Неточные совпадения
Прислонясь к спинке кресла, на котором застал меня дядя, я
не сомневался, что
у него в кармане непременно есть где-нибудь ветка омелы, что он коснется ею моей головы, и что я тотчас скинусь белым зайчиком и поскачу в это широкое поле с темными перелогами, в которых растлевается флером весны подернутый снег, а он скинется волком и
пойдет меня гнать… Что шаг, то становится все страшнее и страшнее… И вот дядя подошел именно прямо ко мне, взял меня за уши и сказал...
Совсем оробев, он
не мог
идти: ноги
у него в коленях подламывались, и он падал.
— Конечно, — убеждал меня Постельников, — ты
не подумай, Филимоша, что я с тем только о тебе и хлопотал, чтобы ты эти бумажонки отвез; нет, на это
у нас теперь сколько угодно есть охотников, но ты знаешь мои правила: я дал тем нашим лондонцам-то слово с каждым знакомым, кто едет за границу, что-нибудь туда
посылать, и потому
не нарушаю этого порядка и с тобой; свези и ты им кой-что.
— Нет,
не требуют, но ведь хочется же на виду быть… Это доходит нынче даже до цинизма, да и нельзя иначе… иначе ты закиснешь; а между тем за всем за этим своею службою заниматься некогда. Вот видишь,
у меня шестнадцать разных книг; все это казначейские книги по разным ученым и благотворительным обществам… Выбирают в казначеи, и
иду… и служу… Все дело-то на грош, а его нужно вписать, записать, перечесть, выписать в расходы, и все сам веду.
— Мужики было убить его за это хотели, а начальство этим пренебрегло; даже дьячка Сергея самого за это и
послали в монастырь дрова пилить, да и то сказали, что это еще ему милость за то, что он глуп и
не знал, что делал. Теперь ведь, сударь,
у нас
не то как прежде: ничего
не разберешь, — добавил, махнув с неудовольствием рукою, приказчик.
За соседскую глупость, а меж тем, если этак долго эти приходы
не разверстаются
у нас, всё будут
идти прокриминации, и когда меня в настоящем виде сократят, мне по торговой части тогда уж и починать будет
не с чем.
— Нет, я в вопросах этого рода редко
иду путем умозаключений, хотя и люблю искусную и ловкую игру этим орудием, как, например,
у Лаврентия Стерна, которого
у нас, впрочем, невежды считают своим братом скотом, между тем как он в своем «Коране» приводит очень усердно и тончайшие фибры Левенхука, и песчинку, покрывающую сто двадцать пять орифисов, через которые мы дышим, и другое многое множество современных ему открытий в доказательство, что вещи и явления, которых мы
не можем постигать нашим рассудком, вовсе
не невозможны от этого, — но все это в сторону.
Я принялся писать. Пока я излагал историческое развитие этого дела в чужих краях, все
у меня
шло как по маслу; но как только я написал: «обращаемся теперь к России» — все стало в пень и
не движется.
— Начали, — говорит, — расспрашивать: «Умирает твой барин или нет?» Я говорю: «Нет,
слава богу,
не умирает». — «И на ногах, может быть, ходит?» — «На чем же им, отвечаю, и ходить, как
не на ногах». Доктор меня и поругал: «
Не остри, — изволили сказать, — потому что от этого умнее
не будешь, а отправляйся к своему барину и скажи, что я к нему
не пойду, потому что
у кого ноги здоровы, тот сам может к лекарю прийти».
— Нет, ты постой, что дальше-то будет. Я говорю: да он, опричь того, ваше превосходительство, и с норовом независимым, а это ведь, мол, на службе
не годится. «Как, что за вздор? отчего
не годится?» — «Правило-де такое китайского философа Конфуция есть, по-китайски оно так читается: „чин чина почитай“». — «Вздор это чинопочитание! — кричит. — Это-то все
у нас и портит»… Слышишь ты?.. Ей-богу: так и говорит, что «это вздор»… Ты
иди к нему, сделай милость, завтра, а то он весь исхудает.
— Ах боже мой! да мало ли нынче дел для способного человека:
идти в нотариусы,
идти в маклера, в поверенные по делам, —
у нас ведь есть связи: наконец издавай газету или журнал и громи, и разбивай, и поднимай вопросы, и служи таким образом молодому поколению, а
не правительству.
Я и сам когда-то было прослыл за умного человека, да увидал, что это глупо, что с умом на Руси с голоду издохнешь, и ради детей в дураки
пошел, ну и зато воспитал их
не так, как
у умников воспитывают: мои себя честным трудом пропитают, и ребят в ретортах приготовлять
не станут, и польского козла
не испужаются.
У англичан вон военачальник Магдалу какую-то, из глины смазанную, в Абиссинии взял, да и за ту его золотом обсыпали, так что и внуки еще макушки из золотой кучи наружу
не выдернут; а этот ведь в такой ад водил солдат, что другому и
не подумать бы их туда вести: а он
идет впереди, сам пляшет, на балалайке играет, саблю бросит, да веткой с ракиты помахивает: «Эх, говорит, ребята, от аглицких мух хорошо и этим отмахиваться».
— Какое же поумнеть? Мыла, разумеется, уж
не ест; а пока сидел
у меня — все пальцами нос себе чистил. Из ничего ведь, батюшка, только Бог свет создал, да и это нынешние ученые
у него оспаривают. Нет-с; сей Калатузов только помудренел. Спрашиваю его, что, как его дела
идут?
Это было последнее слово, которое я слышал от генерала в его доме. Затем, по случаю наступивших сумерек, старик предложил мне пройтись, и мы с ним долго ходили, но я
не помню, что
у нас за разговор
шел в то время. В памяти
у меня оставалось одно пугало «безнатурный дурак», угрожая которым, Перлов говорил
не только без шутки и иронии, а даже с яростию, с непримиримою досадой и с горькою слезой на ресницах.
Тягостнейшие на меня напали размышления. «Фу ты, — думаю себе, — да что же это, в самом деле, за патока с имбирем, ничего
не разберем! Что это за люди, и что за странные
у всех заботы, что за скорби, страсти и волнения? Отчего это все так духом взмешалось, взбуровилось и что, наконец, из этого всего выйдет? Что снимется пеною, что падет осадкой на дно и что отстоится и
пойдет на потребу?»
И стал мой дядя веселый, речистый:
пошел вспоминать про Брюллова, как тот, уезжая из России, и платье, и белье, и обувь по сю сторону границы бросил; про Нестора Васильевича Кукольника, про Глинку, про актера Соленика и Ивана Ивановича Панаева, как они раз, на Крестовском, варили такую жженку, что
у прислуги от одних паров голова кругом
шла; потом про Аполлона Григорьева со Львом Меем, как эти оба поэта, по вдохновению, одновременно друг к другу навстречу на Невский выходили, и потом презрительно отозвался про нынешних литераторов и художников, которые пить совсем
не умеют.
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов к вашим услугам… что вы смотрите на моего товарища? —
не беспокойтесь, он немец и ничего
не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того только, чтобы
не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая
слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и
у них тоже,
у господ немцев-то, этот Пихлер…