Бог и Победа. Верующие в битвах за Россию

Владимир Зоберн, 2020

Эта книга посвящена 75-летию Победы в Великой Отечественной войне. Ее темы – три великие войны, пережитые Россией, и роль, которую сыграла в них Русская Православная Церковь. Охватывая время от Отечественной войны 1812 года до Великой Отечественной 1941–1945 годов, книга напоминает читателю о мужестве и подвигах наших предков, отстоявших родную землю. Герои книги – полковые священники Отечественной войны 1812 года, Первой Мировой войны 1914–1918 годов, батюшки, сменившие рясы на гимнастерки в годы Великой Отечественной 1941–1945 годов, простые верующие, а также «по рождению своему принадлежащие к Церкви православной».

Оглавление

Из серии: 75 лет Великой Победы

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Бог и Победа. Верующие в битвах за Россию предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть первая. Великая Отечественная

Пролог

«И, несомненно, силой Божией, как и героизмом наших людей — героизмом ни с чем не сравнимым, — враг был отброшен от стен Москвы, а затем, словно во свидетельство заступничества святого великомученика и Победоносца Георгия, последний залп раздался уже далеко за пределами нашего Отечества, там, в логове врага, в день, когда Церковь чествовала имя святого великомученика, Победоносца и воина Георгия».

Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл

«Каждое новолетие я встречаю с тревогой. Идет что-то грозное на нашу землю. В чем оно выразится — не может вообразить душа моя, она скорбит только смертельно!

Я примечаю, что временами темнеют иконы. Запрестольный образ Христа неведомо отчего стал черным и гневным. Старики сказывали, что перед большими народными бедствиями темнеют иконы. Тоже вот и в природе беспокойно… Когда выйдешь в поле или в лес, то слышишь кругом тревожный, никогда раньше не примечаемый шум. Сны стали тяжелыми. Все пожары да разорения вижу. Не раз себя видел в полном священническом облачении, в страхе бегущим по диким ночным полям со Святыми дарами в руках, а за мною гнались с длинным степным свистом косматые мужики в древних языческих рубахах.

За последнее время до горькой тоски стал людей жалеть! Так вот и чудится, что все мы на росстани-пути стоим и скоро не увидим друг друга.

А может быть, все это беспокойство — моя болезненная мнительность?

Дал бы, Господи!

Хотя… сказывала мне матушка, у меня в детстве некие прозрения грядущего были. Слышал я голоса неведомые, опасность чувствовал и даже смерть близких моих предугадывал»

Никифоров-Волгин В. А. Дорожный посох

Глава 1. Накануне войны

Гонения на Русскую Православную Церковь. Жертвы репрессий в первые годы советской власти

Старшее поколение хорошо знает песню «Довоенный вальс», молодые хотя бы раз да слышали ее, особенно в дни празднования победы в Великой Отечественной войне. Прекрасные стихи уносят нас в призрачно-счастливую атмосферу предвоенных дней — когда люди строили новую жизнь, мечтали, влюблялись. Но грянуло 22 июня 1941 года.

А за окном, за окном красота новолунья,

Шепчутся с Бугом, плакучие ивы.

Год сорок первый, начало июня,

Все еще живы, все еще живы,

Все еще живы, все, все, все.

В этом знаменитом «Довоенном вальсе» — и правда, и неправда.

Живы были уже не все — многие сгинули в лагерях, пали жертвами репрессий. Страшный удар обрушился на верующих, жестокому преследованию подверглась Русская Православная Церковь, основа дореволюционной России.

Конечно, между Церковью и светской властью, монархами, нередко возникали конфликты, их взаимодействие не было идеальным. И тем не менее: «Вся история России была неразрывно связана с Церковью. За всю историю России от принятия христианства до 1917 года Православная Церковь не знала антирелигиозных гонений со стороны государства. События, происшедшие в 1917 году, поставили Русскую Православную Церковь в условия, ранее ей неведомые. В этих новых политических условиях Церковь не могла не быть гонимой» (Акимов В. В. Причины гонения на Русскую Православную Церковь в XX веке).

Царская Россия была главным врагом пришедших к власти большевиков. Они старались разрушить Русскую Православную Церковь, которая в сознании большевистских лидеров неразрывно была связана с монархией, со «старым режимом», с «контрреволюцией». В начале Великой Отечественной войны на долю уже исстрадавшейся тогда Церкви выпало доказать всем, что Родина — это не партия, не какой-то конкретный государственный строй и «режим», что никакие гонения со стороны властей не помешают верующим молиться и сражаться за землю своих отцов. Именно тогда впервые Церковь и власть сделали пусть и небольшой, но все-таки шаг навстречу друг другу.

Но предшествовало этому два с лишним десятилетия, в течение которых большевистская власть старалась полностью уничтожить Церковь — в уверенности, что религия существует лишь в головах и не имеет корней в сердцах, чувствах и образе жизни людей. Коммунистические лидеры были уверены, что смена идеологии, новое социально-экономическое развитие покончат с «заблуждениями» народа. Материализм не рассматривал религию как нечто идущее от души и личного глубинного опыта человека. Большевикам казалось, что «с глаз долой — из сердца вон», стоит лишь убрать с глаз храмы, «попов» и «предметы культа» — и о Христовой вере забудут, послушно впитывая новую идеологию.

Неразрывно связывая духовенство с Белым движением, с «врагами революции», красноармейцы во время Гражданской войны с пытками и глумлением уничтожали священников (их погибло с октября 1917 по конец 1921 года около 10 000), издевались над чтимыми святынями.

Святейший Патриарх Тихон в своем «Послании к архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Российской» от 19 января 1918 года охарактеризовал происходившие в стране события как гонение на Церковь. Он предавал анафеме тех христиан, или же «по рождению своему принадлежавших к Церкви православной», что творили насилие над невинными людьми либо принимали участие в делах, направленных против Церкви. «Кровавые беспорядки в пылу Гражданской войны творили и красные, и белые, — писал протоиерей Глеб Каледа в «Очерках жизни православного народа в годы гонений». — Святитель Тихон как предстоятель Русской Церкви анафематствовал участников кровавых расправ, не определяя их политической принадлежности. Большевики приняли анафему только на свой счет, — справедлива пословица “на воре шапка горит”».

20 января 1918 года Советом народных комиссаров был принят «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных организациях», позже получивший название «Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». Государство полностью порывало с Церковью, лишая ее имущества и запрещая «преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях».

Первая волна гонений только в 1918–1919 годах унесла более 15 000 жизней. Почти все столкновения, все аресты заканчивались расстрелами. (см.: Емельянов Н. Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь).

И, конечно же, новой власти не давало покоя имущество Церкви, что ярко отражено в известном ленинском письме («Членам Политбюро. Строго секретно») от 19 марта 1922 года: «…изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». (Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг.). В 1922 году был издан Декрет об изъятии церковных ценностей. Ленин в секретном послании обращался к членам Политбюро: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей… Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».

Слова вождя большевиков не расходились с делом, ограбления монастырей и храмов сопровождались арестами и расстрелами. Когда в марте 1922 года в Петрограде началось изъятие церковных ценностей, Петроградский митрополит Вениамин сам благословил передачу тех из них, что не имели богослужебного употребления, на нужды бедствующих. Он считал это своим пастырским долгом и говорил: «Мы все отдадим сами».

Но власти не пожелали ничего об этом знать и объявили, что ценности будут изъяты в формальном порядке как имущество, «принадлежащее государству». Кроме того, в письме 12 организаторов обновленческого раскола, опубликованном в «Петроградской правде», все верное Святейшему Патриарху Тихону духовенство обвинялось в сопротивлении изъятию церковных ценностей и в участии в контрреволюционном заговоре против советской власти.

Вслед за этим последовал арест митрополита Вениамина, и началось слушание дела, к которому привлекли еще 86 человек.

На процессе святитель, обращаясь к трибуналу, сказал: «Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре, жизнь или смерть, но что бы вы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение (святитель при этом перекрестился) и скажу: “Слава Тебе, Господи Боже, за все”». В ночь с 12 на 13 августа 1922 года того же года митрополит Вениамин и вместе с ним архимандрит Сергий (Шейн), миряне Юрий Новицкий и Иван Ковшаров были расстреляны на окраине Петрограда.

Репрессии не прекращались, но в отличие от самосудов 1918 года большевики теперь устраивали показательные суды, изображая справедливость. Позже академик Д. С. Лихачев, вспоминая те страшные годы, писал, что гонения на Церковь были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие становились верующими, психологически отделяясь от гонителей.

Разгул безбожия и кощунства

В 1922 году при ЦК РКП(б) была сформирована Комиссия по проведению отделения Церкви от государства (в 1928–1929 годах — Антирелигиозная комиссия), которая жестко контролировала религиозные организации. Отмежевываясь от Церкви, власти, тем не менее, бесцеремонно вторгались во все ее дела. Если мы вчитаемся в договор церковной общины храма с новой властью — на примере Никольского храма в Оболдине (Щелковский район Московской области), 1924 год, — то увидим, что «прихожане обязались не допускать» не только действий, враждебных советской власти, но и, например, «политических собраний враждебного советской власти направления», «раздачи или продажи книг, брошюр, листков, посланий и т. п., направленных против советской власти», «произнесения проповедей и речей, враждебных советской власти» и т. д. Запрещено было и «перенесение каких бы то ни было «предметов культа» для каких бы то ни было целей — без особого, всякий раз на то письменного, разрешения отдела управления», и, разумеется, «преподавание религиозных вероучений лицам, не достигшим совершеннолетия». При храме необходимо было иметь опись всего «культового» имущества. Для проверки и осмотра имущества прихожане обязались беспрепятственно, во всякое время допускать уполномоченных лиц, а за пропажу или порчу имущества несли материальную ответственность солидарно и безраздельно. «За непринятие мер к выполнению обязанностей, вытекающих из договора, члены приходского совета подвергались уголовной ответственности». Один этот пример показывает, в какие унизительные и жесткие условия были поставлены верующие.

Решение записаться в члены приходского совета было нелегким шагом. На Поместном Соборе 1917–1918 годов отмечалось, что запись в члены приходских советов во времена атеистической власти является фактом гражданского мужества, (см.: Ровенский Г. В. Храм святителя Николая Чудотворца и селения его прихода).

Непрекращающиеся издевательства над чувствами верующих носили откровенно бесстыдный и отвратительный характер. «Сатирические спектакли», «разоблачения православных чудес», кощунства, виданные дотоле только от врагов России, вторгавшихся на ее территорию, конечно же, вызывали отторжение у верующих.

«Году в 23-м — 25-м, демонстрация в Октябрьские дни, седьмого. Я думаю: пойду посмотрю. Выхожу на Суворовской улице, Преображенская площадь, там наш дом близко, — пойду посмотрю, что там делается.

И вот я прихожу на край этой Суворовской улицы — вся площадь в грузовых машинах. И все машины заняты людьми, кощунниками. Все одеты кто в монашеских мантиях, кто в архиерейских облачениях, митрах (в настоящих) — кто что, кто с крестом, кто с кадилом, все стоят и ждут сигнала, по всем площадям, — ждут сигнала, когда им отправляться. И они в это время зевак «благословляют». Машина стоит близко к тротуару, на ней эти кощунники стоят, да такие животы набьют себе… И кривляются…

Потом по сигналу они все трогаются. По улице Электрозаводской (раньше она называлась Генеральная), мимо Богоявленского собора — на Красную площадь. Это страшная картина.

А потом везде плакаты: «За монастырской стеной». «За монастырской стеной» — это спектакль бесплатный. Там тоже всякое кощунство.

Так вот я иногда вспоминаю все это, картину эту, и думаю: воистину в недрах земли у нас праведников много, иначе бы Москва провалилась через такое кощунство. Ведь я только вам рассказала — кусочек Москвы-то, Преображенская площадь. Атам ведь рядом еще площади. И Семеновская площадь, и другая, и другая, и все улицы такие… Страшно» (Протоиерей Александр Шаргунов. Воспоминания матушки Анны).

Подобные «разоблачительные» мероприятия проводились повсеместно, и центральное место среди них занимало вскрытие мощей в храмах и монастырях, когда тела усопших православных святых изымались из мест их захоронений и передавались в музеи, причем сопровождалось все это глумлением и издевательскими публикациями в газетах. Постановление Наркомата юстиции о вскрытии мощей последовало 14 февраля 1919 года, и продлилась эта вакханалия несколько лет. В 1920 году в различных губерниях было вскрыто более 60 мощей — надругательству подверглись чтимые останки святых Алексия, Гермогена, Ионы, Филиппа, Александра Невского, Тихона Задонского. Естественное и законное негодование верующих порой выливалось в противостояние, которое власти подавляли силой оружия.

Академик Лихачев писал в своих воспоминаниях: «Молодость всегда вспоминаешь добром. Но есть у меня, да и у других моих товарищей по школе, университету и кружкам нечто, что вспоминать больно, что жалит мою память и что было самым тяжелым в мои молодые годы. Это разрушение России и русской Церкви, происходившее на наших глазах с убийственной жестокостью и не оставлявшее никаких надежд на возрождение…

Действия правительства в отношении Церкви были у всех на виду: церкви закрывались и осквернялись, богослужения прерывались подъезжавшими к церквам грузовиками с игравшими на них духовыми оркестрами или самодеятельными хорами комсомольцев, певшими на удалой цыганский мотив «популярную» песню, сочиненную, кажется, Демьяном Бедным: «Гони, гони монахов, гони, гони попов, бей спекулянтов, дави кулаков…»

Комсомольцы вваливались в церкви толпами в шапках, громко говорили, смеялись. Не буду перечислять всего того, что тогда делалось в духовной жизни народа…

Богослужения в остававшихся православными церквах шли с особой истовостью. Церковные хоры пели особенно хорошо, ибо к ним примыкало много профессиональных певцов (в частности, из оперы Мариинского театра). Священники и весь причт служили с особым чувством. Мой педагог Пантелеймон Юрьевич Германович особенно часто ходил в церковь… Тогда же крестилась Мария Вениаминовна Юдина, мой школьный товарищ Володя Раков стал прислуживать в церкви на Петровском острове у отца Викторина Добронравова… Чем шире развивались гонения на церкви и чем многочисленнее становились расстрелы на Гороховой, 2, в Петропавловке на Крестовском острове, в Стрельне и других местах, тем острее и острее ощущалась всеми нами жалость к погибающей России. Наша любовь к Родине меньше всего походила на гордость Родиной, ее победами и завоеваниями.

И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923 года древнерусской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у ее постели дети, собрать ее изображения, показать их друзьям, рассказать о величии мученической жизни» (Д. С. Лихачев. Беседы прежних лет. Из воспоминаний об интеллигенции 1920–1930-х годов).

С 1922 по 1941 год (с перерывом в 1935–1938 годах) издавалась газета «Безбожник» — печатный орган Центрального Совета Союза воинствующих безбожников, закрытая, что знаменательно, в начале Великой Отечественной войны — 20 июля. Причиной создания газеты послужило то, что печально известному Емельяну Ярославскому (Губельману) захотелось организовать лично ему подконтрольный антирелигиозный — читай «кощунственный» — печатный орган. В то время подавляющему большинству советских граждан были непонятны иностранные слова вроде «атеизм» и «атеист», поэтому название было придумано не сразу. «Начать с того, что, когда решался вопрос о названии этой газеты, то были среди нас такие, которые говорили, что надо как-нибудь сделать это заглавие помягче, что «безбожник» — это чуть ли не ругательное слово, стоит ли газете давать такое название. И по сию пору приходится слышать, что «он врет безбожно» и т. д. Товарищ Ярославский, присутствовавший на совещании Московского комитета партии, где решался этот вопрос, напомнил нам: «Коммунисты никогда не скрывают своих убеждений. Зачем? Нужно, чтобы нас знали. Пусть будет название — “Безбожник”» (Логинов М. О. «Как родилось название «Безбожник»). Газета озвучивала лозунги советской власти: «Через безбожие — к коммунизму» и «Борьба с религией — это борьба за социализм».

