Неточные совпадения
— Экипаж на житный двор, а лошадей в конюшню! Тройку рабочих пусть выведут пока из стойл и поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им ничего не сделается. А мы пойдемте в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни, повела их на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! —
сказала игуменья, остановясь на верхней ступеньке. — Никитушка! винца ведь не
пьешь, кажется?
— Кто ж это вам
сказал, что здесь ничего не делают? Не угодно ли присмотреться самой-то тебе поближе. Может
быть, здесь еще более работают, чем где-нибудь. У нас каждая почти одним своим трудом живет.
Я, бывало, это Естифею Ефимовичу ночью
скажу, а он днем припасет, пронесет мне в кармане, а как спать ляжем с ним, я пологом задернусь на кровати, да и
ем.
С отъездом ученика в Питер Помада
было опять призадумался, что с собой делать, но добрая камергерша позвала его как-то к себе и
сказала...
Исправнику лошадиную кладь закатил и
сказал, что если он завтра не поедет, то я еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру
сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай
пить.
— Через полгода! Экую штуку
сказал! Две бабы в год — велика важность. А по-вашему, не нового ли
было бы требовать?
— Приезжайте к нам почаще летом, Лизанька. Тут ведь рукой подать, и
будете читать с Николаем Степановичем, —
сказал Гловацкий.
— Да, — хорошо, как можно
будет, а не пустят, так
буду сидеть. — Ах, боже мой! —
сказала она, быстро вставая со стула, — я и забыла, что мне пора ехать.
— У вас, верно,
был дурной учитель, — немножко рисуясь,
сказал Зарницын.
— Она ведь пять лет думать
будет, прежде чем
скажет, — шутливо перебила Лиза, — а я вот вам сразу отвечу, что каждый из них лучше, чем все те, которые в эти дни приезжали к нам и с которыми меня знакомили.
— Полноте, Лизочка, — я отпущу с вами Женни, и ничего не
будет, ни слова никто не
скажет.
— Здравствуй, Женичка! — безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас же непосредственно продолжала: — Положим, что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй,
скажи, что же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной: у тебя еще
есть сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают здесь все, но все-таки ты ее сестра.
— Да что же понимать, maman? — совсем нетерпеливо спросила после короткой паузы Лиза. — У тети Агнии я
сказала свое мнение, может
быть, очень неверное и, может
быть, очень некстати, но неужто это уж такой проступок, которым нужно постоянно
пилить меня?
— Полно врать-то! Тоже любезничать: седина в голову, а бес в ребро, — с поддельным неудовольствием остановила его игуменья и, посмотрев с артистическим наслаждением на Феоктисту,
сказала: — Иди пока домой. Я тебя позову, когда
будет нужно.
— То
есть с характером,
скажи.
— То-то хорошо.
Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу
будут обижать дома, то я ее к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а
скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо
сказать, настоящая Сибирь, как
есть Сибирь. Мы словно как в гробу живем. Окна в доме заперты, сугробов нанесло, что и не вылезешь: живем старые да кволые. Все-то наши в городе, и таково-то нам часом бывает скучно-скучно, а тут как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто как и жутко станет.
Потребляемых вещей Масленников жертвовать не любил: у него
было сильно развито стремление к монументальности, он стремился к некоторому, так
сказать, даже бессмертию: хотел жить в будущем.
—
Скажи, что
буду, — решил доктор и махнул бабе рукою на дверь.
— Подождите, Евгения Петровна, —
сказал он. — Может
быть, это она во сне ворочается. Не мешайте ей: ей сон нужен. Может
быть, за все это она одним сном и отделается.
Только выходя из-за ужина, когда уже не
было ни Розанова, ни Вязмитинова, он сам запер за ними дверь и ласково
сказал...
Был у молодой барыни муж, уж такой
был человек, что и
сказать не могу, — просто прелесть что за барин.
Вы знаете, что она
сказала: «
было все», и захохотала тем хохотом, после которого людей в матрацы сажают, чтоб головы себе не расшибли.
Няня
была слишком умна, чтобы сердиться, но и не хотела не заявить, хоть шутя, своего неудовольствия доктору. Поднимаясь, она
сказала...
— До свидания, доктор, — и пожала его руку так, как Ж енщины умеют это делать, когда хотят рукою
сказать:
будем друзьями.
— Мой муж… я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни в чьем мнении, но он подлец, я это всегда
скажу… я это
скажу всем, перед целым светом. Он, может
быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
Лиза проехала всю дорогу, не
сказав с Помадою ни одного слова. Она вообще не
была в расположении духа, и в сером воздухе, нагнетенном низко ползущим небом,
было много чего-то такого, что неприятно действовало на окисление крови и делало человека способным легко тревожиться и раздражаться.
— Пойдем, Лиза, я тебя
напою шоколатом: я давно берегу для тебя палочку; у меня нынче
есть отличные сливки, —
сказала Женни, и они пошли в ее комнату, между тем как Помада юркнул за двери и исчез за ними.
— И я
буду рада, — весело
сказала Лиза.
Ответа снова не
было, но усиленный удар гребца
сказал за него: «Да, я так и думал».
