Неточные совпадения
Отец протопоп вылез из кибитки важный, солидный; вошел в дом, помолился, повидался
с женой,
поцеловал ее при этом три раза в уста, потом поздоровался
с отцом Захарией,
с которым они
поцеловали друг друга в плечи, и, наконец, и
с дьяконом Ахиллой, причем дьякон Ахилла
поцеловал у отца протопопа руку, а отец протопоп приложил свои уста к его темени.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и
с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом
целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Следовало бы как ни на есть поизряднее примундириться, потому что люди у нас руки
целуют, а примундироваться еще пока ровно не на что; но всего что противнее, это сей презренный, наглый и бесстыжий тон консисторский,
с которым говорится: „А не хочешь ли, поп, в консисторию съездить подоиться?“ Нет, друже, не хочу, не хочу; поищите себе кормилицу подебелее.
Но она, тонкая сия лукавица, заметив сие мое упущение, поправила оное
с невероятною оригинальностью: час тому назад пришла она, положила мне на стол носовой платок чистый и,
поцеловав меня, как бы и путная, удалилась ко сну.
Но, однако, она и сие поняла, что я хотел выразить этою шуткой, намекая на ее кротость, и попробовала и это в себе опорочить, напомнив в сей
цели, как она однажды руками билась
с почтмейстершей, отнимая у нее служащую девочку, которую та сурово наказывала.
В марте месяце сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания
с губернатором, обратился к оному сановнику
с жалобой на обременение помещиками крестьян работами в воскресные дни и даже в двунадесятые праздники и говорил, что таким образом великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по
целым селам нет ни у кого ни ржи, ни овса…
Я допустил в себе постыдную мелочность
с тростями, о которых выше писал, и
целая прошедшая жизнь моя опрокинулась как решето и покрыла меня.
И
с этими словами учитель отрадно разжал свои руки, и
целая груда человеческих костей рухнула на дорожку, точно будто он вдруг весь сам выпотрошился.
— Да, конечно-с! А вы как изволите рассуждать? Ведь это все имеет связь
с церковью. Ведь отсюда
целый ряд недоразумений и даже уголовщиной пахнет?
— Да как же-с! разумеется, глупо; но ведь этаких вещей идет
целый ряд-с.
В то самое время, как вдова понеслась
с неизвестными
целями за своим ученым сыном, откуда-то сверху раздалось громкое и веселое...
Цель комиссара Данилки была достигнута как нельзя более, потому что Препотенский, едва лишь услышал его предостерегающий клик, как тотчас же переменил шаг и бросился вперед
с быстротой лани.
Это был голос Туберозова. Протопоп Савелий стоял строгий и дрожащий от гнева и одышки. Ахилла его послушал; он сверкнул покрасневшими от ярости глазами на акцизника и бросил в сторону камень
с такою силой, что он ушел на
целый вершок в землю.
Его просили неотступно: дамы брали его за руки,
целовали его в лоб; он ловил на лету прикасавшиеся к нему дамские руки и
целовал их, но все-таки отказывался от рассказа, находя его долгим и незанимательным. Но вот что-то вдруг неожиданно стукнуло о пол, именинница, стоявшая в эту минуту пред креслом карлика, в испуге посторонилась, и глазам Николая Афанасьевича представился коленопреклоненный,
с воздетыми кверху руками, дьякон Ахилла.
— Нет-с, что вы, батушка, что вы? Как же можно от ласк государя кричать? Я-с, — заключил Николай Афанасьевич, — только как они выпустили меня, я
поцеловал их ручку… что счастлив и удостоен чести, и только и всего моего разговора
с их величеством было. А после, разумеется, как сняли меня из-под пальмы и повезли в карете домой, так вот тут уж я все плакал.
— Да! — воскликнул он, — да! и довольно! И больше мне от тебя никаких слов не нужно. Давай свои ручонки: я
с первого же взгляда на тебя узнал, что мы свои, и другого ответа от тебя не ожидал. Теперь не трать время, но докажи любовь
поцелуем.
