Неточные совпадения
Все ее личико с несколько вздернутым,
так сказать курносым, задорным носиком, дышит умом, подвижностью и энергией, которой читатель мог
не заподозрить в ней, глядя, как она поднималась с лавки постоялого двора.
Стан высокий, стройный и роскошный, античная грудь, античные плечи, прелестная ручка, волосы черные, черные как вороново крыло, и кроткие, умные голубые глаза, которые
так и смотрели в душу,
так и западали в сердце, говоря, что мы на все смотрим и все видим, мы
не боимся страстей, но от дерзкого взора они в нас
не вспыхнут пожаром.
Ничего-таки, ровно ничего в нем
не было располагающего ни к мечте, ни к самоуглублению.
— Пусти! пусти! Что еще за глупости
такие, выдумал
не пущать! — кричала она Арефьичу.
— Ничуть это
не выражает его глупости. Старик свое дело делает. Ему
так приказано, он
так и поступает. Исправный слуга, и только.
— В мои годы, друг мой, люди
не меняются, а если меняются,
так очень дурно делают.
— Вы
так отзываетесь о маме, что я
не знаю…
— Этой науки, кажется,
не ты одна
не знаешь. По-моему, жить надо как живется; меньше говорить, да больше делать, и еще больше думать;
не быть эгоисткой,
не выкраивать из всего только одно свое положение,
не обращая внимания на обрезки, да, главное дело,
не лгать ни себе, ни людям. Первое дело
не лгать. Людям ложь вредна, а себе еще вреднее. Станешь лгать себе,
так всех обманешь и сама обманешься.
—
Так что ж!
не хвалю, точно
не хвалю. Ну,
так и резон молодой бабочке сделаться городскою притчею?
— Очень можно. Но из одной-то ошибки в другую лезть
не следует; а у нас-то это, к несчастию, всегда
так и бывает. Сделаем худо, а поправим еще хуже.
— Слушайся совета,
так он
не перейдет в приказание.
Я тоже ведь говорю с людьми-то, и вряд ли
так уж очень отстала, что и судить
не имею права.
— От многого. От неспособности сжиться с этим миром-то; от неуменья отстоять себя; от недостатка сил бороться с тем, что
не всякий поборет. Есть люди, которым нужно, просто необходимо
такое безмятежное пристанище, и пристанище это существует, а если
не отжила еще потребность в этих учреждениях-то, значит, всякий молокосос
не имеет и права называть их отжившими и поносить в глаза людям, дорожащим своим тихим приютом.
—
Не понимаю, как
такой взгляд согласовать с идеею христианского равенства.
— Геша
не будет
так дерзка, чтобы произносить приговор о том, чего она сама еще хорошо
не знает.
—
Не могу вам про это доложить, — да нет, вряд, чтобы была знакома. Она ведь из простых, из города Брянскова, из купецкой семьи. Да простые
такие купцы-то,
не то чтобы как вон наши губернские или московские. Совсем из простого звания.
Городок наш маленький, а тятенька, на волю откупимшись, тут домик в долг тоже купили, хотели трактирчик открыть,
так как они были поваром, ну
не пошло.
Так, бывало, и плиты по неделе целой
не разводим.
Уж
не знаю, как там покойничек Естифей-то Ефимыч все это с маменькой своей уладил, только
так о спажинках прислали к тятеньке сватов.
— Нет, обиды чтоб
так не было, а все, разумеется, за веру мою да за бедность сердились, все мужа, бывало, урекают, что взял неровню; ну, а мне мужа жаль, я, бывало, и заплачу. Вот из чего было, все из моей дурости. — Жарко каково! — проговорила Феоктиста, откинув с плеча креповое покрывало.
Грех это
так есть-то, Богу помолимшись, ну, а я уж никак стерпеть
не могла.
— Нет, спаси, Господи, и помилуй! А все вот за эту… за красоту-то, что вы говорите.
Не то,
так то выдумают.
— Да
так, неш это по злобе!
Так враг-то смущает. Он ведь в мире
так не смущает, а здесь, где блюдутся, он тут и вередует.
— Нет, матушка, верно, говорю:
не докладывала я ничего о ней, а только докладала точно, что он это, как взойдет в храм божий,
так уставит в нее свои бельмы поганые и
так и
не сводит.
— Нет, другого прочего до сих пор точно, что уж
не замечала,
так не замечала, и греха брать на себя
не хочу.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста,
так хорошо и
так звонко стучит своими копытками, что никак
не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь
такая пора тихая».
Никогда он утром
не примет к сердцу известного вопроса
так, как примет его в густые сумерки или в палящий полдень.
