Неточные совпадения
А чтобы видеть перед собою эти
лица в той поре, в которой читателю приходится представлять их
своему воображению, он должен рисовать себе главу старогородского духовенства, протоиерея Савелия Туберозова, мужем уже пережившим за шестой десяток жизни.
Чтобы ввести читателя в уразумение этой драмы, мы оставим пока в стороне все тропы и дороги, по которым Ахилла, как американский следопыт, будет выслеживать
своего врага, учителя Варнавку, и погрузимся в глубины внутреннего мира самого драматического
лица нашей повести — уйдем в мир неведомый и незримый для всех, кто посмотрит на это
лицо и близко и издали.
Может быть, стоя внутри этого дома, найдем средство заглянуть внутрь души его хозяина, как смотрят в стеклянный улей, где пчела строит
свой дивный сот, с воском на освещение
лица божия, с медом на усладу человека.
Он появился в большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и большую часть
лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно узнал, а дальше и мудрено было бы кому-нибудь его не узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач вышел в голотелесном трике и, взяв в обе руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела публика, то Ахилла, забывшись, закричал
своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал бороться с ним и никого на сие состязание охотников не выискивалось, то Ахилла, утупя
лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок, вышел и схватился.
Старый Туберозов шептал слова восторженных хвалений и не заметил, как по
лицу его тихо бежали слезы и дождь все частил капля за каплей и, наконец, засеял как сквозь частое сито, освежая влажною прохладой слегка воспаленную голову протопопа, который так и уснул, как сидел у окна, склонясь головой на
свои белые руки.
Туберозов только покачал головой и, повернувшись
лицом к дверям, вошел в притвор, где стояла на коленях и молилась Серболова, а в углу, на погребальных носилках, сидел, сбивая щелчками пыль с
своих панталон, учитель Препотенский,
лицо которого сияло на этот раз радостным восторгом: он глядел в глаза протопопу и дьякону и улыбался.
Старушка была теперь в восторге, что видит перед собою
своего многоученого сына; радость и печаль одолевали друг друга на ее
лице; веки ее глаз были красны; нижняя губа тихо вздрагивала, и ветхие ее ножки не ходили, а все бегали, причем она постоянно старалась и на бегу и при остановках брать такие обороты, чтобы
лица ее никому не было видно.
— Никто же другой. Дело, отец Захария, необыкновенное по началу
своему и по окончанию необыкновенное. Я старался как заслужить, а он все смял, повернул бог знает куда
лицом и вывел что-то такое, чего я, хоть убей, теперь не пойму и рассказать не умею.
Отец Захария помотал ручкой около
своей груди и, сделав кислую гримаску на
лице, проговорил...
Протопоп взял перо и под текстом бесформенной бумаги написал: «Благочинный Туберозов, не имея чести знать полномочии требующего его
лица, не может почитать в числе
своих обязанностей явку к нему по сему зову или приглашению», и потом, положив эту бумагу в тот же конверт, в котором она была прислана, он надписал поперек адреса: «Обратно тому, чьего титула и величания не знаю».
В размышлениях
своих этот фрукт нашего рассадника был особенно интересен с той стороны, что он ни на минуту не возвращался к прошлому и совершившемуся и не останавливался ни на одном из новых
лиц, которых он так круто и смело обошел самыми бесцеремонными приемами.
Туберозов закрыл
лицо руками, пал на одно колено и поручил душу и жизнь
свою богу, а на полях и в лесу пошла одна из тех грозовых перепалок, которые всего красноречивее напоминают человеку его беззащитное ничтожество пред силой природы.
И вот, слыша невидимый голос, все важные
лица завертелись на
своих пышных постелях и все побежали, все закричали: «О, бога ради, заступитесь поскорее за попа Савелия!» Но все это в наш век только и можно лишь со скороходами-сапогами и с невидимкою-шапкой, и хорошо, что Ахилла вовремя о них вспомнил и запасся ими.
— Полно вам, отец дьякон, спать да кричать, что вы загоритесь! Со стыда разве надо всем нам сгореть! — говорил карлик, заслоняя от солнца
лицо дьякона
своим маленьким телом.
— Никогда! У меня этого и положения нет, — вырубал дьякон, выдвигаясь всею грудью. — Да мне и невозможно. Мне если б обращать на всех внимание, то я и жизни бы
своей был не рад. У меня вот и теперь не то что владыка, хоть он и преосвященный, а на меня теперь всякий день такое
лицо смотрит, что сто раз его важнее.
Карлик Николай Афанасьевич не один был поражен страшным спокойствием
лица и дрогающею головой Туберозова, который медленно ступал по глубокой слякоти немощеных улиц за гробом
своей усопшей жены Натальи Николаевны.
На серьезном
лице протопопа выразилось удовольствие: он, очевидно, был рад встрече со «старою сказкой» в такую тяжелую минуту
своей жизни и, отворотясь в сторону, к черным полям, покрытым замерзшею и свернувшеюся озимою зеленью, уронил из глаз тяжелую слезу — слезу одинокую и быструю как капля ртути, которая, как сиротка в лесу, спряталась в его седой бороде.
Пола, которою дьякон укутал
свою голову, давно была сорвана с его головы и билась по ветру, а солнце, выскакивая из-за облак, прямо освещало его богатырское
лицо.
Сквозь эту толпу, несмотря на
свой сан и значение, с трудом могли пробираться самые влиятельные
лица города, как-то: протоиерей Грацианский, отец Захария и капитан Повердовня, да и то они пробились лишь потому, что толпа считала присутствие священников при расправе с чертом религиозною необходимостью, а капитан Повердовня протеснился с помощью сабельного эфеса, которым он храбро давал зуботычины направо и налево.
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое
лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить
свою бороду.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову
своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в
лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Но река продолжала
свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали
лицом к
лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной
своей независимости от первого.
С этими словами она сняла с
лица своего маску.
Люди только по нужде оставляли дома
свои и, на мгновение показавши испуганные и изнуренные
лица, тотчас же хоронились.