В тюрьмах, ссылках, лагерях. Священнослужители и миряне — жертвы сталинских репрессий

В 1929 году началась новая волна гонений на русский народ и его Церковь. Был отменен НЭП, начались раскулачивание и коллективизация, в результате чего миллионы крестьянских семей были высланы в Сибирь и на Север. Новые репрессии обрушились и на Церковь. В начале 1929 года Л. Каганович в своей директиве объявил Церковь «единственной легальной контрреволюционной силой», что, естественно, спровоцировало новую волну репрессий. Последовало новое, ужесточенное постановление ВЦИК о религиозных объединениях и началось массовое закрытие церквей, здания которых уничтожались или отбирались государством. Сколько по всей стране церквей, в строительство которых русские люди от души вкладывали посильную лепту, стояли разоренными или переделанными под цех, клуб, склад… Уничтожались до основания даже памятники, имеющие не только религиозную и культурную, но и историческую ценность, как, например, Иверская часовня, про которую писала в стихах М. Цветаева («…там Иверское сердце червонное горит»), или Храм Христа Спасителя, построенный в память о воинах, отстоявших Россию в Отечественной войне 1812 года.

«По всей стране с колоколен снимались колокола под предлогом того, что они мешают слушать радио. Колокольный звон запрещен был в Москве, Ярославле, Пскове, Тамбове, Чернигове.

Иконы сжигали тысячами; в газетах появлялись сообщения о том, как то в одной, то в другой деревне их сжигали целыми телегами; уничтожались иконы древнего письма. Сжигали богослужебные книги; при разгроме монастырей гибли и рукописные книги, археографические памятники, представляющие исключительную культурную ценность, драгоценная церковная утварь переплавлялась на лом» (Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917–1997).

И все это бесчинное глумление сопровождалось массовыми арестами священников, клириков, верующих мирян, не скрывавших свои убеждения.

«Насколько массовыми были гонения? Вероятно, лучше, чем пересказывать общие исторические данные, приводимые в разных книгах и самиздате, дать несколько бытовых зарисовок, сохранившихся в памяти от тех лет, — писал Глеб Каледа. — В 1929 году я (отцу Глебу было тогда семь лет) задал вопрос маме: “Мама, а почему всех арестовывают, а нас не арестовывают?” Вот впечатление ребенка — почему всех арестовывают, а нас не арестовывают?! Мать ответила: “А мы недостойны пострадать за Христа”.

Все мои пять первых духовников скончались там, в тюрьмах и лагерях: кто расстрелян, кто погиб от пыток и болезней.

В 1931 году, помню, шел разговор между матерью и одной из девушек из общины отца Василия Надеждина (настоятеля храма Св. Николая у Соломенной сторожки). Она говорила:

— Как я завидую тем, которые там находятся, в тюрьме. Они за Христа страдают.

Мать сказала:

— А ты знаешь, что ведь те, которые мечтают быть арестованными за веру и попадают туда, они чаще отрицаются от Христа и переживают арест тяжелее, чем те, которые пытались всеми правдами и неправдами избежать ареста. Так было и в первые века.

В начале 20-х годов по делу Христианского студенческого кружка арестовали девушку по имени Зоя. Оказавшись в камере, она решила, что как христианка не должна врать и обязана честно и прямо отвечать на все вопросы следователя. Ночью не то во сне, не то наяву она слышит отчетливый голос: “Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда”. Во время первого допроса эти слова снова прошли в ее сознании. Они определили ее поведение со следователем: она вела себя мужественно и никого не предала» (Протоиерей Глеб Каледа. Очерки жизни православного народа в годы гонений»).

Еще воспоминания — одного из самых заслуженных и любимых священников Пермской епархии, протоиерея Бориса Бартова, записанные М. Дегтяревой (М. Дегтярева. С их слов надо успевать писать).

«Предвоенное время запомнилось ему техническими «прорывами»: первые автомобили, авиация, полеты Чкалова… И где-то на периферии, не главным сюжетом, прошла судьба деда — Андрея Николаевича Водопьянова, который был когда-то регентом церковного хора, разносторонним и глубоко верующим человеком, прекрасным знатоком церковного устава. “Не ко времени” пришелся этот человек. В 30-е, после убийства Кирова, Андрей Николаевич попал под “волну” за “антисоветскую агитацию”: в 31-м его “раскулачили”, а в 35-м дали несколько лет исправительно-трудовых лагерей. Был человек и “выбыл”.

До войны, рассказывает отец Борис, семья жила трудно. Запомнился страшный голод 1932–33 годов, когда хлеба было не купить. Случалось, что люди падали прямо на улицах. Многие покидали колхоз, не выдерживая голода, рабочей “нормы” и дополнительного пресса — в то время деревенскую молодежь часто отправляли на лесозаготовки. Последнее “новшество” касалось и духовенства. С детства в памяти осталась картина: зимой священников на санях вывозят на общественные работы, а народ молча толпится вокруг — провожает».