— Вовсе этого
не может быть, — возразил Бахарев. — Сестра пишет, что оне выедут тотчас после обеда; значит, уж если считать самое позднее,
так это будет часа в четыре, в пять. Тут около пятидесяти верст; ну, пять часов проедут и будут.
— Это
так; это могло случиться: лошади и экипаж сделали большую дорогу, а у Никиты Пустосвята ветер в башке ходит, —
не осмотрел, наверное.
— И то правда. Только если мы с Петром Лукичом уедем,
так ты, Нарцис, смотри!
Не моргай тут… действуй. Чтоб все, как говорил… понимаешь: хлопс-хлопс, и готово.
— Да. Это всегда
так. Стоит мне пожелать чего-нибудь от мужа, и этого ни за что
не будет.
Обе пары давно-давно
не были
так счастливы, и обе плакали.
«Что ж, — размышлял сам с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь
не может же быть, чтоб на мою долю таки-так уж никакой радости, никакого счастья. Отчего?.. Жизнь, люди, встречи, ведь разные встречи бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь бывают же всякие случаи…»
— Что
такое? что
такое? — Режьте скорей постромки! — крикнул Бахарев, подскочив к испуганным лошадям и держа за повод дрожащую коренную, между тем как упавшая пристяжная барахталась, стоя по брюхо в воде, с оторванным поводом и одною только постромкою. Набежали люди, благополучно свели с моста тарантас и вывели,
не входя вовсе в воду, упавшую пристяжную.
— Какое мое приказание?
Такого приказания
не было.
Юстин Помада
так и подпрыгнул.
Не столько его обрадовало место, сколько нечаянность этого предложения, в которой он видел давно ожидаемую им заботливость судьбы. Место было точно хорошее: Помаде давали триста рублей, помещение, прислугу и все содержание у помещицы, вдовы камергера, Меревой. Он мигом собрался и «пошил» себе «цивильный» сюртук, «брюндели», пальто и отправился, как говорят в Харькове, в «Россию», в известное нам село Мерево.
— Monsieur Pomada! [Господин Помада! (франц.)] Если вы
не имеете никаких определенных планов насчет себя, то
не хотите ли вы пока заняться с Леночкой? Она еще мала, серьезно учить ее рано еще, но вы можете ее
так, шутя… ну, понимаете… поучивать, читать ей чистописание… Я, право, дурно говорю по-русски, но вы меня понимаете?
Кого бы вы ни спросили о Помаде, какой он человек? — стар и мал ответит только: «
так, из поляков», и словно в этом «из поляков» высказывалось категорическое обвинение Помады в
таком проступке, после которого о нем уж и говорить
не стоило.
Но как бы там ни было, а только Помаду в меревском дворе
так, ни за что ни про что, а никто
не любил. До
такой степени
не любили его, что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде чем протянул с примостка руку и отсунул клямку.
Такое состояние у больного
не прекращалось целые сутки; костоправка растерялась и
не знала, что делать.
— Полно. Неш я из корысти какой! А то взаправду хоть и подари: я себе безрукавочку
такую, курточку сошью; подари. Только я ведь
не из-за этого. Я что умею, тем завсегда готова.
— Я и
не на смех это говорю. Есть всякие травы. Например, теперь, кто хорошо знается, опять находят лепестан-траву.
Такая мокрая трава называется. Что ты ее больше сушишь, то она больше мокнет.
Не успеешь сообразить, как далеко находится птица, отозвавшаяся на первую поманку, и поманишь ее потише, думая, что она все-таки еще далеко, а она уже отзывается близехонько.
Немец то бежит полем, то присядет в рожь,
так что его совсем там
не видно, то над колосьями снова мелькнет его черная шляпа; и вдруг, заслышав веселый хохот совсем в другой стороне, он встанет, вздохнет и, никого
не видя глазами, водит во все стороны своим тевтонским клювом.
Надо иметь много равнодушия, чтобы
не рассмеяться в
такую минуту.
Но зато все в ней было
так чисто,
так уютно, что никому даже в голову
не пришло бы желать себе лучшего жилища.
Старинные кресла и диван светлого березового выплавка, с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета,
такого же цвета занавеси на окнах и дверях; той же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего
не было в этой комнатке, а между тем всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем.
— Конечно, конечно,
не все, только я
так говорю… Знаешь, — старческая слабость: все как ты ни гонись, а всё старые-то симпатии, как старые ноги, сзади волокутся. Впрочем, я
не спорщик. Вот моя молодая команда,
так те горячо заварены, а впрочем, ладим, и отлично ладим.
Я естественных наук
не знаю вовсе, а все мне думается, что мозг, привыкший понимать что-нибудь
так,
не может скоро понимать что-нибудь иначе.
Народ говорит, что и у воробья, и у того есть амбиция, а человек, какой бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки
не хочет быть поставлен ниже всех.