Неточные совпадения
Это была особа старенькая, маленькая, желтенькая, вострорылая, сморщенная, с характером самым неуживчивым и до
того несносным, что, несмотря на свои золотые
руки, она не находила себе места нигде и попала в слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей угодно трещать и чекотать, ибо он не замечал ни этого треска, ни чекота и самое крайнее раздражение своей старой служанки в решительные минуты прекращал только громовым: «Эсперанса, провались!» После таких слов Эсперанса обыкновенно исчезала, ибо знала, что иначе Ахилла схватит ее на
руки, посадит на крышу своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари.
— Чему-с? А она
тому соответствует, — заговорил протяжнее дьякон, — что дали мол, дескать, ему линейкой палю в
руку.
— Вру! А отчего же вон у него «жезл расцвел»? А небось ничего про
то, что в
руку дано, не обозначено? Почему? Потому что это сделано для превозвышения, а вам это для унижения черкнуто, что, мол, дана палка в лапу.
Вышел я оттуда домой, дошел до отца протопопова дома, стал пред его окнами и вдруг подперся по-офицерски в боки
руками и закричал: «Я царь, я раб, я червь, я бог!» Боже, боже: как страшно вспомнить, сколь я был бесстыж и сколь же я был за
то в
ту ж пору постыжен и уязвлен!
За что же ты молчишь? — восклицал дьякон, вдруг совсем начиная плакать и обращаясь с поднятыми
руками в
ту сторону, где полагал быть дому отца протопопа.
Вот оттуда же, с
той же бакши, несется детский хохот, слышится плеск воды, потом топот босых ребячьих ног по мостовинам, звонкий лай игривой собаки, и все это кажется так близко, что мать протопопица, продолжавшая все это время сидеть у окна, вскочила и выставила вперед
руки.
— Он его в золяной корчаге сварил, — продолжал, не обращая на нее внимания, дьякон, — и хотя ему это мерзкое дело было дозволено от исправника и от лекаря, но
тем не менее он теперь за это предается в мои
руки.
Ей некогда было и раздумывать о нескладных речах Ахиллы, потому она услыхала, как скрипнули крылечные ступени, и отец Савелий вступил в сени, в камилавке на голове и в
руках с
тою самою тростью, на которой было написано: «Жезл Ааронов расцвел».
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу и при
том останавливался не на
том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной
рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея в одной
руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся
тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся,
руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
Только что прихожу домой с пятком освященных после обедни яблок, как на пороге ожидает меня встреча с некоторою довольно старою знакомкой:
то сама попадья моя Наталья Николаевна, выкравшись тихо из церкви, во время отпуска, приготовила мне, по обычаю, чай с легким фриштиком и стоит стопочкой на пороге, но стоит не с пустыми
руками, а с букетом из речной лилеи и садового левкоя.
Но, однако, она и сие поняла, что я хотел выразить этою шуткой, намекая на ее кротость, и попробовала и это в себе опорочить, напомнив в сей цели, как она однажды
руками билась с почтмейстершей, отнимая у нее служащую девочку, которую
та сурово наказывала.
Только начала Наташа раскатывать епитрахиль, смотрим: из него упал запечатанный конверт на мое имя, а в
том конверте пятьсот рублей с самою малою запиской,
тою же
рукой писанною.
Се же
того ради предлагается, дабы укротити оную весьма жестокую епископам славу, чтоб оных под
руки донележе здрави суть невожено и в землю бы им подручная братия не кланялась.
Он появился в большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и большую часть лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно узнал, а дальше и мудрено было бы кому-нибудь его не узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач вышел в голотелесном трике и, взяв в обе
руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела публика,
то Ахилла, забывшись, закричал своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал бороться с ним и никого на сие состязание охотников не выискивалось,
то Ахилла, утупя лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок, вышел и схватился.
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна Воина и, будучи взят с
тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею
рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
Тогда она решилась на меру некоего отчаяния и в отсутствие сына собрала кости в небольшой деревянный ковчежец, и снесла оные в сад, и своими старческими
руками закопала эти кости под
тою же апортовою яблонью, под которую вылито Варнавкой разваренное тело несчастливца.
