Неточные совпадения
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч,
господин Флягин, звали):
как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах,
как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да
как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
Не успел я, по сем облагодетельствовании своих
господ, вернуться с ними домой на новых лошадях, коих мы в Воронеже опять шестерик собрали,
как прилучилося мне завесть у себя в конюшне на полочке хохлатых голубей — голубя и голубочку.
И точно, я ничего про нее своему
барину не сказал, а наутро взял козу и ребенка и пошел опять к лиману, а барыня уже ждет. Все в ямочке сидела, а
как нас завидела, выскочила, и бегит, и плачет, и смеется, и в обеих ручках дитю игрушечки сует, и даже на козу на нашу колокольчик на красной суконке повесила, а мне трубку, и кисет с табаком, и расческу.
— Подлец, подлец, изверг! — и с этим в лицо мне плюнул и ребенка бросил, а уже только эту барыньку увлекает, а она в отчаянии прежалобно вопит и, насильно влекома, за ним хотя следует, но глаза и руки сюда ко мне и к дите простирает… и вот вижу я и чувствую,
как она, точно живая, пополам рвется, половина к нему, половина к дитяти… А в эту самую минуту от города, вдруг вижу, бегит мой
барин, у которого я служу, и уже в руках пистолет, и он все стреляет из того пистолета да кричит...
«Куда я теперь пойду?» И взаправду, сколько времени прошло с тех пор,
как я от
господ бежал и бродяжу, а все я нигде места под собой не согрею…
А хан Джангар видит, что на всех от нее зорость пришла и
господа на нее
как оглашенные цену наполняют, кивнул чумазому татарчонку, а тот
как прыг на нее, на лебедушку, да и ну ее гонить, — сидит, знаете, по-своему, по-татарски, коленками ее ежит, а она под ним окрыляется и точно птица летит и не всколыхнет, а
как он ей к холочке принагнется да на нее гикнет, так она так вместе с песком в один вихорь и воскурится.
«Ах ты, — думаю, — милушка; ах ты, милушка!» Кажется, спроси бы у меня за нее татарин не то что мою душу, а отца и мать родную, и тех бы не пожалел, — но где было о том думать, чтобы этакого летуна достать, когда за нее между
господами и ремонтерами невесть
какая цена слагалась, но и это еще было все ничего,
как вдруг тут еще торг не был кончен, и никому она не досталась,
как видим, из-за Суры от Селиксы гонит на вороном коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет и подлетел, соскочил, коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в головах,
как и первый статуй, и говорит...
—
Как не твоя:
господа мне за нее пятьсот монетов дают.
Господа взъерепенились, еще больше сулят, а сухой хан Джангар сидит да губы цмокает, а от Суры с другой стороны еще всадник-татарчище гонит на гривастом коне, на игренем, и этот опять весь худой, желтый, в чем кости держатся, а еще озорнее того, что первый приехал. Этот съерзнул с коня и
как гвоздь воткнулся перед белой кобылицей и говорит...
Господа, по своему обыкновению, начали и на эту лошадь торговаться, и мой ремонтер, которому я дитя подарил, тоже встрял, а против них, точно ровня им, взялся татарин Савакирей, этакой коротыш, небольшой, но крепкий, верченый, голова бритая, словно точеная, и круглая, будто молодой кочешок крепенький, а рожа
как морковь красная, и весь он будто огородина
какая здоровая и свежая.
Я его и прежде, этого человека, видал и почитал его не больше
как за какого-нибудь шарлатана или паяца, потому что он все, бывало, по ярмаркам таскается и у
господ по-французски пособия себе просит.
Те ему не верят и смеются, а он сказывает,
как он жил, и в каретах ездил, и из публичного сада всех штатских
господ вон прогонял, и один раз к губернаторше голый приехал, «а ныне, — говорит, — я за свои своеволия проклят и вся моя натура окаменела, и я ее должен постоянно размачивать, а потому подай мне водки! — я за нее денег платить не имею, но зато со стеклом съем».
Барин мне тут, пивши со мною, про все рассказывал,
как он в свою жизнь кутил и гулял, и особенно про любовь, и впоследи всего стал ссориться, что я любви не понимаю.
«Ух, — думаю, — да не дичь ли это какая-нибудь вместо людей?» Но только вижу я разных знакомых
господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и помещиков узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой публики цыганка ходит этакая… даже нельзя ее описать
как женщину, а точно будто
как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем.
— У нас,
господа, всякому гостю честь и место, и моя дочь родной отцов цыганский обычай знает; а обижаться вам нечего, потому что вы еще пока не знаете,
как иной простой человек красоту и талант оценить может. На это разные примеры бывают.