Неточные совпадения
Несмотря на всю «непомерность» баса Ахиллы, им все-таки очень дорожили в архиерейском хоре, где он хватал и
самого залетного верха и забирал под
самую низкую октаву.
Как ни тщательно и любовно берегли Ахиллу от его увлечений, все-таки его не могли совсем уберечь от них, и он
самым разительным образом оправдал на себе то теоретическое положение, что «тому нет спасения, кто в
самом себе носит врага».
Дни и ночи он расхаживал то по своей комнате, то по коридору или по двору, то по архиерейскому саду или по загородному выгону, и все распевал на разные тоны: «уязвлен, уязвлен, уязвлен», и в
таких беспрестанных упражнениях дождался наконец, что настал и
самый день его славы, когда он должен был пропеть свое «уязвлен» пред всем собором.
У каждого из них, как у Туберозова,
так и у Захарии и даже у дьякона Ахиллы, были свои домики на
самом берегу, как раз насупротив высившегося за рекой старинного пятиглавого собора с высокими куполами.
Но как разнохарактерны были
сами эти обыватели,
так различны были и их жилища.
Это была особа старенькая, маленькая, желтенькая, вострорылая, сморщенная, с характером
самым неуживчивым и до того несносным, что, несмотря на свои золотые руки, она не находила себе места нигде и попала в слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей угодно трещать и чекотать, ибо он не замечал ни этого треска, ни чекота и
самое крайнее раздражение своей старой служанки в решительные минуты прекращал только громовым: «Эсперанса, провались!» После
таких слов Эсперанса обыкновенно исчезала, ибо знала, что иначе Ахилла схватит ее на руки, посадит на крышу своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари.
Не смей, и не надо!» Как же не надо? «Ну, говорю, благословите: я потаенно от
самого отца Захарии его трость супротив вашей ножом слегка на вершок урежу,
так что отец Захария этого сокращения и знать не будет», но он опять: «Глуп, говорит, ты!..» Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от него слышать, я от него этим не обижаюсь, потому он заслуживает, чтоб от него снесть, а я все-таки вижу, что он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
Дьякон просто сгорал от любопытства и не знал, что бы
такое выдумать, чтобы завести разговор о тростях; но вот, к его радости, дело разрешилось, и
само собою.
Это старик зовет резвого мальчишку, своего приемыша, и клики эти
так слышны в доме протопопа, как будто они раздаются над
самым ухом сидящей у окна протопопицы.
— Извольте хорошенько слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника,
так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я
сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
— Ну
так что ж что в субботу?.. Да отопритесь вы в
самом деле, отец Савелии! Что это вы еще за моду
такую взяли, чтоб от меня запираться?
Я этого не одобрил, потому что
такой переход беременной не совсем в силу; но обет исполнить ей разрешил, потому что при
такой радости, разумеется, и
сам тогда с нею пойду, и где она уставать станет, я понесу ее.
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он
сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не обидьте, это у меня
такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „Слушай, как вон уточки на бережку разговаривают.
За тою же
самою занавесью я услышал
такие слова: „А ну, покажи-ка мне этого умного попа, который, я слышала, приобык правду говорить?“ И с сим занавесь как бы мановением чародейским, на не видимых шнурах, распахнулась, и я увидал пред собою
саму боярыню Плодомасову.
Она. Ну, если Бог благословит детьми, то зови меня кумой: я к тебе пойду крестить.
Сама не поеду: вон ее, карлицу свою, пошлю, а если сюда дитя привезешь,
так и
сама подержу.
— Все, отец, случай, и во всем, что сего государства касается, окроме Божией воли, мне доселе видятся только одни случайности. Прихлопнули бы твои раскольники Петрушу-воителя,
так и сидели бы мы на своей хваленой земле до сих пор не государством великим, а вроде каких-нибудь толстогубых турецких болгар, да у
самих бы этих поляков руки целовали. За одно нам хвала — что много нас: не скоро поедим друг друга; вот этот случай нам хорошая заручка.
Ей, может, это в иную минуту и
так покажется, потому что и
сама она уже Сарриных лет достигла, но а мне-то виднее…
Я полагал, что кости их сокрушатся: то сей гнется, то оный одолевает, и
так несколько минут; но наконец Ахилла сего гордого немца сломал и, закрутив ему ноги узлом, наподобие как подают в дворянских домах жареных пулярок, взял оные десять пудов да вдобавок
самого сего силача и начал со всем этим коробом ходить пред публикой, громко кричавшею ему „браво“.
27-го декабря. Ахилла в
самом деле иногда изобличает в себе уж
такую большую легкомысленность, что для его же собственной пользы прощать его невозможно. Младенца, которого призрел и воспитал неоднократно мною упомянутый Константин Пизонский, сей бедный старик просил дьякона научить какому-нибудь пышному стихотворному поздравлению для городского головы, а Ахилла, охотно взявшись за это поручение, натвердил мальчишке
такое...
