Неточные совпадения
— Как вам сказать? — отвечала Феоктиста с
самым простодушным выражением на своем добром, хорошеньком личике. — Бывает, враг смущает человека, все
по слабости
по нашей. Тут ведь не
то, чтоб как со злости говорится что или делается.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая
по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные
то же
самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Юридический факультет,
по которому он подвизался, в
то время в Харькове был из рук вон плох, и Юстин Помада должен был многое брать
сам, копаясь в источниках.
На третьи сутки, в
то самое время, как Егор Николаевич Бахарев, восседая за прощальным завтраком,
по случаю отъезда Женни Гловацкой и ее отца в уездный городок, вспомнил о Помаде, Помада в первый раз пришел в себя, открыл глаза, повел ими
по комнате и, посмотрев на костоправку, заснул снова. До вечера он спал спокойно и вечером, снова проснувшись, попросил чаю.
Так они дошли молча до
самого сада. Пройдя так же молча несколько шагов
по саду, у поворота к тополевой аллее Лиза остановилась, высвободила свою руку из руки Гловацкой и, кусая ноготок, с
теми же, однако, насупленными бровками, сказала...
— Боже мой! что это, в
самом деле, у тебя, Лиза,
то ночь,
то луна, дружба… тебя просто никуда взять нельзя, с тобою засмеют, — произнесла по-французски Зинаида Егоровна.
— Ну, однако, это уж надоело. Знайте же, что мне все равно не только
то, что скажут обо мне ваши знакомые, но даже и все
то, что с этой минуты станете обо мне думать
сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, — добавила она и шибко взбежала
по ступеням крыльца.
А когда бархатная поверхность этого луга мало-помалу серела, клочилась и росла, деревня вовсе исчезала, и только длинные журавли ее колодцев медленно и важно, как бы
по собственному произволу,
то поднимали,
то опускали свои шеи, точно и в
самом деле были настоящие журавли, живые, вольные птицы божьи, которых не гнет за нос к земле веревка, привязанная человеком.
Затем шел старый сосновый лес, густою, черно-синею щеткою покрывавший гору и уходивший
по ней под
самое небо; а к этому лесу, кокетливо поворачиваясь
то в
ту,
то в другую сторону, подбегала мелководная речечка, заросшая
по загибинам
то звонким красноватым тростником, махавшим своими переломленными листочками,
то зелено-синим початником.
— И отлично, Помада. Бойтесь нас, а
то, в
самом деле, долго ли до греха, — влюбитесь. Я ведь, говорят, недурна, а Женни — красавица; вы же,
по общему отзыву, сердечкин.
Дивно оно для нас
тем более, что все ее видали в последнее время в Москве, Сумах, Петербурге, Белеве и Одессе, но никто, даже
сам Островский, катаясь
по темному Царству, не заприметил Оли Тихониной и не срисовал ее в свой бесценный, мастерской альбом.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать
тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая
по черным талинам, нельзя размышлять ни о грозном часе последнего расчета с жизнью, ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже
сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
— Очень приятно познакомиться, — проговорила Роза нова с сладкой улыбкой и
тем самым тоном, которым,
по нашему соображению, хорошая актриса должна исполнять главную роль в пьесе «В людях ангел — не жена».
Кроме
того, у Арапова в окрестностях Лефортовского дворца и в
самом дворце было очень большое знакомство. В других частях города у него тоже было очень много знакомых.
По должности корректора он знал многих московских литераторов, особенно второй руки; водился с музыкантами и вообще с
самою разнородною московскою публикою.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал
сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью;
то он ходит
по целым дням, понурив голову, и только
по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов;
то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
— К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там… Нет, мы
сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за
то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
Собственные дела Лизы шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых,
по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до
самого приезда своей семьи в Москву. Это очень не понравилось отцу и матери, которые ожидали встретить ее дома. Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось
тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Шесть объедал Райнера, принадлежавшие к мужскому полу, как выше сказано, размещались
по диванам его квартиры, а Авдотье Григорьевне Быстровой Райнер уступил свою последнюю комнату, а
сам с
тех пор помещался на ковре между диванами, занятыми Кусицыным и Ревякиным.
В мир из Дома доходило очень мало известий, и
те, которые доходили до мирских ушей, были
по большей части или слишком преувеличены, или совсем чудовищно извращены и носили
самый грязный, циничный характер.
С
тех пор как Лиза,
по поводу болезни Райнера, только числилась в Доме и показывалась там лишь гостьею, здесь в
самом деле водворилось гораздо более тишины и согласия, на что Белоярцев и не пропускал случая обращать внимание своих сожителей.
Письмо это было написано по-французски, а как Белоярцев не умел свободно справляться с этим языком,
то его читала и переводила Каверина. Ее же Белоярцев просил перевести на французский язык и переписать составленный им ответ. Ответ этот был нарочито велик, полон умных слов и
самых курьезных советов.
— Я, как вам угодно, только я не
то что из капризу какого-нибудь, а я решительно вам говорю, что, имея себе капитал совершенно, можно сказать, что
самый незначительный,
то я более ожидать не могу-с.
По мелочной торговле это нельзя-с. Сорок рублей тоже для нашего брата в обороте свой расчет имеют.
Теперь в густой пуще давно уже нет и следа
той белой башни, от которой она,
по догадкам польских историков, получила свое название, но с мыслью об этом лесе у каждого литвина и поляка, у каждого человека, кто когда-нибудь бродил
по его дебрям или плелся
по узеньким дорожкам, насыпанным в его топких внутренних болотах, связаны
самые грандиозные воспоминания.
Деревень в пуще очень немного, и
те, кроме
самого селения Беловежи, раскинуты
по окраинам, а средина дебри совершенно пуста.
— Ну, это мы увидим, — отвечал Розанов и, сбросив шубу, достал свою карточку, на которой еще прежде было написано: «В четвертый и последний раз прошу вас принять меня на
самое короткое время. Я должен говорить с вами
по делу вашей свояченицы и смею вас уверить, что если вы не удостоите меня этой чести в вашем кабинете,
то я заговорю с вами в другом месте».
— Что ты! что ты! — останавливала ее Полинька и, взглянув
по тому же направлению,
сама вскрикнула.
Он был снаряжен и отправлен в Петербург с целию специально служить камергерше и открыть себе при ее посредстве служебную дорогу, но он всем рассказывал и даже
сам был глубоко убежден, что едет в Петербург для
того, чтобы представиться министру и получить от него инструкцию
по некоторым весьма затруднительным вопросам, возникающим из современных дворянских дел.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).
По неопытности, ей-богу
по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь
по своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Почтмейстер.
Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч —
по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как
сам Шалашников! // Да
тот был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит
по миру, // Не отойдя сосет!
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не
того! — // Укланяла золовушку, //
Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, //
По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»