Хозяин ему назвал человек с десяток, но Розанов как-то не сумел никого запомнить и отличить; все
древнее письмо: лобочки с подстриженным начесом, штанцы со скромностью в голенищи прячутся, сюртучки длинные, законные.
Эта голова сидела во второй комнате, на самом почетном месте и неустанно молчала. Только нередко она тупо ухмылялась и кланялась подходившим к ней людям
древнего письма и опять сидела, сложив на коленях руки.
Неточные совпадения
Внимание Розанова еще удержалось на Илье Артамоновиче Нестерове, хозяине Пармена Семеновича, высоком, совершенно белом, как лунь, старике с очень умным и честным лицом; на кавалере
древнего же
письма, но имеющем одежду вкратце «еллинскую» и штаны навыпуск, да на какой-то тупоумнейшей голове.
Весьма часто старики и старухи приносили продавать древнепечатные книги дониконовских времен или списки таких книг, красиво сделанные скитницами на Иргизе и Керженце; списки миней, не правленных Дмитрием Ростовским;
древнего письма иконы, кресты и медные складни с финифтью, поморского литья, серебряные ковши, даренные московскими князьями кабацким целовальникам; все это предлагалось таинственно, с оглядкой, из-под полы.
До того лет за двадцать, в первые годы елизаветинского царствования, поселилась в Комарове старая дева, княжна Болховская. Она основала обитель Бояркиных, составленную первоначально из бедных дворянок и из их крепостных женщин. На родовой,
древнего письма, иконе Спаса нерукотворенного повесила княжна орден Александра Невского, принадлежавший дяде ее, сосланному в Сибирь, Лопухину.
Внутренность ее слабо освещал огонек неугасимой лампады перед образами очень
древнего письма, которые помещались на деревянной полочке, вделанной в каменную стену.
Неточные совпадения
Это, так сказать, апокалипсическое [Апока́липсис (греч. — откровение) — книга туманных пророчеств, написанная, по
древнему преданию, одним из учеников Христа.]
письмо, которое может понять только тот, кто его получает.
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда бы и не понял. Я думал, что я люблю
древних людей,
древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и
древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее
письмо.
Опять опустила глаза в
письмо — и что там у ней внутри за опущенными шторами? Что она скажет — что сделает через секунду? Как это узнать, вычислить, когда вся она — оттуда, из дикой,
древней страны снов.
— Безбожники никониане, любовь нашу к
древнему благообразию заметя и диаволом научаемы преехидно фальшам разным, — ныне и святые образа подделывают ловко, ой, ловко! С виду-то образ будто и впрямь строгановских али устюжских
писем, а то — суздальских, ну, а вглядись оком внутренним — фальша!
Сейчас после Фоминой я получил
письмо от старинного моего приятеля и школьного товарища, Ивана Косушкина (есть такая фамилия и очень
древняя: и в Смоленске Косушкины сидели, и в Тушино бегали, но нигде «косушки» не забывали и тем воспрославились).
Письмо гласило следующее: