Неточные совпадения
— Где ж,
милая? Спит на голой лавке.
— Тетя! это вы, моя
милая? — крикнула, выпрыгивая из тарантаса, Лиза Бахарева.
— Ну, полно, полно плакать, — говорила мать Агния. — Хоть это и хорошие слезы, радостные, а все же полно. Дай мне обнять Гешу. Поди ко мне, дитя мое
милое! — отнеслась она к Гловацкой.
— Нет,
милая, это значит ни более ни менее как признавать необходимость в семье одного авторитета.
В дверь вошла молодая, очаровательно
милая монахиня и, быстро подойдя к игуменье, поцеловала ее руку.
— Спаси вас Господи и
помилуй, — проговорила она, подходя к девушкам и смиренно придерживая одною рукою полу ряски, а другою собирая длинные шелковые четки с крестом и изящными волокнистыми кистями.
— О чем скучать-то? Спаси Господи и
помилуй!
—
Милая! какая вы
милая! — сказала Лиза и крепко, взасос, по-институтски, поцеловала монахиню.
— Спаси Господи и
помилуй; что это вам вздумалось! Искушение с вами, с мирскими, право.
— Нет, спаси, Господи, и
помилуй! А все вот за эту… за красоту-то, что вы говорите. Не то, так то выдумают.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти
милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Все она гоношила, чтобы хоть время от времени послать что-нибудь своему
милому Юське.
— Ничего,
милый, — дохтарь завтра, бают, приедет. Он сичас узнает.
— Нет,
милый, есть травы тоже редкие.
И этую траву рвут со крестом, говоря отчу и
помилуй мя, Боже, — или же каких других тридцать молитв святых.
— Нет,
милая, не могу, и не говори лучше. — А вы что читаете в училище? — спросила она Вязмитинова.
— Здравствуй, Женичка! — безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас же непосредственно продолжала: — Положим, что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но,
помилуй, скажи, что же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной: у тебя еще есть сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают здесь все, но все-таки ты ее сестра.
Золотая волюшка
Мне
милей всего,
Не надо мне с волею
В свете ничего.
— Пока ты здорова, конечно, можешь и без поддержки прожить, — продолжала мать Агния, — а
помилуй бог, болезни, — тогда что?
— Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. — Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей ведь умеют подбирать: тебе, мол,
милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, — а?
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое слово: будет у вас эта
милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
— Ничего. Он, в самом деле, очень образованный и очень
милый человек.
— И
милый? — с полушутливой, полуедкой улыбкой переспросил Вязмитинов.
— И
милый, — еще раз подтвердила Женни, закрасневшись и несколько поспешливо сложив свои губки.
—
Помилуйте, я с моим удовольствием. Я даже сам рассуждал это предложение сделать Лизавете Егоровне. Я хоть где-нибудь могу, а их дело нежное.
— Что ж это такое, мой
милый доктор, значит? — выслав всех вон из комнаты, расспрашивала у Розанова камергерша Мерева.
—
Помилуй! начнет прибирать, «прах» да «распрах», и конца нет.
— Да как же,
помилуйте: какой из духовного звания может быть Дюмафис?
— Что вы, будто как невеселы, наш
милый доктор? — с участием спросил, проходя к столу, Петр Лукич.
Прихожу к тому ручью,
С
милой где гулял я.
Он бежит, я слезы лью,
Счастье убежало.
Томно ручеек журчит,
Делит грусть со мною
И как будто говорит:
Нет ее с тобою.
—
Помилуйте, Евгения Петровна, я сто лет уж не танцевал.
Дьякон допел всю эту песенку с хоральным припевом и, при последнем куплете изменив этот припев в слова: «О Зевес!
помилуй Сашеньку мою!», поцеловал у жены руку и решительно закрыл фортепьяно.
— Отказываться от такого
милого внимания не смею, но чтоб вы не простудились…
—
Помилуйте: разве может быть что-нибудь приятнее для женщины, как поднять человека на честную работу?
— Пословица есть, мой
милый, что «дуракам и в алтаре не спускают», — и с этим начала новую страницу.
В конце концов Розанова уступила
милым просьбам, и на конюшню послали приказание готовить долгуши.
— Он такой
милый; все мы его любим; всегда он готов на всякую услугу, и за тобой он ухаживал, а тут вдруг налетела та-та-та, и вот тебе целая вещь.
— Стань,
милый, поближе; тебя генерал хочет спросить.
Странно было видеть нынешнюю застенчивость и робость Розанова в доме, где он был всегда
милым гостем и держался без церемонии.
— Как странно, — сказала она мужу, проводив гостя, — мне этот человек всегда представлялся таким желчным, насмешливым и сердитым, а он такой
милый и простой.
— По-душевному,
милый человек, по-душевному, по-божинному, — подсказал в тон Белоярцеву Завулонов.
— Надо держать крепче тех, которые меньше знают. У вас есть Арапов, рыжий, этот Пархоменко и капитан, Да Райнер, —
помилуйте, чего ж вам? А что эти Белоярцев и Завулонов?
— Я, мой
милый Райнер, — начала она, оживляясь и слегка дергаясь на стуле, — только что рассказывала, как мне приносили весть. Только что я встала и еще не была одета, как вдруг «дзынь», входит один: «il est mort»; потом другой…
— О, моя
миля,
миля, что ж делать, — произнесла маркиза, поцеловала взасос поднявшуюся даму и, посадив ее против, стала любоваться ею, оглаживая ее головку и роскошные черные волосы.
—
Помилуйте, там уж аресты идут. Неделю назад, говорят, двадцать человек в одну ночь арестовали.
— Мой
милый! мой
милый! — звала кантониста маркиза: — вы там с ними не очень сближайтесь: вы еще доверчивы, они вас увлекут.
Арапов сделал поклон, который можно было истолковать различно, а Белоярцев опять прошептал у него под ухом: «тпрюсь,
милая, тпрю».
—
Помилуйте, известное дело, что воспитательные домы до сих пор единственное средство остановить детоубийство, — возражал Лобачевский.
—
Помилуйте, какие у жидка стремления!
— Ничего; покорно вас благодарю, Ольга Сергеевна, — живу, — отвечал, вставая, Розанов. — Как вас Бог
милует?