Сей высшей политики исполненный петербургский шпис и Вольтеру нашему отрекомендовал себя демократом, за что Туганов на бале в дворянском собрании в глаза при всех его и похвалил, добавив, что это направление
самое прекрасное и особенно в настоящее время идущее кстати,
так как у нас уездах в трех изрядный голод и для любви к народу открыта широкая деятельность.
Самое заступление Туганова,
так как оно не по ревности к вере, а по вражде к губернатору, то хотя бы это, по-видимому, и на пользу в сем настоящем случае, но, однако, радоваться тут нечему, ибо чего же можно ожидать хорошего, если в государстве все один над другим станут издеваться, забывая, что они одной короне присягали и одной стране служат?
— Нет, не ужасно, а ты в
самом деле бойся, потому что мне уж это ваше нынешнее вольномыслие надоело и я еще вчера отцу Савелью сказал, что он не умеет, а что если я возьмусь,
так и всю эту вольнодумную гадость, которая у нас завелась, сразу выдушу.
— Нет, не «полноте», а это правда. Что это в
самом деле, ты духовное лицо, у тебя полголовы седая, а между тем куда ты ни оборотишься, всюду у тебя скандал: там ты нашумел, тут ты накричал, там то повалил, здесь это опрокинул;
так везде за собой и ведешь беспорядок.
Густая серая пыль, местами изборожденная следами прокатившихся по ней колес, сонная и увядшая муравка, окаймляющая немощеные улицы к стороне воображаемых тротуаров; седые, подгнившие и покосившиеся заборы; замкнутые тяжелыми замками церковные двери; деревянные лавочки, брошенные хозяевами и заставленные двумя крест-накрест положенными досками; все это среди полдневного жара дремлет до
такой степени заразительно, что человек, осужденный жить среди
такой обстановки, и
сам теряет всякую бодрость и тоже томится и дремлет.
Еще более убежденный теперь, что стуком здесь никого не докличешься, Дарьянов перешел к забору, огораживавшему садик, и, отыскав между досками щелочку, начал чрез нее новое обозрение, но это было не
так легко: у
самого забора росли густые кусты, не дозволявшие разглядеть человека, производившего шум кирпичом или напилком.
«Нет», «есть!» А уж потом как разволнуется,
так только кричит: «Кш-ш-шь, кш-ш-шь», да, как на курицу, на меня ладошами пред
самым носом хлопает.
Дарья Николаевна точно
так же, как и я сейчас, и говорит, что она и
сама подозревала, что они все здесь служат в тайной полиции.
И с тех пор, как приедет из семинарии, все раз от разу хуже да хуже, и, наконец, даже
так против всего хорошего ожесточился, что на крестинах у отца Захарии зачал на
самого отца протопопа метаться.
Робость имеет страшную, даже и недавно, всего еще года нет, как я его вечерами
сама куда нужно провожала; но если расходится, кричит: «Не выдам своих! не выдам, — да этак рукой машет да приговаривает: — нет; резать всех, резать!»
Так живу и постоянно гляжу, что его в полицию и в острог.
Чуть только бедный учитель завидел Ахиллу, ноги его подкосились и стали; но через мгновение отдрогнули, как сильно нагнетенные пружины, и в три сильных прыжка перенесли Варнаву через
такое расстояние, которого человеку в спокойном состоянии не перескочить бы и в десять прыжков. Этим Варнава был почти спасен: он теперь находился как раз под окном акцизничихи Бизюкиной, и, на его великое счастье,
сама ученая дама стояла у открытого окна.
— Берите! — крикнул ей, задыхаясь, Препотенский, — за мной гонятся шпионы и духовенство! — с этим он сунул ей в окно свои ночвы с костями, но
сам был
так обессилен, что не мог больше двинуться и прислонился к стене, где тут же с ним рядом сейчас очутился Ахилла и, тоже задыхаясь, держал его за руку.
«Много, — говорю, — вашею милостью взыскан», — и
сам опять сел чулок вязать. Я еще тогда хорошо глазами видел и даже в гвардию нитяные чулки на господина моего Алексея Никитича вязал. Вяжу, сударь, чулок-то, да и заплакал. Бог знает чего заплакал,
так, знаете, вспомнилось что-то про родных, пред днем ангела, и заплакал.
— Они посмотрели на меня и изволят князю Голицыну говорить по-французски: «Ах, какой миниатюрный экземпляр! чей, любопытствуют, это
такой?» Князь Голицын, вижу, в затруднительности ответить; а я, как французскую речь могу понимать,
сам и отвечаю: «Госпожи Плодомасовой, ваше императорское величество».
До
самой весны, государи мои,
так тянулось, и доложу вам, хотя госпожа Марфа Андревна была духа великого и несокрушимого, и с Пугачевым спорила, и с тремя государями танцевала, но госпожа Вихиорова ужасно Марфы Андревны весь характер переломили.
Пред
самою весной Марфа Андревна ей вдруг решительно говорят: «Однако что же это
такое мы с тобою, матушка, делаем, ни Мишу, ни Гришу?
Желая показаться ему с
самой лучшей и выгоднейшей для своей репутации стороны, Бизюкина еще с утра была озабочена тем, как бы ей привести дом в
такое состояние, чтобы даже внешний вид ее жилища с первого же взгляда производил на приезжих целесообразное впечатление.
