Неточные совпадения
По длинным дощатым мосткам, перекрещивавшим во
всех направлениях монастырский двор и таким образом поддерживавшим
при всякой погоде удобное сообщение между кельями и церковью, потянулись сестры.
Так опять уплыл год и другой, и Юстин Помада
все читал чистописание. В это время камергерша только два раза имела с ним разговор, касавшийся его личности. В первый раз, через год после отправления внучка, она объявила Помаде, что она приказала управителю расчесть его за прошлый год по сту пятидесяти рублей, прибавив
при этом...
— «Отечественные записки» — старый журнал и
все один и тот же редактор,
при котором покойник Белинский писал.
— Оставьте ее, она не понимает, — с многозначительной гримасой простонала Ольга Сергеевна, — она не понимает, что убивает родителей. Штуку отлила: исчезла ночью
при сторонних людях. Это
все ничего для нее не значит, — оставьте ее.
Лиза, хранившая мертвое молчание во время
всех сегодняшних распоряжений,
при этих словах встала и поцеловала отцовскую руку.
Женни
при этом обыкновенно работала, а Петр Лукич или растирал в блюдце грушевою ложечкою нюхательный табак, или, подперши ладонями голову, молча глядел на Женни, заменившую ему
все радости в жизни.
Зато теперь, встретив Помаду у одинокой Лизы, она нашла, что он как-то будто вышел из своей всегдашней колеи. Во
всех его движениях замечалась
при Лизе какая-то живость и несколько смешная суетливость. Взошел смелой, но тревожной поступью, поздоровался с Женни и сейчас же начал доклад, что он прочел Милля и сделал отметки.
Зарницын был шокирован темами докторского рассказа, и
всем было неловко выслушивать это
при девицах. Один доктор, увлеченный пылкостью своей желчной натуры, не обращал на это никакого внимания.
Дьякон допел
всю эту песенку с хоральным припевом и,
при последнем куплете изменив этот припев в слова: «О Зевес! помилуй Сашеньку мою!», поцеловал у жены руку и решительно закрыл фортепьяно.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать
при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда
все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить
всем сердцем… совсем черт знает что вышло.
Вся смелость меня оставила.
— Ты ведь не знаешь, какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные на время
при встрече с Лизой. — Сегодня,
всего с час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать будет. И папа, и учители
все в такой суматохе, а Яковлевича взяли на парадном подъезде стоять. Говорят, скоро будет в училище. Папа там
все хлопочет и болен еще… так неприятно, право!
Кроме дьякона и Лизы,
все почувствовали себя очень неловко
при входе Зарницына, который в передней успел мимоходом спросить о госте, но, нимало не стесняясь своей подчиненностью, бойко подошел к Женни, потом пожал руку Лизе и, наконец, изящно и развязно поклонился Сафьяносу.
— Ну, это другой вопрос. Прежде
всего вы глубоко убеждены в том, что так жить, как вы живете,
при вашей обстановке и
при вашем характере, жить невозможно?
Если читатель вообразит, что
весь описанный нами разговор шел с бесконечными паузами, не встречающимися в разговорах обыкновенных людей, то ему станет понятно, что
при этих словах сквозь густые шторы Рациборского на иезуитов взглянуло осеннее московское утро.
Пусть приют для младенцев будет, только
при этих-то порядках это
все грех один.
— Да, помилуй бог! Надо
все сделать тихо, смирно. Одно слово глупое, один жест, и сейчас придерутся. Вы, мой милый, идите возле него, пожалуйста; пожалуйста, будьте с ним, — упрашивала маркиза, как будто сыну ее угрожала опасность,
при которой нужна была скорая медицинская помощь.
Все это слабо освещалось одною стеариновою свечкою, стоявшею перед литографическим камнем, за которым на корточках сидел Персиянцев.
При этом слабом освещении, совершенно исчезавшем на темных стенах погреба и только с грехом пополам озарявшем камень и работника, молодой энтузиаст как нельзя более напоминал собою швабского поэта, обращенного хитростью Ураки в мопса и обязанного кипятить горшок у ведьмы до тех пор, пока его не размопсит совершенно непорочная девица.
Розанов
все читал равнодушно, но
при последних строках вскочил и побледнел.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там; что ж тут прочного и хорошего. Конечно,
все это лучше, чем быть вместе и жить черт знает как, а
все же и так мало проку.
Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет
при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
Ольга Александровна не ссорилась и старалась быть
всем довольною. Только квартира ей не совсем нравилась: сыровата оказалась, да Ольге Александровне хотелось иметь
при жилье разные хозяйственные удобства, которых Розанов не имел в виду
при спешном найме. Еще Ольге Александровне очень не понравилась купленная мужем тяжелая мебель из красного дерева, но она и в этом случае ограничилась только тем, что почасту называла эту мебель то дровами, то убоищем.
— Как-таки держать молодую бабочку взаперти? — говорила она
всем и каждому
при расспросах о приезде Розановой.
Лиза
при этих разговорах обыкновенно молчала; да она и довольно редко видалась теперь со
всем углекислым гнездом.
— Это пустяки. Вы заходите к нам как-нибудь в это время; у Коренева есть отличный препарат; он вам расскажет
все обстоятельно и объяснит, что нужно знать
при опытах.
