Неточные совпадения
— Нет, седьмой; как можно! — Ребенок опять засмеялся, уставился на сундук и вдруг схватил
свою мать всею пятерней за нос и за губы. — Баловник, — проговорила Фенечка, не отодвигая
лица от его пальцев.
Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое
лицо; он чувствовал под ладонями рук
своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки.
Николай Петрович продолжал ходить и не мог решиться войти в дом, в это мирное и уютное гнездо, которое так приветно глядело на него всеми
своими освещенными окнами; он не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на
лице и с этою грустию, с этою тревогой…
Аркадий танцевал плохо, как мы уже знаем, а Базаров вовсе не танцевал: они оба поместились в уголке; к ним присоединился Ситников. Изобразив на
лице своем презрительную насмешку и отпуская ядовитые замечания, он дерзко поглядывал кругом и, казалось, чувствовал истинное наслаждение. Вдруг
лицо его изменилось, и, обернувшись к Аркадию, он, как бы с смущением, проговорил: «Одинцова приехала».
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством
своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее
лица.
Дождавшись конца кадрили, Ситников подвел Аркадия к Одинцовой; но едва ли он был коротко с ней знаком: и сам он запутался в речах
своих, и она глядела на него с некоторым изумлением. Однако
лицо ее приняло радушное выражение, когда она услышала фамилию Аркадия. Она спросила его, не сын ли он Николая Петровича?
— А вы его заметили? — спросил в
свою очередь Аркадий. — Не правда ли, какое у него славное
лицо? Это некто Базаров, мой приятель.
Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок, с выцветшими желтыми волосами, выветренным, красным
лицом и крошечными слезинками в съеженных глазах, неожиданно предстал перед Базаровым в
своей коротенькой чуйке [Чуйка — верхняя одежда, длинный суконный кафтан.] из толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и в дегтярных сапогах.
Княжна, по обыкновению
своему, сперва выразила на
лице своем удивление, точно он затевал нечто неприличное, потом злобно уставилась на него; но он не обратил на нее внимания.
Мужик показал приятелям
свое плоское и подслеповатое
лицо.
— Ах, Василий Иваныч, — пролепетала старушка, — в кои-то веки батюшку-то моего, голубчика-то, Енюшень-ку… — И, не разжимая рук, она отодвинула от Базарова
свое мокрое от слез, смятое и умиленное
лицо, посмотрела на него какими-то блаженными и смешными глазами и опять к нему припала.
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил
лицом на
своего сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
Арина Власьевна не замечала Аркадия, не потчевала его; подперши кулачком
свое круглое
лицо, которому одутловатые, вишневого цвета губки и родинки на щеках и над бровями придавали выражение очень добродушное, она не сводила глаз с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось узнать, на сколько времени он приехал, но спросить она его боялась.
Базаров растопырил
свои длинные и жесткие пальцы… Аркадий повернулся и приготовился, как бы шутя, сопротивляться… Но
лицо его друга показалось ему таким зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость…
Василий Иванович принял от
лица руки и обнял
свою жену,
свою подругу, так крепко, как и в молодости ее не обнимал: она утешила его в его печали.
Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным
лицом, порядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом;
свои бабы заламывали цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался, а тут с косьбой не совладели, а тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм на хранение и т.д.] грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
Впрочем, он иногда просил позволения присутствовать при опытах Базарова, а раз даже приблизил
свое раздушенное и вымытое отличным снадобьем
лицо к микроскопу, для того чтобы посмотреть, как прозрачная инфузория глотала зеленую пылинку и хлопотливо пережевывала ее какими-то очень проворными кулачками, находившимися у ней в горле.
Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он с некоторых пор стал наблюдать за нею и неожиданно появлялся, словно из земли вырастал за ее спиною в
своем сьюте, с неподвижным зорким
лицом и руками в карманах.
Фенечка подняла на Базарова
свои глаза, казавшиеся еще темнее от беловатого отблеска, падавшего на верхнюю часть ее
лица. Она не знала — шутит ли он или нет.
Часу в первом утра он, с усилием раскрыв глаза, увидел над собою при свете лампадки бледное
лицо отца и велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся на цыпочках и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел на
своего сына.
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое
лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить
свою бороду.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову
своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в
лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Но река продолжала
свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали
лицом к
лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной
своей независимости от первого.
С этими словами она сняла с
лица своего маску.
Люди только по нужде оставляли дома
свои и, на мгновение показавши испуганные и изнуренные
лица, тотчас же хоронились.