Неточные совпадения
Моего младшего брата нянчила высокая, сухая, но очень стройная старушка, которую звали Любовь Онисимовна. Она
была из прежних актрис бывшего орловского
театра графа Каменского, и все, что я далее расскажу, происходило тоже
в Орле, во дни моего отрочества.
Он
был собрат нашей няне по
театру; разница
была в том, что она «представляла на сцене и танцевала танцы», а он
был «тупейный художник», то
есть парикмахер и гримировщик, который всех крепостных артисток графа «рисовал и причесывал». Но это не
был простой, банальный мастер с тупейной гребенкой за ухом и с жестянкой растертых на сале румян, а
был это человек с идеями, — словом, художник.
Ребенком,
в сороковых годах, я помню еще огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и
была проклятая усадьба графа Каменского; тут же
был и
театр. Он приходился где-то так, что
был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда почти начинала словами...
Словом, тупейный художник
был красавец и «всем нравился». «Сам граф» его тоже любил и «от всех отличал, одевал прелестно, но содержал
в самой большой строгости». Ни за что не хотел, чтобы Аркадий еще кого, кроме его, остриг, обрил и причесал, и для того всегда держал его при своей уборной, и, кроме как
в театр, Аркадий никуда не имел выхода.
Граф тогда всю знать к себе
в театр пригласил (мест за деньги не продавали), и спектакль поставили самый лучший. Любовь Онисимовна должна
была и
петь в «подпури», и танцевать «Китайскую огородницу», а тут вдруг еще во время самой последней репетиции упала кулиса и пришибла ногу актрисе, которой следовало играть
в пьесе «герцогиню де Бурблян».
«Камариновые же серьги» у них
был подарок и лестный и противный. Это
был первый знак особенной чести
быть возведенною на краткий миг
в одалиски владыки. За этим вскоре, а иногда и сейчас же, отдавалось приказание Аркадию убрать обреченную девушку после
театра «
в невинном виде святою Цецилией», и во всем
в белом,
в венке и с лилией
в руках символизированную innocence [невинность (франц.)] доставляли на графскую половину.
«Ничего больше, — говорит граф, — но поскорей возвращайся актрис убирать. Люба нынче
в трех положениях должна
быть убрана, а после
театра представь мне ее святой Цецилией».
Так три года прошло, и во все это время мне
была Божия милость, что к
театру меня не возвращали, а все я тут же
в телячьей избе оставалась жить, при тетушке Дросиде
в младших.
Для
театра я уже не годилась, потому что ноги у меня нехорошо ходить стали, колыхались. Прежде у меня походка
была самая легкая, а тут, после того как Аркадий Ильич меня увозил по холоду без чувств, я, верно, ноги простудила и
в носке для танцев уже у меня никакой крепости не стало.
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не
был в театре.
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия — отрава и яд, как вы знаете. Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин ни словом, ни жестом не мешал ему говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все не решался, а вот на днях
был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…
Неточные совпадения
— У нас, ваше высокородие, при предместнике вашем, кокотки завелись, так у них
в народном
театре как
есть настоящий ток устроен-с. Каждый вечер собираются-с, свищут-с, ногами перебирают-с…
Во французском
театре, которого он застал последний акт, и потом у Татар за шампанским Степан Аркадьич отдышался немножко на свойственном ему воздухе. Но всё-таки
в этот вечер ему
было очень не по себе.
Из
театра Степан Аркадьич заехал
в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и
в 12 часов
был уже у Дюссо, где ему нужно
было быть у троих, как на его счастье, стоявших
в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно приехавшего из-за границы, у нового своего начальника, только что поступившего на это высшее место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.
Неприятнее всего
была та первая минута, когда он, вернувшись из
театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены
в руке, не нашел жены
в гостиной; к удивлению, не нашел ее и
в кабинете и наконец увидал ее
в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской
в руке.
Вронский поехал во Французский
театр, где ему действительно нужно
было видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском
театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день.
В деле этом
был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут
были замешаны интересы полка.