— Как это глупо, — рассуждала она, — что жених, ожидая живую душу, побил свои статуи и порвал занавески? Эй, Ермошка, подавай мне сюда занавески! Скорей свертывай их. Вот
так! Теперь
сам смотри же, чертенок, одевайся получше!
Сам ревизор был живое подобие уснувшего ерша: маленький, вихрястенький, широкоперый, с глазами, совсем затянутыми какою-то сонною влагой. Он казался ни к чему не годным и ни на что не способным; это был не человек, а именно сонный ерш, который ходил по всем морям и озерам и теперь, уснув, осклиз
так, что в нем ничего не горит и не светится.
— Вот что называется в
самом деле быть умным! — рассуждала она, не сводя изумленного взгляда с двери, за которою скрылся Термосесов. — У всех строгости, заказы, а тут ничего: все позволяется, все можно, и между тем этот человек все-таки никого не боится. Вот с каким человеком легко жить; вот кому даже сладко покоряться.
— Послушайте, Бизюкина, ведь этак, маточка, нельзя! — начал он, взяв ее бесцеремонно за руку. — Посудите
сами, как вы это вашего подлого мальчишку избаловали: я его назвал поросенком за то, что он князю все рукава облил, а он отвечает: «Моя мать-с не свинья, а Аксинья». Это ведь, конечно, всё вы виноваты, вы его
так наэмансипировали? Да?
И Термосесов вдруг совершенно иным голосом и
самою мягкою интонацией произнес: «Ну,
так да, что ли? да?» Это да было произнесено
таким тоном, что у Бизюкиной захолонуло в сердце. Она поняла, что ответ требуется совсем не к тому вопросу, который высказан, а к тому, подразумеваемый смысл которого даже ее испугал своим реализмом, и потому Бизюкина молчала. Но Термосесов наступал.
— Ни капли я не наглец, и ничего я не забываю, а Термосесов умен, прост, естественен и практик от природы, вот и все. Термосесов просто рассуждает: если ты умная женщина, то ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на
такой короткой ноге, как ты со мною говорила; а если ты
сама не знаешь, зачем ты себя
так держишь,
так ты, выходит, глупа, и тобою дорожить не стоит.
— Прекрасно! Вы поняли, что со мной шутить плохо и были очень покладисты, и я вас за это хвалю. Вы поняли, что вам меня нельзя
так подкидывать, потому что голод-то ведь не свой брат, и голодая-то мало ли кто что может припомнить? А у Термосесова память первый сорт и сметка тоже водится: он еще, когда вы
самым красным революционером были, знал, что вы непременно свернете.
—
Так слушайте же, профессор, я поручаю вам непременно доставить мне завтра утром этого
самого мещанина.
— Ну
так ты, я вижу, петербургский мерзавец, — молвил дьякон, нагибаясь за своею шляпою, но в это же
самое время неожиданно получил оглушительный удар по затылку и очутился носом на садовой дорожке, на которой в ту же минуту явилась и его шляпа, а немного подальше сидел на коленях Препотенский. Дьякон даже не сразу понял, как все это случилось, но, увидав в дверях Термосесова, погрозившего ему садовою лопатой, понял, отчего удар был широк и тяжек, и протянул...
— И представь же ты себе, Наташа! — заключил он, заметив, что уже начинает рассветать и его канарейка, проснувшись, стала чистить о жердочку свой носик, — и представь себе, моя добрая старушка, что ведь ни в чем он меня, Туганов, не опровергал и во всем со мною согласился, находя и
сам, что у нас, как покойница Марфа Андревна говорила, и хвост долог, и нос долог, и мы стоим как кулики на болоте да перекачиваемся: нос вытащим — хвост завязнет, а хвост вытащим — нос завязнет; но горячности, какой требует
такое положение, не обличил…
Не смиренному ли Захарии, который «есть
так, как бы его нет»; удалому ли Ахилле, который живет как стихийная сила, не зная
сам, для чего и к чему он поставлен; не чиновникам ли, или не дамам ли, или, наконец, даже не Туганову ли, от которого он ждал поддержки как от коренного русского барина?
«Комплот демократических социалистов, маскирующихся патриотизмом, встречается повсюду, и здесь он группируется из чрезвычайно разнообразных элементов, и что всего вредоноснее,
так это то, что в этом комплоте уже в значительной степени участвует духовенство — элемент чрезвычайно близкий к народу и потому
самый опасный.
Как почтмейстерша ни останавливала их и словами и знаками, они все-таки не понимали и рвались, но зато Термосесов понял все в совершенстве; письмо было в руках хозяйки, теперь его надо было взять только из ее рук и тем ее
самое взять в руки.
Мне моя девушка говорит: «Барыня, барыня! какой-то незнакомый господин бросил письмо в ящик!» Я говорю: «Ну что ж
такое?», а
сама, впрочем, думаю, зачем же письмо в ящик? у нас это еще не принято: у нас письмо в руки отдают.