Неточные совпадения
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада
с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при
виде людского счастия, безотчетно перешел на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
Оба они на
вид имели не более как лет по тридцати, оба были одеты просто. Зарницын был невысок ростом,
с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив, был очень стройный молодой человек
с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не было ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
Софи поцеловала отца, потом сестер, потом
с некоторым
видом старшинства поцеловала в лоб Женни и попросила себе чаю.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный
вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних
с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в
виду все приятные стороны совместного житья
с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
Здесь менее был нарушен живой
вид покоя: по стенам со всех сторон стояли довольно старые, но весьма мягкие турецкие диваны, обтянутые шерстяной полосатой материей; старинный резной шкаф
с большою гипсовою лошадью наверху и массивный письменный стол
с резными башенками.
Из окна, у которого Женни приютилась
с своим рабочим столиком, был если не очень хороший, то очень просторный русский
вид. Городок был раскинут по правому, высокому берегу довольно большой, но вовсе не судоходной реки Саванки, значащейся под другим названием в числе замечательнейших притоков Оки. Лучшая улица в городе была Московская, по которой проходило курское шоссе, а потом Рядская, на которой были десятка два лавок, два трактирных заведения и цирюльня
с надписью, буквально гласившею...
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему человеку, — есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так человек! Что ты хочешь, сейчас он
с тобою может сделать; хочешь, в острог тебя посадить — посадит; хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в самом лучшем
виде отделают. Вот какого себе человека имеем!
Наконец, мы должны теперь, хотя на несколько минут, еще ближе подойти к этой нашей героине, потому что, едва знакомые
с нею, мы скоро потеряем ее из
виду надолго и встретимся
с нею уже в иных местах и при иных обстоятельствах.
— Нет, не пожалуй; это надо делать не в
виде уступки, а нужно действовать
с энергией.
Сафьянос хотел принять начальственный
вид, даже думал потянуть назад свою пухлую греческую руку, но эту руку Зарницын уже успел пожать, а в начальственную форму лицо Сафьяноса никак не складывалось по милости двух роз, любезно поздоровавшихся
с учителем.
Постояв перед дворцом, он повернул в длинную улицу налево и опять стал читать приклеенные у ворот бумажки. Одною из них объявлялось, что «сдесь отдаюца чистые, сухие углы
с жильцами», другою, что «отдаеца большая кухня в
виде комнаты у Авдотьи Аликсевны, спросить у прачку» и т. п. Наконец над одною калиткой доктор прочел: «Следственный пристав».
Молодому Райнеру после смерти матери часто тяжел был
вид опустевшего дома, и он нередко уходил из него на целые дни.
С книгою в руках ложился он на живописный обрыв какой-нибудь скалы и читал, читал или думал, пока усталость сжимала его глаза.
Студент Слободзиньский был на
вид весьма кроткий юноша — высокий, довольно стройный,
с несколько ксендзовским, острым носом, серыми умными глазами и очень сдержанными манерами. Ему было двадцать два, много двадцать три года.
— Так, я не сообразил, как мне держаться
с вами: вы вошли так неожиданно. Но мы можем сделать
вид, что слегка знакомы. Секрет не годится: Пархоменко все сболтнет.
— Ничего, значит, народ не думает, — ответил Белоярцев, который незадолго перед этим вошел
с Завулоновым и сел в гостиной, потому что в зале человек начал приготовлять закуску. — Думает теперича он, как ему что ни в самом что ни есть наилучшем
виде соседа поприжать.
Он был необыкновенно интересен: его длинная черная фигура
с широко раздувающимися длинными полами тонкого матерчатого сюртука придавала ему
вид какого-то мрачного духа, а мрачная печать, лежавшая на его белом лбу, и неслышные шаги по мягкому ковру еще более увеличивали это сходство.
По зале прогуливались: молодая девушка весьма развязного
вида, часто встряхивавшая черные кудри своей совершенно круглой головки, некрасивой, но весьма оригинальной; высокая худая фея
с черными вороньими глазами, длинным мертвенно-синим носом и
с черно-бурыми веснушками.
Смугленький, чистенький,
с черными лоснящимися и слегка вьющимися волосами, черными продолговатыми глазками, тоненькими черными же усиками, слегка выпушающеюся бородкою и маленьким ротиком
с остренькими пунцовыми губками, в
виде выпуклой пуговочки.
По гостиной
с таинственным, мрачным
видом проходил Арапов. Он не дал первого, обычного приветствия хозяйке, но проходил, пожимая руки всем по ряду и не смотря на тех, кого удостоивал своего рукопожатия. К маркизе он тоже отнесся
с рядовым приветствием, но что-то ей буркнул такое, что она, эффектно улыбнувшись, сказала...
— Конвент в малом
виде, — опять проговорила маркиза, кивнув
с улыбкой на Бычкова и Арапова. — А смотрите, какая фигура у него, — продолжала она, глядя на Арапова, — какие глаза-то, глаза — страсть. А тот-то, тот-то — просто Марат. — Маркиза засмеялась и злорадно сказала: — Будет им, будет, как эти до них доберутся да начнут их трепать.
— Нюра! Нюрочка! Шаша! — позвал Пармен Семенович, подойдя к двери, и на этот зов предстали две весьма миловидные девушки, одна на
вид весьма скромная, а другая
с смелыми, лукавыми глазками, напоминающими глаза отца, но обе во вкусе так называемого «размое-мое».
Родился он в Бердичеве; до двух лет пил козье молоко и ел селедочную утробку, которая валялась по грязному полу; трех лет стоял, выпялив пузо, на пороге отцовской закуты;
с четырех до восьми, в ермолке и широком отцовском ляпсардаке, обучался бердичевским специальностям: воровству-краже и воровству-мошенничеству, а девяти сдан в рекруты под
видом двенадцатилетнего на основании присяжного свидетельства двенадцати добросовестных евреев, утверждавших за полкарбованца, что мальчику уже сполна минуло двенадцать лет и он может поступить в рекруты за свое чадолюбивое общество.
По вечерам в калитку дома входили три личности. Первая из этих личностей был высокий рыжий атлет в полушубке, человек свирепого и решительного
вида; вторая, его товарищ, был прекоренастый черный мужик
с волосами, нависшими на лоб. Он был слеп, угрюм и молчалив.
Лизе от этого визита не было ни жарко, ни холодно, но он ей был почему-то неприятен. К тому же ветреная маркиза во время полуторачасового пребывания у Бахаревых, как нарочно, не удостоивала Лизу никакого внимания и исключительно занималась
с Богатыревой, которая ей очень понравилась своим светским
видом и положением.
Среди такого положения дел, в одно морозное февральское утро, Абрамовна
с совершенно потерянным
видом вошла в комнату Ольги Сергеевны и доложила, что Лиза куда-то собирается.
Ожидая второго общего собрания, он сделывался
с некоторыми господами не только за прошлое, но устанавливал некоторых на точку
вида и для будущего.
Это начало еще более способствовало Райнерову замешательству, но он оправился и
с полною откровенностью рассказал революционному агенту, что под
видом сочувствия польскому делу им навязывают девушку в таком положении, в котором женщина не может скитаться по лесам и болотам, а имеет всякое право на человеческое снисхождение.
— Сколько лет, сколько зим! Пополнели, похорошели, — говорил Розанов, стараясь принять беззаботный
вид и не сводя глаз
с сидящего неподвижно Альтерзона.
— Нет-с, есть. — А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще находился в господском доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать,
с презреньем даже отвергли, — так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный человек, а может держать себя на точке
вида.