Неточные совпадения
Это
был человек таких христианских добродетелей и совершенств, которому и подобного никого
не было с тех пор, как стал на земле Старый Город.
Такого мнения о Кочетове
был поголовно весь Старый Город, и, в силу этого единодушного почтения к Кочетову, еще ни один
человек в Старом Городе
не пользовался таким уважением, доверием и влиянием, какое имел в нем «батюшка Мина Силыч».
— Ведомо же, уповаю, и сие, что «уне
есть единому
человеку погибнути за
люди, да
не приидет им соблазн в мир?»
Произнеся этот «огнен глагол», Мина Силыч поклонился до земли и
не поднял своей белой головы от полу. Народ стоял, как стадо овец, испуганное внезапно блеснувшею молниею. Никто
не ответил Кочетову ни одним словом, и в глубочайшем молчании вся смущенная семья старогородская,
человек по
человеку, разошлась по домам своим. Последний поднялся с полу Мина Силыч, поклонился у порога сторожу, произнося «прости,
будь милостив», и побрел ко двору своему, глубоко тронутый, но спокойный.
Остров этот очень долгое время
был пуст и заброшен: на нем рос лишь высокий бурьян и глухая крапива; но лет двадцать тому назад на нем разведена большая огородная бакша, составляющая нынче временную собственность одного очень оригинального
человека, ставшего вне старогородских религиозных партий и избравшего себе путь — им же
не всякий способен идти.
Отцу-протопопу Туберозову он устроил в окне жестяной вентилатор; городскому голове сделал деревянную ногу, чтобы чистить на ней его высокие голенища; кому полудил кастрюлю; кому
спаял изломанные медные вещи, склеил разбитую посуду, и Старый Город
не успел оглянуться, как Пизонский, в самое короткое время, прослыл в нем самым преполезным
человеком.
И она долго с удовольствием слушала, как новый лекарь разговаривал с молодыми, сама велела девке принесть им сюда орехов и через час отослала их от себя, а завтра опять наказала Пуговкину приходить, и Пуговкин опять пришел, и опять все им
были бесконечно довольны и все решили, что это просто клад, а
не человек: все знает, везде
был, все видел, но простоты
не гнушается, обо всем говорит и шутит и орехами забавляется.
Он
не только почитал Пуговкина самым добрым и самым умнейшим
человеком во всей подсолнечной, но и смотрел на него с благоговением и ни за что на свете
не решился бы ему в чем бы то ни
было противоречить.
«И зачем это только родятся на свет бедные
люди!» — думала, плачучи, Глаша. «Живи затем, чтобы всякий над тобой мудрил, да обижал тебя…
Не хочу,
не хочу я так жить…
не хочу! да и
не буду», — добавила она с сердцем и начала, насупив брови, глядеть в открытую книгу; но книга
не могла заполонить ее внимания. Все ее помыслы
были устремлены на одно: как, какими средствами вырваться из своего положения?
Все эти три тяжкие доли теперь выпадали ей на ее пай, и ей еще
было время отбросить их от себя, как честный
человек отбрасывает от себя подкупную плату, но она решилась и с рабом повенчаться; решилась
быть и матерью сыну раба; но и твердо решила зато, что
не будет рабу покоряться.
На его стороне
не было никого: умные
люди не любили его, как дурака, глупые
люди не любили его за то, что он женился на Глаше, которую они за ее книжность почитали умною.
В Старом Городе, конечно,
были люди и поразвитее, и подальнозорче —
была своя интеллигенция, даже
было несколько сортов этой интеллигенции; но на всех представителей этой интеллигенции Глафира смотрела,
не видя их вовсе, как
не видала валявшихся перед ее домом нерачителей.
Решения отца протоиерея
были безапелляционны. Отец протопоп Туберозов
был всеми чтим, всеми уважаем и почитаем за самого умнейшего
человека во всей окружности, следовательно, отец протопоп ошибаться и погрешать
не мог.
Лекарю как назло решительно никто
не приходил в голову, и дьякон остался победителем лекаря и еще более утвердил за отцом Туберозовым такую репутацию, что, хотя, может
быть, и
есть в настоящее время один
человек, который его умнее, но и то, где же этот
человек? Бог знает где; далеко, в Петербурге. Да и потом, это совсем
не человек, а «министр юстиции», это нечто мифическое, нечто такое, что существует только как олицетворение какой-то непостижимой идеи и отнюдь
не ест ни пирогов со снетками, ни кашицы.
Будет то время, а может
быть, и ныне
есть, когда по поводу сего
не единым
человеком вспомнится старая история о реалистах-хозяевах, истребивших на землях своих всех пернатых, дабы они вишни напрасно
не съели, а впоследствии лишившихся за то всех полей от ничтожной тли и мошки.
Но этого мало ему
было, и он, глумясь над цивилизациею, порицал патриотизм и начала национальные, а далее осмеивал детям благопристойность, представляя ее во многих отношениях безнравственною, и привел такой пример сему, что народы образованные скрывают акт зарождения
человека, а
не скрывают акта убийства и орудия, нужные для первого, таят, а ружья войны на плечах носят.
Но случилось другое дело: отставной солдат с чудотворной иконы Иоанна-воина венец снял и,
будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца
не крал, а что, жалуясь на воинскую долю, молил святого пособить ему в его бедности, а святой якобы снял венец, да и отдал, сказав: „мы
люди военные, но мне сие
не надо, а ты возьми“.
Был другой
человек, который во всю эту ночь и вовсе
не преклонял головы к изголовью и тоже придумал нелегкие думы: этот
человек был Константин Ионыч Пизонский.
Ему и невозможно
было до этого додуматься, потому что для него жизнь
была просто труд и забота, а от
людей он никогда ничего
не ждал и
не требовал.
Он о всех
был доброго мнения и всех знал в лицо и по имени, но
не отличал ни одного
человека по чертам его нрава и характера.
— Двадцать лет, — шумит тихо сходящая сосна, — двадцать лет, как я
не ступала по этой земле. Много с тех пор воды убежало! Двадцать лет жгучее солнце выжигало мою голову, двадцать зим белили снегом мои волосы, а осенние дожди с ветрами смывали красоту мою, и вот я опять здесь. Вижу у вас здесь все те же каменные дома, все те же, должно
быть, живут в них и
люди с сердцами железными.
— Веди и укрой меня, как укрывал. Ты, да еще один
человек будете знать, что я воротилась.
Не бойся, уж нынче
не будешь судим за меня, днесь они сами своих
не познают.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один
человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого
человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. И
не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит
человек! В жисть
не был в присутствии такой важной персоны, чуть
не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы
не употребляем.
Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова
не знает.