Курс на полное уничтожение Церкви

В 1932 году Союз воинствующих безбожников принял план по «безбожной пятилетке», целью которой было уничтожение всех храмов и верующих. В конце 1935 года прекратил существование Временный Патриарший Священный Синод, на кафедрах после арестов 1934–1935 годов из всего российского епископата осталось только четыре архипастыря: заместитель местоблюстителя патриаршего престола митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский), митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископ Дмитровский и управляющий делами Патриархии Сергий (Воскресенский) и архиепископ Петергофский Николай (Ярушевич), управляющий Новгородской и Псковской епархиями. Все они также находились под постоянной угрозой расправы.

В Пасхальную ночь с 11 на 12 апреля 1936 года только в Князь-Владимирском соборе Ленинграда собрались 17 000 человек, там же на Рождественских службах 1937 года присутствовало более 15 000 человек. В целом же по городу уцелевшие от поругания храмы не могли вместить всех желающих быть на богослужениях в дни дванадесятых праздников! А ведь за одно присутствие в храме за богослужением в то время человек мог легко лишиться служебного положения или даже угодить в ссылку! В одном из специальных бюллетеней НКВД по этому поводу с удивлением отмечалось: «…наши наблюдения фиксируют заметный рост фактической преданности Церкви, выражающийся в увеличении количества исповедующихся и причащающихся…»

Летом 1937 года распоряжением Политбюро во главе со Сталиным начались массовые репрессии советских властей против вымышленных врагов. За короткие сроки были арестованы десятки тысяч священнослужителей и мирян по всей стране. Арестованным предъявляли самые вздорные, фантастические обвинения: в заговорах, шпионаже, саботаже, терроре. Срочно для них сочинялись критические высказывания в адрес власти, они обвинялись в контрреволюционной пропаганде и им назначался расстрел. Гордые рапорты о разоблачении заговорщиков шли на самый верх вертикали власти.

В лагерях погибли выдающийся богослов и философ, священник Павел Флоренский; крупнейший русский патролог, профессор Московской духовной академии И. В. Попов; широко известный издатель «Религиозно-нравственной библиотеки» профессор М. А. Новоселов, тысячи священнослужителей и церковных деятелей. Подавляющее большинство из тех священнослужителей, которые остались в живых, находились в тюрьмах, лагерях и ссылках.

К концу 1938 года Церковь находилась в критическом состоянии. О точных цифрах пострадавших спорят историки. Принято ссылаться на данные правительственной Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, которая установила, что в 1937 году были арестованы 136 900 православных священно — и церковнослужителей, из них расстреляны 85 300; в 1938 году арестованы 28 300, расстреляны 21500.

Но несмотря на новый чудовищный удар, нанесенный по Русской Православной Церкви, вера продолжала жить в народе. Архимандрит Варлаам (Сацердотский) писал из заключения своей духовной дочери: «Вера-то у нас есть, а для борьбы и страданий у нас еще мало опыта. Ведь одно дело — читать книги, а другое — встретиться с этим же самым лицом к лицу… В моих воззрениях нет никаких изменений или колебаний. Для меня все ясно и непререкаемо, также твердо и непоколебимо. Быть может, поэтому и хотелось бы мне теперь же умереть, но да будет во всем не наша слепая и страстная, потому всегда ошибочная воля, а воля Всевышнего, святая, непорочная, непогрешимая».

Люди, которых уничтожала безжалостная машина советской власти, претерпевали множество страданий. У потомков священника Петра Екатеринославского долгое время хранилась его записочка, чудом переданная из заключения. Хотя она сгорела потом при пожаре, ее слова запомнили навсегда обе внучки отца Петра: «Оленька, условия ужасные, стоим спина к спине, ни сесть, ни лечь и день, и ночь; так, наверное, и умрем».

И все же даже в самых тяжелых условиях, в тюрьмах и на каторге, в голоде и холоде, истинно верующие люди не сдавались, являли образцы мужества и примеры того, что сильный дух, укрепленный верой, действительно может возобладать над слабым телом, подвергающимся мучениям. Пример тому — архиепископ Иларион (Троицкий), который незадолго до своей кончины ободрял других заключенных Соловецкого концлагеря: «Надо верить, что Церковь устоит. Без этой веры и жить нельзя. Без Христа люди пожрут друг друга».

Так было во все годы гонений.

Про тюрьмы и ссыльных вспоминает монахиня Анна (Теплякова): «Работали мы кто в артели какой, кто на дом работу брал. Но мы, семь человек, так держали дружбу, и каждая из нас знала в такой-то день, куда мы должны идти и что делать.

Вечером, кто свободный, шли на вокзал. Узнавали расписание — с Северного вокзала, с Октябрьского, с Казанского. Все расписание мы изучали до точности и распределяли: ты, пожалуйста, иди с Ниной туда, ты с Олей туда, ты туда…

Зачем мы шли? За час подают поезд, и если поезд с решеткой, значит, придет «черный ворон». «Черный ворон» мы встречаем. А как встречаем?

