Неточные совпадения
В сравнении с протоиереем Туберозовым и отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко
за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и говорит, что происходит из малороссийских казаков, от коих он и в самом деле
как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие другие казачьи добродетели.
У каждого из них,
как у Туберозова, так и у Захарии и даже у дьякона Ахиллы, были свои домики на самом берегу,
как раз насупротив высившегося
за рекой старинного пятиглавого собора с высокими куполами.
Прежде всего отец протопоп довольно пространно говорил о новых постройках, потом о губернаторе, которого осуждал
за неуважение ко владыке и
за постройку водопроводов, или,
как отец протопоп выражался: «акведуков».
Ахилла
как только прочел эту вторую подпись, так пал
за спину отца Захарии и, уткнув голову в живот лекаря, заколотился и задергался в припадках неукротимого смеха.
Это был образчик мелочности, обнаруженной на старости лет протопопом Савелием, и легкомысленности дьякона, навлекшего на себя гнев Туберозова; но
как Москва, говорят, от копеечной свечи сгорела, так и на старогородской поповке вслед
за этим началась целая история, выдвинувшая наружу разные недостатки и превосходства характеров Савелия и Ахиллы.
Ведь вон тогда Сергея-дьячка
за рассуждение о громе я сейчас же прибил; комиссара Данилку мещанина
за едение яиц на улице в прошедший Великий пост я опять тоже неупустительно и всенародно весьма прилично по ухам оттрепал, а вот этому просвирнину сыну все до сих пор спускаю, тогда
как я этим Варнавкой более всех и уязвлен!
Отец протопоп гневались бы на меня
за разговор с отцом Захарией, но все бы это не было долговременно; а этот просвирнин сын Варнавка,
как вы его нынче сами видеть можете, учитель математики в уездном училище, мне тогда, озлобленному и уязвленному,
как подтолдыкнул: «Да это, говорит, надпись туберозовская еще, кроме того, и глупа».
Вышел я оттуда домой, дошел до отца протопопова дома, стал пред его окнами и вдруг подперся по-офицерски в боки руками и закричал: «Я царь, я раб, я червь, я бог!» Боже, боже:
как страшно вспомнить, сколь я был бесстыж и сколь же я был
за то в ту ж пору постыжен и уязвлен!
Протопопица слушает с удовольствием пение Ахиллы, потому что она любит и его самого
за то, что он любит ее мужа, и любит его пение. Она замечталась и не слышит,
как дьякон взошел на берег, и все приближается и приближается, и, наконец, под самым ее окошечком вдруг хватил с декламацией...
— Извольте хорошенько слушать, в чем дело и
какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника, так
как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику
за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть,
как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
Это взаимное благословение друг друга на сон грядущий они производили всегда оба одновременно, и притом с такою ловкостью и быстротой, что нельзя было надивиться,
как их быстро мелькавшие одна мимо другой руки не хлопнут одна по другой и одна
за другую не зацепятся.
Но
за прошлое сказание не укорял и даже
как бы одобрил.
Сие, надлежит подразумевать, удостоен был получить
за то, что сознал,
как бедное, полуголодное духовенство само
за неволю нередко расколу потворствует, и наипаче
за то, что про синод упомянул…
23 марта. Сегодня, в Субботу Страстную, приходили причетники и дьякон. Прохор просит, дабы неотменно идти со крестом на Пасхе и по домам раскольников, ибо несоблюдение сего им в ущерб. Отдал им из своих денег сорок рублей, но не пошел на сей срам, дабы принимать деньги у мужичьих ворот
как подаяние. Вот теперь уже рясу свою вижу уже
за глупость, мог бы и без нее обойтись, и было бы что причту раздать пообильнее. Но думалось: „нельзя же комиссару и без штанов“.
Хотя я по имени его и не назвал, но сказал о нем
как о некоем посреди нас стоящем, который, придя к нам нагий и всеми глупцами осмеянный
за свое убожество, не только сам не погиб, но и величайшее из дел человеческих сделал, спасая и воспитывая неоперенных птенцов.
Как бы в некую награду
за искреннее слово мое об отраде пещись не токмо о своих, но и о чужих детях, Вездесущий и Всеисполняющий приял и мое недостоинство под свою десницу.
Попадья моя не унялась сегодня проказничать, хотя теперь уже двенадцатый час ночи, и хотя она
за обычай всегда в это время спит, и хотя я это и люблю, чтоб она к полуночи всегда спала, ибо ей то здорово, а я люблю слегка освежать себя в ночной тишине
каким удобно чтением, а иною порой пишу свои нотатки, и нередко, пописав несколько, подхожу к ней спящей и спящую ее целую, и если чем огорчен, то в сем отрадном поцелуе почерпаю снова бодрость и силу и тогда засыпаю покойно.