— Я вам
сказала, что вы меня обидите и лишите права принять со временем от вас, может
быть, большую услугу. — Так уедете? — спросила она, вставая, когда лодка причаливала к берегу.
— И еще… —
сказала Лиза тихо и не смотря на доктора, — еще… не
пейте, Розанов. Работайте над собой, и вы об этом не пожалеете: все
будет, все придет, и новая жизнь, и чистые заботы, и новое счастье. Я меньше вас живу, но удивляюсь, как это вы можете не видеть ничего впереди.
— Что выбрал, Евгения Петровна! Русский человек зачастую сапоги покупает осмотрительнее, чем женится. А вы то
скажите, что ведь Розанов молод и для него возможны небезнадежные привязанности, а вот сколько лет его знаем, в этом роде ничего похожего у него не
было.
— Я люблю вас, Евгения Петровна, — повторил Вязмитинов, — я хотел бы
быть вашим другом и слугою на целую жизнь…
Скажите же,
скажите одно слово!
И Давыдовская, и ее постоялец
были ежедневными посетителями Нечаев. Даже мало
сказать, что они
были ежедневными посетителями, — они вертелись там постоянно, когда им некуда
было деться, когда у себя им
было скучно или когда никуда не хотелось идти из дома.
— Ну, о то ж само и тут. А ты думаешь, что як воны що
скажут, так вже и бог зна що поробыться! Черт ма! Ничего не буде з московьскими панычами. Як ту письню
спивают у них: «Ножки тонки, бочка звонки, хвостик закорючкой». Хиба ты их за людей зважаешь? Хиба от цэ люди? Цэ крученые панычи, та и годи.
— Прощай! —
сказал пастор, отдавая капралу сына. —
Будь честен и люби мать.
— Тебе надо ехать в университет, Вильгельм, —
сказал старый Райнер после этого грустного, поэтического лета снов и мечтаний сына. — В Женеве теперь пиэтисты, в Лозанне и Фрейбурге иезуиты. Надо
быть подальше от этих католических пауков. Я тебя посылаю в Германию. Сначала поучись в Берлине, а потом можешь перейти в Гейдельберг и Бонн.
— Низость, это низость — ходить в дом к честной женщине и
петь на ее счет такие гнусные песни. Здесь нет ее детей, и я отвечаю за нее каждому, кто еще
скажет на ее счет хоть одно непристойное слово.
Рациборский, взойдя, переложил ключ и запер за собою дверь. Он дернул
было занавеску другой двери, что вела в буфет, но Ярошиньский
сказал...
Рациборский между слов узнал, что Розанов скоро познакомится с маркизой, и
сказал, что ему
будет очень приятно с ним там встречаться, что это дом очень почтенный.
На Чистых Прудах все дома имеют какую-то пытливую физиономию. Все они точно к чему-то прислушиваются и спрашивают: «что там такое?» Между этими домами самую любопытную физиономию имел дом полковника Сте—цкого. Этот дом не только спрашивал: «что там такое?», но он говорил: «ах,
будьте милосердны,
скажите, пожалуйста, что там такое?»
Совсем, так-таки совсем
был институтский Малек-Адель: вот сейчас поцелует, завернется красным плащом и, улегшись в мусульманскую гробницу,
скажет: «плачь обо мне, прекрасная христианка, и умри на моем гробе».
Его солдатское лицо хранило выражение завистливое, искательное, злое и, так
сказать, человеконенавистное; но он мог
быть человеком способным всегда «стать на точку вида» и спрятать в карман доверчивого ближнего.
— Конвент в малом виде, — опять проговорила маркиза, кивнув с улыбкой на Бычкова и Арапова. — А смотрите, какая фигура у него, — продолжала она, глядя на Арапова, — какие глаза-то, глаза — страсть. А тот-то, тот-то — просто Марат. — Маркиза засмеялась и злорадно
сказала: —
Будет им,
будет, как эти до них доберутся да начнут их трепать.
Искренно ответили только Арапов и Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже не исключая Райнера, играли словами и выходили какими-то пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым не солгали. Первый ничего не ответил и целовал женину руку, а Белоярцев
сказал, что он в жизни понимает только одно прекрасное и никогда не
будет принадлежать ни к какой партии.
— Ну, спасибо, спасибо, что покучились, — говорил Канунников, тряся Розанову обе руки. — А еще спасибо, что бабам стомаху-то разобрал, — добавил он, смеючись. — У нас из-за этой стомахи столько,
скажу тебе, споров
было, что беда, а тут, наконец того, дело совсем другое выходит.
— А может
быть, человечеству полезнее
будет, чтоб мы
были помногостороннее, так
сказать, увлекались бы немножко.
Розанов чуть
было не заикнулся о Лизе, но ничего не
сказал и уехал, думая: «Может
быть и к лучшему, что Лизавета Егоровна отказалась от своего намерения. Кто знает, что выйдет, если они познакомятся?»
В его фигуре и лице
было что-то весьма сложное, так
сказать, немецко-вахмистровски-полицейско-гусарское. Видно
было, однако, что он умен, ловок, не разборчив на средства и с известной стороны хороший знаток человеческого сердца.