У одной варежки, а у другой валенки — кому-то что-то передадим. Мы все кого-нибудь да увидим из своих, ведь многих знали из монастырей. Отца Серафима Голубцова провожали — ему валенки сумели передать. Помню отца Георгия Горева из общины Покрова. Я столько проповедей его слышала… Увидела — заплакала. Он увидел, что я плачу, и погрозил пальцем, показал на небо: значит, Бог так велел…

Однажды приезжаем мы часов в десять вечера на Октябрьский вокзал. Видим: есть вагон с решеткой. Уже состав полон, ждут только этих, с «черного ворона». А мы опоздали. Бегаем мимо вагона — может, в окно-то кого-нибудь увидим, они обязательно смотрят, им тоже хочется увидеть, нет ли тут своих. Смотрим — батюшка выглядывает в окно. Такой: черные волосы, молодой еще, лет, может, под сорок. Какая-то с нами монахиня была (потом мы узнали: она была алтарницей в Тихвинском храме около Бутырской тюрьмы).

Она говорит:

— Батюшка, батюшка! Ой!

Мы говорим:

— Матушка, здесь кто-нибудь есть знакомый?

— Так как же, вон батюшка. А ведь это отец Василий из Соломенной сторожки. (Где-то под Москвой была Соломенная сторожка, церковь там была.) А матушка не знает. А ведь у них четверо деток.

— Скорее берите такси! (Тогда было очень легко такси взять.) Скорее, вот вам деньги на такси, скорее, скорее поезжайте, привозите матушку!

А поезд пойдет где-то через час. Значит, она должна за час туда и сюда быстро вернуться. И она успела. Матушка была наготове, дома была.

Я хорошо помню — зима, мороз, батюшка выглядывает в окошко, а нас конвоиры-то гоняют эти, со штыками-то. Мы тоже так не очень навязываемся, а то прогонят и не подойдешь больше. Поезд должен был скоро уже тронуться. И наконец видим — эта монахиня бежит с той матушкой. И батюшка увидел ее, и она увидела своего батюшку. И просит конвоиров — попрощаться.

— Отойдите, сейчас же отойдите отсюда!

Я хорошо помню, мне ее было очень жаль: мороз был, а она даже не успела перчаточки взять, — она хватается за ручку вагона, кольцо венчальное помню… Жалко было и холодно, и всё… И как ни умоляла — нет, всё, не дали попрощаться.

А потом позже я увидела эту матушку и говорю (уж не один год прошел):

— А я вас, матушка, помню…

— Да, да, да. А ведь отец Василий-то умер…

Только в окно попрощались.

Вот я рассказала… Конечно, это крохи, и очень маленькие крохи. Если всю-то картину обрисовать… А скольких мы оплакали!

Кого-нибудь обязательно видим.

Один батюшка, отец Павел, был очень маленького роста и очень смешной. У него церковь большая, амвон обширный такой, и нас, молоденьких, очень смешило: он от престола, когда «мир всем», чуть не бегом бежит, а потом останавливается: «мир всем» — вот так. И нас это очень смешило, мы «хи-хи, ха-ха»…

И что же вы думаете? Такой казался смешной батюшка, а он тоже умер мученически за Христа в ссылке. И вот никаких мыслей не было даже, не знали в то время. А вот шли, прямо шли, шли на смерть, на страдания большие шли.

В тюрьму мы ходили… Надо было поехать к часу ночи, всю ночь просидеть… То есть как ночь? Часов до трех просидеть на холодной лестнице, потом спуститься и занять очередь в Бутырскую тюрьму. Мы чуть не первые занимали, потому что в три часа еще транспорт не ходит. Потом кому-нибудь уступали.

Например, вы пришли, у вас нету ни очереди, ничего, а очередь большая, до вас не дойдет, чтобы передать. И занимали, приходилось, просто неизвестно для кого и для чего. И нас благодарят: “Только благодаря вам мы передачу… Ведь они его высылают, а мы ему бельишко там, то и другое…” Страшные годы-то были» (Протоиерей Александр Шаргунов. Воспоминания матушки Анны).

Эти годы оказались жестокой школой страданий и воспитания в себе мужества и стойкости перед надвигающейся Великой Отечественной войной. Не зря же многие священники в годы войны, возвращенные из ссылок, пошли на фронт защищать Родину с оружием в руках.

В эти суровые годы молитвенником за верующих, их духовным помощником и заступником перед Господом был чудесный старец — преподобный Серафим Вырицкий. «Господь воздвиг в Вырице храм нерукотворный, живой — чистое сердце отца Серафима. Внешне неприметным, но действенным и обширным было его влияние на современников. Молитвы же старца служили поистине златой нитью, низводящей благодать и помощь Божию в души человеческие. Как важно было знать людям, что во всей этой неразберихе и кровавой круговерти существует островок прочной веры, спокойной надежды и нелицемерной Христовой любви! И каким великим мужеством и упованием на милость Божию нужно было обладать, чтобы написать в ту кровавую пору строки, предрекающие Русской Церкви возрождение и славу:

Пройдет гроза над Русскою землею,

Народу русскому Господь грехи простит.

И крест святой Божественной красою

На храмах Божиих вновь ярко заблестит.

И звон колоколов всю нашу Русь Святую

От сна греховного к спасенью пробудит.

Открыты будут вновь обители святые,

И вера в Бога всех соединит.

Иеросхимонах Серафим Вырицкий. Около 1939 года.

Эти стихи передавались из уст в уста, распространялись в списках, достигали мест заточения и ссылок. Среди Гефсиманской ночи, поглотившей тогда всю Россию, сиял в Вырице светильник живой веры, не угасала надежда в людских сердцах…

Явным чудом Божиим было само сохранение старца от ареста и расправы. В это трудно поверить, ведь репрессии прокатились повсюду, добравшись до самых глухих деревень. В безжалостной сталинской карательной машине оказалось перемолото бессчетное число человеческих жизней и судеб, но никто не дерзнул поднять руку на кроткого старца» (Филимонов В. П. Святой Преподобный Серафим Вырицкий и Русская Голгофа).

Провал безбожной политики. Ослабление гонений накануне Великой Отечественной войны

Уже из этих примеров видно, что политика воинствующего атеизма не принесла ожидаемых результатов. Пятилетний план Союза воинствующих безбожников, поставившего целью искоренение религий в СССР, провалился. В 1937 году состоялась перепись населения, где пятым пунктом значился вопрос: «Являетесь ли вы верующим? Если да, то какой религии?» По данным этой Всесоюзной переписи «в СССР верующих среди лиц в возрасте 16 лет и старше оказалось больше, чем неверующих: 55,3 млн против 42,2 млн, или 56,7 % против 43,3 % от всех выразивших свое отношение к религии».

«Перепись населения, назначенная Сталиным на 7 января 1937 года, в день праздника Рождества Христова, должна была показать, что советский народ освободился от “религиозного дурмана”. Сталин лично вписал в проект анкеты переписи вопрос об отношении к религии. Многие из опрошенных признали себя верующими. Некоторые из работников переписи считали, что таковых было процентов пятьдесят, если не больше. В статистических цифрах идеологическая победа оказалась не выраженной. Данные этой переписи не были опубликованы, результаты ее были признаны вредительскими, а руководители ее были объявлены “врагами народа”. В повторной переписи 1939 года вопрос об отношении к религии не ставился.

В одном из районов Поволжья множество комсомольцев признало себя верующими. Местные власти потребовали представить им для просмотра все анкеты. Но уполномоченный по проведению переписи в данном регионе[1] срочно отправил все анкеты в Центр, на счетную фабрику, откуда их извлечь было практически невозможно. Так значительное количество исповедовавших свою веру было спасено от проработки партийными и государственными органами и от репрессий» (Протоиерей Глеб Каледа. Очерки жизни православного народа в годы гонений).

К 1939 году во всей России осталось лишь около 100 соборных и приходских храмов. На Украине сохранилось три процента из числа дореволюционных приходов.

В сентябре нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война. После разгрома Польши потенциальный противник вышел на границы нашего государства. Над страной нависла грозная опасность, которая побуждала к единению, к преодолению вражды и ненависти. В последние предвоенные месяцы давление на Русскую Православную Церковь ослабло, волна репрессий утихла» (Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917–1997).

К 1940-м годам сталинское окружение, в основном под влиянием внешнеполитических обстоятельств, уже начало отказываться от плана полного уничтожения Православной Церкви в стране. В 1939 году в состав государства вошли Западная Украина и Белоруссия с миллионами верующих, множеством приходов, монастырей, закрыть которые в обозримые сроки было невозможно. Кроме того, перспектива надвигавшейся войны заставляла по-новому оценивать роль Церкви внутри страны и на международной арене. Однако ее положение оставалось трагичным: множество запретов опутывало со всех сторон, сотни священников томились в тюрьмах и лагерях.

Советское руководство вскоре вынуждено было признать, что курс на уничтожение Московской Патриархии был ошибочным. Высокая религиозность населения СССР сохранялась, несмотря на отчаянную антирелигиозную пропаганду и репрессии верующих. Религиозная жизнь, не находя легального выражения, уходила в подполье. Накал атеистической пропаганды снизился, Союз воинствующих безбожников переживал кризис, падали тиражи его изданий. Была восстановлена регулярная неделя с воскресеньем как выходным днем — вместо введенной в 1929 году «пятидневки» с шестым днем в виде выходного. К началу Великой Отечественной войны Русская Православная Церковь имела уже 3732 храма и молитвенных здания. В ее штате состояли 28 архиереев и 5665 священников и диаконов.

В марте 1941 года на встрече с работниками антирелигиозных музеев глава Союза воинствующих безбожников Губельман-Ярославский с гордостью докладывал, что люди перестали обращаться с ходатайствами об открытии храмов. Тем временем, однако, в ЦК ВКП(б) поступала иная информация с мест, свидетельствовавшая «о возрастании активности церковников». В Пасхальные дни множество колхозников не выходили на работу, крестили детей даже «видные коммунисты».

Одна верующая ленинградка вспоминала: «В Пасхальную ночь 1941 года тысячные толпы народа стояли плечо к плечу вокруг храмов, с горящими свечами в руках, и единодушно пели Пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено…» «Никому из участников того крестного хода и в голову бы не пришло, что на Пасху 1942 года крестные ходы вокруг церквей с зажженными свечами, несмотря на угрозу немецких самолетов, будут официально разрешены, что в ту Пасхальную ночь отменят даже комендантский час» (Фомин С. В. Православная вера на фронтах Великой Отечественной).

Казалось бы, от верующих, так много претерпевших от новой власти, следовало ожидать, что они воспримут вторгшуюся в 1941 году в страну вражескую силу как избавление от мучителей и гонителей, но этого не произошло. Родную землю, за которую проливали кровь предки, ни за что нельзя было отдавать захватчикам.