— Вина? — повторил Термосесов, — ты — «слаще мирра и вина», — и он
с этим привлек к себе мадам Бизюкину и, прошептав: — Давай «сольемся в
поцелуй», — накрыл ее алый ротик своими подошвенными губами.
За ужином Термосесов, оставив дам, подступил поближе к мужчинам и выпил со всеми. И выпил как должно, изрядно, но не охмелел, и тут же внезапно сблизился
с Ахиллой,
с Дарьяновым и
с отцом Захарией. Он заговаривал не раз и
с Туберозовым, но старик не очень поддавался на сближение. Зато Ахилла после часовой или получасовой беседы, ко всеобщему для присутствующих удивлению, неожиданно перешел
с Термосесовым на «ты», жал ему руку,
целовал его толстую губу и даже сделал из его фамилии кличку.
Ахилла согласился, а Термосесов предложил еще потанцевать под фортепиано, и танцевал прежде
с почтмейстершей, потом
с ее дочерями, потом еще
с двумя или тремя другими дамами и, наконец, после всех
с Бизюкиной, а в заключение всего обхватил дьякона, и провальсировал
с ним, и, сажая его на место, как даму, поднес к губам его руку, а
поцеловал свою собственную.
Просто скажу тебе, что, кажется, если б она меня захотела высечь, то я
поцеловал бы у нее
с благодарностью руку.
Точно небо
с землею переслалось огнями; грянул трескучий удар, как от массы брошенных
с кровли железных полос, и из родника вверх
целым фонтаном взвилось облако брызг.
Николай Афанасьевич не напрасно ничего не ожидал от письма,
с которым поскакал дьякон. Ахилла проездил
целую неделю и, возвратясь домой
с опущенною головой и на понуром коне, отвечал, что ничего из того письма не было, да и ничего быть не могло.
—
С ним это бывает, — проговорил, слабо вторя веселому смеху лекаря, отец Захария. — Он у нас, бывает, иногда нечто соплетет; но только он это все без всякой
цели; да-с, он без
цели.
Ахилла все забирался голосом выше и выше, лоб, скулы, и виски, и вся верхняя челюсть его широкого лица все более и более покрывались густым багрецом и пόтом; глаза его выступали, на щеках, возле углов губ, обозначались белые пятна, и рот отверст был как медная труба, и оттуда со звоном, треском и громом вылетало многолетие, заставившее все неодушевленные предметы в
целом доме задрожать, а одушевленные подняться
с мест и, не сводя в изумлении глаз
с открытого рта Ахиллы, тотчас, по произнесении им последнего звука, хватить общим хором: «Многая, многая, мно-о-о-огая лета, многая ле-е-ета!»
— Что прости? Ты меня прости, — отвечал протопоп и
с жаром взял и
поцеловал женину руку. — Я истерзал тебя моею непокорною нравностью, но хочешь… скажи одно слово, и я сейчас пойду покорюсь для тебя…
Туберозов тронулся
с места и, обойдя несколько раз вокруг своей маленькой каморки, остановился в угле пред иконой, достал
с груди бумагу и,
поцеловав ее еще раз, возвратил карлику со словами...
Войдя в свой дом, где в течение довольно долгого времени оставался хозяином и единственным жильцом дьякон Ахилла, протопоп
поцеловал стихийного исполина в сухой пробор его курчавой головы и, обойдя вместе
с ним все комнатки, перекрестил пустую осиротелую кроватку Натальи Николаевны и сказал...
«Раз (объяснял он), было это
с певчими, ходил я в штатском уборе на самый верх на оперу „Жизнь за царя“, и от прекрасного пения голосов после
целую ночь в восторге плакал; а другой раз, опять тоже переряженный по-цивильному, ходил глядеть, как самого царя Ахиллу представляли.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну вот, уж
целый час дожидаемся, а все ты
с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться… Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни души! как будто бы вымерло все.
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И
с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома
с оранжереями, //
С китайскими беседками // И
с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги —
целый полк!
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже
с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час
целый откликается… // Такие жеребцы!..
Стародум(
с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу
целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться
с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они в один день сбросили
с раската и утопили в реке
целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.