Прежде всего она несла свое чрево, служившее приютом будущему юному Комаренку, потом под
рукой у нее был ярко заблиставший на солнце медный таз, а в
том тазе мочалка, в мочалке — суконная рукавичка, в суконной рукавичке — кусочек камфарного мыла; а на голове у нее лежала вчетверо сложенная белая простыня.
Они на ходу толкались, размахивали
руками, спорили и
то как бы упирались,
то вдруг снова почти бегом подвигались вперед.
— Он ведь у нее во всем правая
рука был, Николай-то Афанасьевич, — отозвался Туберозов, желая возвысить этим отзывом заслуги карлика и снова наладить разговор на желанную
тему.
Дьякон, уже загнувший все пять пальцев левой
руки, секунду подумал, глядя в глаза отцу Захарии, и затем, разжав левую
руку, с
тем чтобы загибать ею правую, произнес...
И она взяла первую попавшуюся ей в
руки книгу и, взглянув поверх ее в окно, заметила, что у Борноволокова, которого она считала Термосесовым,
руки довольно грязны, между
тем как ее праздные
руки белы как пена.
— Послушайте, Бизюкина, ведь этак, маточка, нельзя! — начал он, взяв ее бесцеремонно за
руку. — Посудите сами, как вы это вашего подлого мальчишку избаловали: я его назвал поросенком за
то, что он князю все рукава облил, а он отвечает: «Моя мать-с не свинья, а Аксинья». Это ведь, конечно, всё вы виноваты, вы его так наэмансипировали? Да?
— Те-те-те-те! — «ви слиськом дельски», а совсем «не слиськом», а только как раз впору, — передразнил ее Термосесов и обвел другую свою свободную
руку вокруг ее стана.
И при этом могучий Термосесов так сдавил Данилку одною
рукой за
руку, а другою за горло, что
тот в одно мгновенье покраснел, как вареный рак, и едва прохрипел...
А когда же Термосесов вдобавок хотел поцеловать его
руку,
то протопоп столь этим смутился, что торопливо опустил сильным движением свою и термосесовскую
руку книзу и крепко сжал и потряс эту предательскую
руку, как
руку наилучшего друга.
Засим оба они пожали друг другу
руки, и Ахилла предложил Термосесову сесть на
то кресло, за которым стоял, но Термосесов вежливо отклонил эту честь и поместился на ближайшем стуле, возле отца Захарии, меж
тем как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошел как можно дальше и сел напротив отворенной двери в зал.
Никак не ожидавший этого Ахилла сконфузился и быстро вырвал у Термосесова
руку, но
тот над ним расхохотался и сказал...
— Нет: исчезни оно совсем, не хочу. Прощайте; мое почтение. — И он протянул Термосесову
руку, но
тот, не подавая своей
руки, вырвал у него шляпу и, бросив ее под свой стул, закричал: — Сядь!
Туберозов не подлил ни одной капли в эту чашу страдания Ахиллы, а, напротив, отполнил от нее
то, что лилось через край; он прошелся по комнате и, тронув дьякона за
руку, сказал...
Просто скажу тебе, что, кажется, если б она меня захотела высечь,
то я поцеловал бы у нее с благодарностью
руку.
Как почтмейстерша ни останавливала их и словами и знаками, они все-таки не понимали и рвались, но зато Термосесов понял все в совершенстве; письмо было в
руках хозяйки, теперь его надо было взять только из ее
рук и
тем ее самое взять в
руки.
— А вы вот что… — прошептал, сжав его
руку, Термосесов, — вы не вздумайте-ка расписывать об этом своим кузинам, а
то… здесь письма ведь не один я читаю.
Туберозов закрыл лицо
руками, пал на одно колено и поручил душу и жизнь свою богу, а на полях и в лесу пошла одна из
тех грозовых перепалок, которые всего красноречивее напоминают человеку его беззащитное ничтожество пред силой природы.
Карлик встал и равнодушно протянул Ахилле на прощание
руку, но когда
тот хотел его удержать, он нетерпеливо вырвался и, покраснев, добавил...
Это Ахилла сделал уже превзойдя самого себя, и зато, когда он окончил многолетие,
то петь рискнул только один привычный к его голосу отец Захария, да городской голова: все остальные гости пали на свои места и полулежали на стульях, держась
руками за стол или друг за друга.
