него жена три недели назад
тому родила, и такой пребойкий мальчик, будет так же,
как и отец, содержать трактир.
Городничий. Обязанность моя,
как градоначальника здешнего города, заботиться о
том, чтобы проезжающим и всем благородным людям никаких притеснений…
Хлестаков. Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру:
то есть — в тюрьму. Да
какое вы имеете право? Да
как вы смеете?.. Да вот я… Я служу в Петербурге. (Бодрится.)Я, я, я…
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я ему прямо скажу:
как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в
какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать, а вот
как барин ваш сядет за стол, так и вам
того же кушанья отпустят.
Хлестаков. Я люблю поесть. Ведь на
то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия.
Как называлась эта рыба?
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С
тех пор,
как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все
как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет,
как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от
той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда,
как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет! а когда генерал,
то уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет
как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И
как начал говорить о литературе,
то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал,
как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да
как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто
как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай
как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно,
как будто с каким-нибудь Добчинским.
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а
то худенький, тоненький —
как его узнаешь, кто он?
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и
то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне,
как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того…
как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот
как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь,
как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не
то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Аммос Федорович. Помилуйте,
как можно! и без
того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли
какого приказанья?
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не
то, что в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь,
как выкуришь. Вот огонь, закурите. (Подает ему свечу.)
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и
как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из дому,
то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов…
Хлестаков. Скажите, взрослых! А
как они…
как они
того?..
Артемий Филиппович.
То есть не изволите ли вы спрашивать,
как их зовут?
Добчинский.
То есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно,
как бы и в браке, и все это,
как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем,
то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так,
как я: Добчинский-с.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы,
то есть, не поможете в нашей просьбе,
то уж не знаем,
как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала,
как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право,
как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на
то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя,
как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не
то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо,
какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а
как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты,
какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Аммос Федорович. Но скажите, пожалуйста, Антон Антонович,
каким образом все это началось, постепенный ход всего,
то есть, дела.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело,
какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь,
как курица»; а в другом словно бес
какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И
как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Городничий (запальчиво).
Как ни се ни
то?
Как вы смеете назвать его ни
тем ни сем, да еще и черт знает чем? Я вас под арест…
Городничий. О, черт возьми! нужно еще повторять!
как будто оно там и без
того не стоит.