Неточные совпадения
Но во всех этих случаях, которые уже
были известны и которые потому можно
было предвидеть, против «увлекательности» Ахиллы благоразумно принимались меры предосторожности, избавлявшие от всяких
напастей и самого дьякона и его вокальное начальство: поручалось кому-нибудь из взрослых певчих дергать Ахиллу за полы или осаживать его в благопотребную минуту вниз за плечи.
Но не кончен он
был в «увлекательной» голове Ахиллы, и среди тихих приветствий, приносимых владыке подходящею к его благословению аристократией, словно трубный глас с неба с клироса снова
упал вдруг: «Уязвлен, уй-яз-влен, уй-я-з-в-л-е-н».
Это
была особа старенькая, маленькая, желтенькая, вострорылая, сморщенная, с характером самым неуживчивым и до того несносным, что, несмотря на свои золотые руки, она не находила себе места нигде и
попала в слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей угодно трещать и чекотать, ибо он не замечал ни этого треска, ни чекота и самое крайнее раздражение своей старой служанки в решительные минуты прекращал только громовым: «Эсперанса, провались!» После таких слов Эсперанса обыкновенно исчезала, ибо знала, что иначе Ахилла схватит ее на руки, посадит на крышу своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари.
Зрелище
было страшное, непристойное и поистине возмутительное; а к сему же еще, как назло, железный крест с купольного фонаря сорвался и повис на цепях, а
будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению,
упал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов голову, отчего тот здесь же и помер.
В тихой грусти, двое бездетные, сели мы за чай, но
был то не чай, а слезы наши растворялись нам в питие, и незаметно для себя мы оба заплакали, и оборучь
пали мы ниц пред образом Спаса и много и жарко молились Ему об утехе Израилевой.
— А ты не грусти: чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка
будет. Да нам с тобою и говорить довольно, а то я уж устала. Прощай; а если что худое случится, то прибеги, пожалуйся. Ты не смотри на меня, что я такой гриб лафертовский: грибы-то и в лесу живут, а и по городам про них знают. А что если на тебя
нападают, то ты этому радуйся; если бы ты льстив или глуп
был, так на тебя бы не
нападали, а хвалили бы и другим в пример ставили.
— Не
был бы я тогда только, Воин Васильевич, очень скользкий, чтобы вы опять по-анамеднешнему не
упали?
Ан у меня, может, и белая рукавица
есть, и я ее тебе, пожалуй, сейчас и покажу, если ты еще
будешь мне мешать
спать».
Туберозов, отслужив обедню и возвратившись домой,
пил чай, сидя на том самом диване, на котором
спал ночью, и за тем же самым столом, за которым писал свои «нотатки». Мать протопопица только прислуживала мужу: она подала ему стакан чаю и небольшую серебряную тарелочку, на которую протопоп Савелий осторожно поставил принесенную им в кармане просфору.
«Господу, — говорю, —
было угодно меня таким создать», — да с сими словами и опять заплакал; опять сердце, знаете, сжалось: и сержусь на свои слезы и плачу. Они же, покойница, глядели, глядели на меня и этак молчком меня к себе одним пальчиком и поманули: я
упал им в ноги, а они положили мою голову в колени, да и я плачу, и они изволят плакать. Потом встали, да и говорят...
— «Ты! — закричал я в безумии, — так это все ты, — говорю, — жестокая, стало
быть, совсем хочешь так раздавить меня благостию своей!» И тут грудь мне перехватило, виски заныли, в глазах по всему свету замелькали лампады, и я без чувств
упал у отцовских возов с тою отпускной.
— Ничего, князь: не вздыхайте. Я вам что тогда сказал в Москве на Садовой, когда держал вас за пуговицу и когда вы от меня удирали, то и сейчас скажу: не тужите и не охайте, что на вас
напал Термосесов. Измаил Термосесов вам большую службу сослужит. Вы вон там с вашею нынешнею партией, где нет таких плутов, как Термосесов, а
есть другие почище его, газеты заводите и стремитесь к тому, чтобы не тем, так другим способом над народишком инспекцию получить.
«Что б это такое могло
быть? И так рано… ночь, верно, не
спали, сочиняя какую-нибудь мерзость… Люди досужие!»
Шумные известия о
напастях на дьякона Ахиллу и о приплетении самого протопопа к этому ничтожному делу захватили отца Савелия в далеком приходе, от которого до города
было по меньшей мере двое суток езды.
Погибель
была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские
пали на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не
было, и на месте, где он стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Целую ночь он не
спал, все думал думу: как бы теперь, однако, помочь своему министру юстиции? Это совсем не то, что Варнавку избить. Тут нужно бы умом подвигать. Как же это: одним умом, без силы? Если бы хоть при этом… как в сказках, ковер-самолет, или сапоги-скороходы, или… невидимку бы шапку! Вот тогда бы он знал, что сделать очень умное, а то… Дьякон решительно не знал, за что взяться, а взяться
было необходимо.
— Да, я вам даже, если на то пошло, так еще вот что расскажу, — продолжал он, еще понизив голос. — Я уж через эту свою брехню-то раз под такое
было дело
попал, что чуть-чуть публичному истязанию себя не подверг. Вы этого не слыхали?
Это Ахилла сделал уже превзойдя самого себя, и зато, когда он окончил многолетие, то
петь рискнул только один привычный к его голосу отец Захария, да городской голова: все остальные гости
пали на свои места и полулежали на стульях, держась руками за стол или друг за друга.
Почтмейстерша почти не ошиблась: муж ее действительно
спал в конторе; но маленькая ошибка с ее стороны
была лишь в том, что почтмейстер
спал не на диване, как полагала она, а на столе.
Дверь из комнаты в контору, где
спали почтмейстер и Препотенский,
была заперта. Это еще более взбесило энергическую даму, ибо, по уставу дома, ни одна из его внутренних дверей никогда не должна
была запираться от ее, хозяйкина, контроля, а в конторе почтмейстерша считала себя такою же хозяйкой, как и в своей спальне. И вдруг неслыханная дерзость!..
Дабы дать исход этим рвавшимся из души его воплям, он
пел «Святый Бессмертный, помилуй нас», но
пел с такой силой, что слепая столетняя старуха, которую при приближении печального шествия внуки вывели за ворота поклониться гробу, вдруг всплеснула руками и,
упав на колени, воскликнула...
Недосмотр
был так велик, что в другой артели в тот же день за обедом посинели и
упали два другие человека, эти не умерли только благодаря тому, что случился опытный человек, видавший уже такие виды.
«Диковина!» — подумал дьякон, и, удостоверясь, что шест ему не мерещится, а действительно стремит из канавы, он уже готов
был на нем прыгнуть, как вдруг сзади через плечи на грудь его
пали две огромные лапы, покрытые лохматою черною шерстью, с огромными железными когтями.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не
спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься
спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и
было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в сердце.
К нам земская полиция // Не
попадала по́ году, — // Вот
были времена!
Пир кончился, расходится // Народ. Уснув, осталися // Под ивой наши странники, // И тут же
спал Ионушка // Да несколько упившихся // Не в меру мужиков. // Качаясь, Савва с Гришею // Вели домой родителя // И
пели; в чистом воздухе // Над Волгой, как набатные, // Согласные и сильные // Гремели голоса:
А жизнь
была нелегкая. // Лет двадцать строгой каторги, // Лет двадцать поселения. // Я денег прикопил, // По манифесту царскому //
Попал опять на родину, // Пристроил эту горенку // И здесь давно живу. // Покуда
были денежки, // Любили деда, холили, // Теперь в глаза плюют! // Эх вы, Аники-воины! // Со стариками, с бабами // Вам только воевать…