Оскорбленная в своих правах супруга кинулась назад по коридору и, вбежав в кухню, бросилась к столу. Долго она шарила впотьмах
руками по большому ящику, в котором кишел рой прусаков, и, наконец, нашла именно
то, что ей здесь было нужно.
Протопоп опять поцеловал женины
руки и пошел дьячить, а Наталья Николаевна свернулась калачиком и заснула, и ей привиделся сон, что вошел будто к ней дьякон Ахилла и говорит: «Что же вы не помолитесь, чтоб отцу Савелию легче было страждовать?» — «А как же, — спрашивает Наталья Николаевна, — поучи, как это произнести?» — «А вот, — говорит Ахилла, — что произносите: господи, ими же веси путями спаси!» — «Господи, ими же веси путями спаси!» — благоговейно проговорила Наталья Николаевна и вдруг почувствовала, как будто дьякон ее взял и внес в алтарь, и алтарь
тот огромный-преогромный: столбы — и конца им не видно, а престол до самого неба и весь сияет яркими огнями, а назади, откуда они уходили, — все будто крошечное, столь крошечное, что даже смешно бы, если бы не
та тревога, что она женщина, а дьякон ее в алтарь внес.
Во время дороги они мало разговаривали, и
то заводил речи только Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь и рассеять протопопа, сидевшего в молчании со сложенными на коленях
руками в старых замшевых перчатках, он заговаривал и про
то и про другое, но Туберозов молчал или отзывался самыми краткими словами. Карлик рассказывал, как скучал и плакал по Туберозове его приход, как почтмейстерша, желая избить своего мужа, избила Препотенского, как учитель бежал из города, гонимый Бизюкиной, — старик все отмалчивался.
Как только им делается по вас очень скучно, они в
ту пору возьмут своего Какваску на
руки и идут к почтовой станции, сядут на крылечко и ждут.
Ахилла не оробел, но смутился и, тихо отодвигаясь от гроба, приподнялся на колени. И что же? по мере
того как повергнутый Ахилла восставал, мертвец по
той же мере в его глазах медленно ложился в гроб, не поддерживая себя
руками, занятыми крестом и Евангелием.
Но в
то время, как Ахилла хотел перевернуть еще страницу, он замечает, что ему непомерно тягостно и что его держит кто-то за
руки.
Ахилла подошел к этому своему новому настоятелю и, приняв от него благословение, хотел поцеловать ему
руку, но когда
тот отдернул эту
руку и предложил дружески поцеловаться,
то Ахилла и поцеловался.
Дьякон обошел всех известных в городе монументщиков и остановился на самом худшем, на русском жерновщике, каком-то Попыгине. Два монументщика из немцев рассердили дьякона
тем, что всё желали знать, «позволит ли масштаб» построить столь большую пирамиду, какую он им заказывал, отмеряя расстояние попросту шагами, а вышину подъемом
руки.
Ахилла побрел назад к
тому месту, где он перепрыгнул на кладбище. Без всякого затруднения нашел он этот лаз и без задумчивости взялся
рукой за торчащий из канавы длинный шест, но вспомнил, что он свой шест переломил… откуда же опять взялся целый шест?
От страшного холода он чуть было не разжал
рук и не выпустил черта, но одолел себя и стал искать других средств к спасению. Но, увы! средств таких не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться по ним без помощи
рук было невозможно, а освободить
руки значило упустить черта. Ахилла этого не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто не слыхал, или кто и слышал,
тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять черт дерет».
На голове черта, покрытой
тою же буркой, торчали скверно и небрежно привязанные грязною бечевкой коровьи рога, а у
рук, обмотанных обрывками вывернутой овчины, мотались два обыкновенные железные крюка, которыми поднимают кули.
А что всего страннее, так это
то, что один из солдатиков, запустив черту за пазуху свою
руку, вытащил оттуда на шнурке старый медный крест с давленною надписью: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его».
С этим дьякон, шатаясь, подошел к Данилке, толкнул его за двери и, взявшись
руками за обе притолки, чтобы никого не выпустить вслед за Данилкой, хотел еще что-то сказать, но тотчас же почувствовал, что он растет, ширится, пышет зноем и исчезает. Он на одну минуту закрыл глаза и в
ту же минуту повалился без чувств на землю.