3-госентября. Я сделал значительную ошибку: нет, совсем этой неосторожности не конец. Из консистории получен запрос: действительно ли я говорил импровизацией проповедь с указанием на живое лицо? Ах, сколь у нас везде всего живого боятся! Что ж, я так и отвечал, что говорил именно вот
как и вот что. Думаю, не повесят же меня
за это и головы не снимут, а между тем против воли смутно и спокойствие улетело.
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь
за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „Слушай,
как вон уточки на бережку разговаривают.
Эта женщина, скрывшаяся с такою поспешностью
за навесь,
как я после узнал, родная сестра Николая и тоже карлица, но лишенная приятности, имеющейся в кроткой наружности ее брата.
За тою же самою занавесью я услышал такие слова: „А ну, покажи-ка мне этого умного попа, который, я слышала, приобык правду говорить?“ И с сим занавесь
как бы мановением чародейским, на не видимых шнурах, распахнулась, и я увидал пред собою саму боярыню Плодомасову.
Ну,
за что мне сие? Ну, чем я сего достоин? Отчего же она не так,
как консисторский секретарь и ключарь, рассуждает, что легче устроить дело Божие, не имея, где головы подклонить? Что сие и взаправду все
за случайности!
9-е декабря. Пречудно! Отец протопоп на меня дуется, а я
как вин
за собою против него не знаю, то спокоен.
12 — е декабря. Некоторое объяснение было между мною и отцом благочинным, а из-за чего? Из-за ризы плодомасовской, что не так она будто в церковь доставлена,
как бы следовало, и при сем добавил он, что, мол, „и разные слухи ходят, что вы от нее и еще нечто получили“. Что ж, это, значит, имеет такой вид, что я будто не все для церкви пожертвованное доставил, а украл нечто, что ли?
29-е декабря. Начинаю заурчать, что и здешнее городничество не благоволит ко мне, а
за что — сего отгадать не в силах. Предположил устроить у себя в доме на Святках вечерние собеседования с раскольниками, но сие вдруг стало известно в губернии и сочтено там
за непозволительное, и
за сие усердствование дано мне замечание. Не инако думаю,
как городничему поручен
за мною особый надзор. Наилучше к сему, однако, пока шуточно относиться; но окропил себя святою водой от врага и соглядатая.
Сколько вам
за это заплатили?“ А я ей на это отвечал: „А вы не что иное,
как дура, и к тому еще неоплатная“.
Предивно, что этот казаковатый дьякон
как бы провидит, что я его смертельно люблю — сам
за что не ведая, и он тоже меня любит, отчета себе в сем не отдавая.
5-го сентября. В некоторых православных обществах заведено то же. Боюсь, не утерплю и скажу слово! Говорил бы по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся пропивают, а души гибнут“. Но
как проповедовать без цензуры не смею, то хочу интригой учредить у себя общество трезвости. Что делать,
за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
При двух архиерейских служениях был сослужащим и в оба раза стоял ниже отца Троадия, а сей Троадий до поступления в монашество был почитаем у нас
за нечто самое малое и назывался „скорбноглавым“; но зато у него,
как у цензора и, стало быть, православия блюстителя и нравов сберегателя, нашлась и сия любопытная книжка „О сельском духовенстве“.
Сей высшей политики исполненный петербургский шпис и Вольтеру нашему отрекомендовал себя демократом,
за что Туганов на бале в дворянском собрании в глаза при всех его и похвалил, добавив, что это направление самое прекрасное и особенно в настоящее время идущее кстати, так
как у нас уездах в трех изрядный голод и для любви к народу открыта широкая деятельность.
6-го декабря. Постоянно приходят вести о контрах между предводителем Тугановым и губернатором, который, говорят, отыскивает, чем бы ткнуть предводителя
за свое „просо“, и, наконец, кажется, они столкнулись. Губернатор все
за крестьян, а тот, Вольтер,
за свои права и вольности. У одного правоведство смысл покривило, так что ему надо бы пожелать позабыть то, что он узнал, а у другого — гонору с Араратскую гору и уже никакого ни к
каким правам почтения. У них будет баталия.
Сей искусник в анатомии позацеплял все эти косточки одну
за другую и составил скелет, который привезен сюда в город и ныне находится у Препотенского, укрепившего его на окне своем, что выходит
как раз против алтаря Никитской церкви.
А кроме того, я ужасно расстроился разговорами с городничим и с лекарем, укорявшими меня
за мою ревнивую (по их словам) нетерпимость к неверию, тогда
как, думается им, веры уже никто не содержит, не исключая-де и тех, кои официально
за нее заступаются.
Старый Туберозов шептал слова восторженных хвалений и не заметил,
как по лицу его тихо бежали слезы и дождь все частил капля
за каплей и, наконец, засеял
как сквозь частое сито, освежая влажною прохладой слегка воспаленную голову протопопа, который так и уснул,
как сидел у окна, склонясь головой на свои белые руки.