— Физиология
все это объясняет, — говорил Красин
при входе Розанова, — человек одинаково не имеет права насиловать свой организм. Каждое требование природы совершенно в равной степени заслуживает удовлетворения. Функция, и ничего более.
— Ну, это
все равно. Дело не в том, а вы равнодушны к человеческому горю; вы только пугаете людей и стараетесь
при каждом, решительно
при каждом случае отклонять людей от готовности служить человечеству. Вы портите дело, вы отстаиваете рутину, — вы, по-моему, человек решительно вредный. Это мое откровенное о вас мнение.
Помада с горьким соболезнованием сообщил о пьянстве Розанова и Лизе. Он рассказал это
при Полиньке Калистратовой, объяснив по порядку
все, как это началось, как шло и чем кончилось или чем должно кончиться.
Райнер, владевший прекрасно почти
всеми европейскими языками, нашел себе здесь очень хорошую работу
при одном из ученых учреждений и не мог отбиться от весьма выгодных уроков в частных домах.
Погостив с Лизою у Женни во время приведения в порядок общественного Дома, старушка совершенно упилась мирными прелестями тихого семейного житья, к которому она привыкла, и не могла без трепета вспомнить о гражданском Доме и житье под командою Белоярцева,
при новых, совершенно неприятных ей порядках. Она просила, умоляла Лизу позволить ей увезти оттуда
все их вещи; плакала, бранилась и, наконец, объявила...
Розанов был у Полиньки каждый день, и привязанность его к ней нимало не уменьшалась. Напротив, где бы он ни был,
при первом удобном случае рвался сюда и отдыхал от
всех трудов и неприятностей в уютной квартирке у Египетского моста.
«Таким образом, милостивые государи, вы можете видеть, что на покрытие
всех решительно нужд семи наличных членов ассоциации, получавших в Доме, решительно
все им нужное, как-то: квартиру, отопление, прислугу, стол, чай и чистку белья (что составляет
при отдельном житье весьма немаловажную статью), на
все это издержано триста двадцать шесть рублей восемьдесят три копейки, что на каждого из нас составляет по двадцати пяти рублей с ничтожными копейками.
—
При первой мысли об устройстве этой общины, в обсуждении которого мне позволено было участвовать, я имел честь много раз заявлять, что община эта будет иметь значение тогда, если в ней станут трудиться
все, не считаясь, кто может сколько заработать, и соединять заработок, чтобы из него производить расход на
всех.
Важно расшаркиваясь и внимательно, с крайнею осторожностью осматриваясь во
все стороны, он вступил за Райнером в ДомСогласия. Они застали
всех граждан Дома в зале, беседующими о труде. Белоярцев встал
при входе необычайного посетителя и приветствовал его с тонкостью образованного европейца и с любезностью фермера, приготовляющегося удивить посетителя своим стадом тонкорунных овец.
Белоярцев доходил до самообожания и из-за этого даже часто забывал об обязанностях, лежащих на нем по званию социального реформатора. Хотя он и говорил: «отчего же мне не скучно?», но в существе нудился более
всех и один раз
при общем восклике: «какая скука! какая скука!» не ответил: «отчего же мне не скучно?», а походил и сказал...
— Э! полноте, Белоярцев! Повторяю, что мне нет никакого дела до того, что с вами произошел какой-то кур-кен-переверкен. Если между нами есть, как вы их называете, недоразумения, так тут ни
при чем ваши отрицания. Мой приятель Лобачевский несравненно больший отрицатель, чем
все вы; он даже вон отрицает вас самих со
всеми вашими хлопотами и
всего ждет только от выработки вещества человеческого мозга, но между нами нет же подобных недоразумений. Мы не мешаем друг другу. Какие там особенные принципы!..
После этого разговора,
при котором Райнер казался несколько взволнованным, его против обыкновения не было видно около недели, и он очень плохо мог рассказать, где он
все это время исчезал и чем занимался.
— Испорченного вконец нельзя исправить, Лизавета Егоровна. Я вам говорю, что
при внутренней безладице
всего, что у вас делается, вас преследует всеобщая насмешка. Это погибель.
— И эту историю тянуть дальше невозможно.
Все это неминуемо должно будет рассыпаться само собою
при таких учредителях.
Упрек этот,
при общей обстановке картины, так мало отвечавшей совершенно другим ожиданиям, заставил расхохотаться не только
всех женщин, но даже Прорвича. Не смеялись только Лиза, лавочник да Белоярцев.
Через десять минут
все было кончено. По поляне метались только перепуганные лошади, потерявшие своих седоков, да валялись истекавшие кровью трупы. Казаки бросились впогонь за ничтожным остатком погибшего отряда инсургентов; но продолжительное преследование
при такой теми было невозможно.
Весь этот день она провела в сильном жару, и нервное раздражение ее достигало крайних пределов: она вздрагивала
при малейшем шорохе, но старалась владеть собою. Амигдалина она не хотела принимать и пила только ради слез и просьб падавшей перед нею на колени старухи.
И так далее:
все «в самом, в самом игривом» и
все при неотменном присутствии корнета с пробивающимся на верхней губе пушком.
Он был снаряжен и отправлен в Петербург с целию специально служить камергерше и открыть себе
при ее посредстве служебную дорогу, но он
всем рассказывал и даже сам был глубоко убежден, что едет в Петербург для того, чтобы представиться министру и получить от него инструкцию по некоторым весьма затруднительным вопросам, возникающим из современных дворянских дел.