Она пропала… Да, она теперь
не девочка Груша, а она — «барышня». Извозчик «со своей стороны», который так недавно и так наивно приглашал ее в «матки» для своей артели щи варить, теперь не сделал бы ей такого предложения. Теперь он говорит: «барышня», «сударыня». А что он о ней думает? О, она поднялась в его глазах ровно настолько же, насколько упала. Если бы разговор довести до задушевной откровенности, то предложи она сама себя теперь ему в стряпки — он с мужичками простодушно ответит...
Неточные совпадения
Тетка приносит мешочек лесных орехов и стоит на кухне — что называется «над душой», пока
не выканючит у
девочки и кофий, и чай, и сахар, и еще 5–6 рублей, которые та со слезами выпросит у хозяев, в счет жалованья, получаемого в размере 3-х или 4-х рублей в месяц.
Многие хозяева, имеющие в услужении молодых подростков-девочек, очень хорошо знают это жадничанье и заступаются за обираемых детей — хозяева представляют родным резоны, что «
девочке самой надо обуться-одеться», но
не помогает.
— Другие, — отвечает застенчиво
девочка, — мне за другими
не угоняться.
Девочка уже умела понимать смысл таких слов… Их оскорбительное значение сначала вывело ее из себя: она бросила брату полтинник и, плюнув ему в лицо, сказала, чтобы он
не смел никогда приходить к ней. Тот назвал ее дурою, обтерся, но полтинник взял и — его пропил.
Тетка переменяет вид и заводит песни веселые и уносящие душу стремлениями к дому — она сообщает, как за сестру
девочки жених из торговцев сватается и как всему этому легко бы статься, но только у невесты платья с спаньей нет. А как «спанье» шьется — это
девочка знает.
Не важная бы вещь учредить «спанье» — да
не на что. Самого незначительного дела
не достает, а через это можно упустить большое счастье!
«Ты
не поддавайся, а отвечай в речь — так и так», — и
девочка спешит показать свое знание — она затверживает теткин урок и ищет случая проговорить его, «произнести свои речи».
Так было и с тою, о которой я рассказываю. Досаждаемая докучными просьбами родных,
девочка Груша стала «разлюбливать» их, а в то же время «с сердцов» она стала отвечать хозяевам «речи», т. е. говорить то, чего сама
не думала.
Девочка сукон
не покупала и о цене сукна
не имела понятия.
Девочка долго колеблется, но наконец сдается перед силой теткиных убеждений и идет просить девять рублей. Она
не хочет быть дерзкою; но сама
не замечает, как берет ее теткин голос, и произносит перед хозяйкой всю только что выслушанную пошлую рацею, в заключение которой у нее вырываются и те глупые слова: «приведись хоть и вам для вашей дочери, так и вы займете».
Девочке стыдно — у нее сверкнули слезы раскаяния, но она
не хотела выдать наружу хорошего движения своей души, чтобы другие
не увидали и
не пересказали ожидающей ее на кухне тетке. Она лучше притворится дерзкою и смелою, которая ничем
не дорожит.
Но этого
не было.
Девочка выдержала характер и вышла к тетке с красною ассигнацией и с мертвенно-бледным лицом.
Она заходит к хозяевам «только взять узелок». Она «как потерянная», но для объяснения этого состояния слишком много причин, за которыми
не рассмотреть настоящей. Другие вещи, составляющие богатство
девочки, ей дозволяют оставить: «все тебе сбережем».
Девочка отвечает: «нет». Она сама
не знает, откуда у нее еще уцелели какие-то остатки мелочи. И припоминать
не хочется. А отец празднословит...
Девочка горит от стыда от одних размышлений, что с нею может случиться. А места нет и нет. Извозчики говорят: «иди к нам в стряпки: хорошие щи будешь варить — маткою звать будем»… Ей
не хочется в «матки» к извозчикам — у них так сыро и гнило в их низкой подвальной квартире, с подпорками и черными стенами, где стоит густой тяжелый запах от сырых потников и полушубков… Это совсем
не то, что было у покинутых хозяев, от которых свела ее тетка…
Она шла посмотреть в окна дома, где она жила смирною, счастливою
девочкой, но
не дошла…
Да, таков более или менее конец этих обыкновенных историй, а их начало в той семейной и родственной жадности, в той деревенской глупости и безрасчетливости, с которой сами родители
не дают детям окрепнуть на ногах и созреть в силах до способности принести семье в свое время действительную помощь, которая бы стала полезнее узелочков сахару и кофе, истощающих средства
девочки, когда она еще еле-еле начинает зарабатывать на кусок хлеба.
В этом направлении,
не без надежды на успех, может оказать доброе влияние каждый, кто станет умерять торопливость родителей извлекать выгоды из
девочки ранее, чем силы ее окрепли и она получила возможность делиться своими заработками с семьей,
не обнищивая самое себя.
Эта женщина разыграла всю свою увертюру с ребенком как по нотам: сначала она родила
девочку от случайного отца, потом сдала в воспитательный дом, притом ей почудилось, будто она ее любит, — она попросила, и ей
девочку выдали, но дитя вышло слабенькое — все плакало, а он этого
не любит и жениться
не хотел…
Неточные совпадения
И нарочно посмотрите на детей: ни одно из них
не похоже на Добчинского, но все, даже
девочка маленькая, как вылитый судья.
С ребятами, с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли платить
не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, // К болоту поперечины // Велел по ней возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна,
не видя мужа. — Да дайте мне ее,
девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть
не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы
не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Когда они вошли,
девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку.
Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни
не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней
девочки, — а придешь и ты к нам. Да, так о том, что ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно
не был.