В эту же секунду,
как обнажились эти тонкие ноги, взади из-за них неожиданно выставилось четыре руки, принадлежащие двум другим фигурам, скрывавшимся на втором плане картины.
Все три путника приложили ладони к бровям и, поглядев
за реку, увидали, что там выступало что-то рослое и дебелое, с ног до головы повитое белым саваном: это «что-то» напоминало
как нельзя более статую Командора и,
как та же статуя, двигалось плавно и медленно, но неуклонно приближаясь к реке.
— Полюбопытствуют, полюбопытствуют и об этом, — снова отозвался кроткий Пизонский, и вслед
за тем вздохнул и добавил: — А теперь без новостей мы вот сидим
как в раю; сами мы наги, а видим красу: видим лес, видим горы, видим храмы, воды, зелень; вон там выводки утиные под бережком попискивают; вон рыбья мелкота целою стаей играет. Сила господня!
Так дьякон Ахилла начал искоренение водворившегося в Старгороде пагубного вольномыслия, и мы будем видеть,
какие великие последствия повлечет
за собою это энергическое начало.
Крик и шум, поднятый по этому случаю купальщиками, пробудил еле вздремнувшего у окна протопопа; старик испугался, вскочил и, взглянув
за реку, решительно не мог себе ничего объяснить,
как под окном у него остановилось щегольское тюльбюри, запряженное кровною серою лошадью.
И вслед
за сим Ахилла скороговоркой, но со всеми деталями рассказал,
как он вчера украл костяк у Варнавы Препотенского и
как этот костяк опять пропал у него и очутился на старом месте. Туберозов слушал Ахиллу все более и более раскрывая глаза, и, невольно сделав не сколько шагов назад, воскликнул...
— Именно-с, именно вам говорю, потому что моя мать записывает людей, которых не знает
как и назвать, а от этого понятно, что у ее приходского попа, когда он станет читать ее поминанье, сейчас полицейские инстинкты разыгрываются: что это
за люди имреки, без имен?
Ну и спор: я
как следует стою
за евреев, а она против: я спорю — нет хвостов, а она твердит: есть!
— Да
как же полноте, когда я на это имею доказательства. Туберозов никогда не любил меня, но теперь он меня
за естественные науки просто ненавидит, потому что я его срезал.
— «Что
за вздор, кричу, что
за вздор:
какое начальство?» — «А без тебя, говорит, отец дьякон Ахилла приходил в окно и все их забрал и понес».
— Ага! Уж она вам и на это нажаловалась? Что ж, я из любознательности купил у знакомого татарина копченых жеребячьих ребер. Это, поверьте, очень вкусная вещь. Мы с Дарьей Николаевной Бизюкиной два ребра
за завтраком съели и детей ее накормили, а третье — понес маменьке, и маменька, ничего не зная, отлично ела и хвалила, а потом вдруг,
как я ей сказал, и беда пошла.
Просвирня Препотенская, маленькая старушка с крошечным личиком и вечно изумленными добрыми глазками, покрытыми бровями, имеющими фигуру французских апострофов, извинилась пред Дарьяновым, что она не слыхала,
как он долго стучал, и непосредственно
за сим пригнулась к нему над столом и спросила шепотом...
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всех при ней присутствовавших, кроме одного Препотенского. Учитель оставался совершенно спокойным и ел с не покидавшим его никогда аппетитом. Серболова встала из-за стола и вышла вслед
за убежавшей старушкой. Дарьянов видел,
как просвирня обняла Александру Ивановну. Он поднялся и затворил дверь в комнату, где были женщины, а сам стал у окна.
За учителем никто решительно не присматривал, но он,
как человек, уже привыкший мечтать об «опасном положении», ничему не верил; он от всего жался и хоронился, чтобы ему не воспрепятствовали докончить свое предприятие и совершить оное в свое время с полною торжественностью. Прошло уже около часа с тех пор,
как Варнава заключился в сарае, на дворе начало вечереть, и вот у утлой калиточки просвирнина домика звякнуло кольцо.
Гости просвирни только ахнули и не утерпели, чтобы не посмотреть, чем окончится эта демонстрация. Выйдя вслед
за Варнавой на тихую улицу, они увидали, что учитель подвигался тихо, вразвал, и нес свою ношу осторожно,
как будто это была не доска, укладенная иссохшими костями, а драгоценный и хрупкий сосуд взрезь с краями полный еще более многоценною жидкостью; но сзади их вдруг послышался тихий, прерываемый одышкой плач, и
за спинами у них появилась облитая слезами просвирня.
В то самое время,
как вдова понеслась с неизвестными целями
за своим ученым сыном, откуда-то сверху раздалось громкое и веселое...