— Что? Свезут в сумасшедший дом. Все же, говори. вам, это гораздо лучше, чем
целый век слушать учителей. сбиться с толку и сделаться пешкой, которую, пожалуй, еще другие, чего доброго, слушать станут. Я жизни слушаюсь.
Неточные совпадения
любят ли ее верно, да на
целый ли
век? Ну, и тут слов! слов! слов! Со словами
целая свора разных, разных прихвостней. Все она собирается любить «жарче дня и огня», а годы все идут, и сберется она полюбить, когда ее любить никто не станет, или полюбит того, кто менее всего стоит любви. Выйдет ничего себе повесть, если хорошенько разыграть.
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и
века, и каждая из этих историек была гораздо интереснее светских романов одной русской писательницы, по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона» в самую горячечную минуту страсти ничего не может сделать умнее, как с большим жаром
поцеловать ее руку и прочесть ей следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
Влас отвечал задумчиво: // — Бахвалься! А давно ли мы, // Не мы одни — вся вотчина… // (Да… все крестьянство русское!) // Не в шутку, не за денежки, // Не три-четыре месяца, // А
целый век… да что уж тут! // Куда уж нам бахвалиться, // Недаром Вахлаки!
Мало ли людей, начиная жизнь, думают кончить ее, как Александр Великий или лорд Байрон, а между тем
целый век остаются титулярными советниками?..
Блажен, кто смолоду был молод, // Блажен, кто вовремя созрел, // Кто постепенно жизни холод // С летами вытерпеть умел; // Кто странным снам не предавался, // Кто черни светской не чуждался, // Кто в двадцать лет был франт иль хват, // А в тридцать выгодно женат; // Кто в пятьдесят освободился // От частных и других долгов, // Кто славы, денег и чинов // Спокойно в очередь добился, // О ком твердили
целый век: // N. N. прекрасный человек.
Неточные совпадения
Всего, что знал еще Евгений, // Пересказать мне недосуг; // Но в чем он истинный был гений, // Что знал он тверже всех наук, // Что было для него измлада // И труд, и мука, и отрада, // Что занимало
целый день // Его тоскующую лень, — // Была наука страсти нежной, // Которую воспел Назон, // За что страдальцем кончил он // Свой
век блестящий и мятежный // В Молдавии, в глуши степей, // Вдали Италии своей.
Как их писали в мощны годы, // Как было встарь заведено…» // — Одни торжественные оды! // И, полно, друг; не всё ль равно? // Припомни, что сказал сатирик! // «Чужого толка» хитрый лирик // Ужели для тебя сносней // Унылых наших рифмачей? — // «Но всё в элегии ничтожно; // Пустая
цель ее жалка; // Меж тем
цель оды высока // И благородна…» Тут бы можно // Поспорить нам, но я молчу: // Два
века ссорить не хочу.
Читатель! Верно, нет сомненья, // Что не одобришь ты конёва рассужденья; // Но с самой древности, в наш даже
век, // Не так ли дерзко человек // О воле судит Провиденья, // В безумной слепоте своей, // Не ведая его ни
цели, ни путей?
Запущенный под облака, // Бумажный Змей, приметя свысока // В долине мотылька, // «Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя мне видно; // Признайся, что тебе завидно // Смотреть на мой высокий столь полёт». — // «Завидно? Право, нет! // Напрасно о себе ты много так мечтаешь! // Хоть высоко, но ты на привязи летаешь. // Такая жизнь, мой свет, // От счастия весьма далёко; // А я, хоть, правда, невысоко, // Зато лечу, // Куда хочу; // Да я же так, как ты, в забаву для другого, // Пустого, //
Век целый не трещу».
А мне и самой малой доли // На
целый станет
век глодать».