Веками христианская вера воспитывала в русском народе стойкость и способность пожертвовать собой ради высшего, святого. Вера, исповедание которой в последние годы требовало немалого мужества, не позволила настоящим христианам предать свою Родину. Забыв тяжелые обиды, унижения и надругательства, забыв саму опасность уничтожения от властей, верующие вместе со всем народом вступили в борьбу с чудовищной разрушительной силой фашизма.

Гонения не озлобили христиан. Примеры мучеников и исповедников воодушевляли тех, кто остался в живых, учили тому, что есть святыни, за которые не страшно пойти на смерть. Про обновление, совершившееся в духовной жизни Православной Церкви, писал еще в 1933 году из арзамасской ссылки епископ Герман (Ряшенцев), проведший в заключении и ссылках почти все 20-е и 30-е годы вплоть до «исчезновения» в 1937 году: «Мне кажется, происходит не только одно разрушение твердыни и того, что для многих святое святых, но происходит очищение этих святынь, их освящение через огонь жестоких испытаний и поверок, разрушение форм, подавляющих своей своеобразной, но часто во многом земной красотой, действительность закованного в них смысла и содержания, образуются новые формы, облегчающие проникновение в них и заполнение именно таким духом и жизнью, какие отрицаются часто их творцами и часто во имя осознанной и преднамеренной борьбы с Ним принципиально отрицаются, чтобы как бы через голгофу уничтожения воскреснуть в силе. Посмотрите, как жизнь фактически стала аскетична, как самоотреченна, небывалое самоотречение становится не исключением, а правилом всякого человека…»

К этому самоотречению ради защиты Родины православные христиане в начале Великой Отечественной войны были готовы. До дна испившая чашу страданий Русская Православная Церковь устами своих иерархов четко высказала свою позицию в первые же дни войны и благословила русский народ на Победу.

Глава 2. День Всех святых, в земле Российской просиявших. 22 июня 1941 года

И та, что сегодня прощается с милым, —

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

Июль 1941 года Ленинград. Анна Ахматова. Клятва
Первый день войны

Был воскресный летний день — 22 июня 1941 года.

«Солнечное утро. Мы с мамой шли по улице Пристени. Лето: все вокруг зеленое, в воздухе аромат цветов, настроение замечательное. Вдруг видим толпу: люди стоят, опустив головы. В центре поселка находился единственный радиоузел, односельчане что-то внимательно слушали. Подойдя ближе, услышали одно проклятое слово: «Война»… И весь мир перевернулся» (Из воспоминаний В. Барышева, кавалера ордена Александра Невского).

Митрополит Питирим (Нечаев) вспоминал об этом роковом дне: «Очень хорошо помню тот воскресный день, когда я вышел со службы около двенадцати часов. Накануне мы с Толей Алешиным договорились, что поедем к нам на дачу, я позвонил ему из автомата, чтобы уточнить, где и когда встречаемся, а в ответ услышал:

— Куда? Когда? Война началась!

— Да что ты! — удивился я. — Не сходи с ума. Какая война?

Тем не менее это действительно была война. С ее началом в какие-нибудь полтора-два часа лицо Москвы изменилось. В лицах прохожих появилось какое-то новое, трагичное выражение, — но это был трагизм не страха, а удивления. Я тогда, еще только выйдя из церкви, заметил это, но ничего не понял» (Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. Русь уходящая: Рассказы митрополита Питирима).

В тот день в немногих уцелевших в России храмах шли торжественные богослужения. Русская Православная Церковь чествовала праздник — день Всех святых, в земле Российской просиявших. Возносились молитвы святым русским инокам, заступникам перед Богом за родную землю, великим русским воинам — Александру Невскому, Димитрию Донскому, Андрею Боголюбскому, Пересвету и Ослябе…

«Это знаменательное совпадение, несомненно, не случайно!.. Мы верим, что это есть знак милости русских святых к общей нашей Родине, и дает нам великую надежду, что начатая борьба кончится благим для нас концом». Так говорил экзарх Московской Патриархии в Америке — митрополит Вениамин (Федченков) на народном собрании в Мэдисон-сквер-гарден (Нью-Йорк) вечером 2 июля 1941 года. По сути это был день русской славы, праздник чествования лучших людей, духовной опоры страны, творивших историю или же скромно, затаенно выполнявших свой молитвенный подвиг. По Божиему промыслу именно этот день и стал началом жесточайших испытаний для нашего Отечества.

«Войну ждали, к войне готовились. Еще в 1931 году И. В. Сталин в одном из своих выступлений так определил дилемму, которая с неотвратимой жестокостью встала перед советской страной: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». К 1941 году, ровно через 10 лет, СССР стал одной из трех-четырех стран в мире, способных производить любой вид промышленной, в том числе и военной, продукции. Но скачок в развитии тяжелой индустрии был куплен дорогой ценой: тотальной административной коллективизацией деревни, низким уровнем жизни большей части населения, ограничением прав и свобод граждан, всевластием карательно-осведомительной системы.

Однако война все равно началась неожиданно, перечеркнув советскую историю на то, что было “до войны” и то, что случилось со страной в годы войны» (Одинцов М. И. Патриотическое служение Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны).

Война неожиданно вторглась в человеческие жизни, жестоко ударила по ним, разбивая вдребезги мечты и надежды. И чьи-то сердца впервые, может быть, обратились к Богу перед лицом страшной беды.

«Мне исполнилось 18 лет… — вспоминала С. Панасенко, младший лейтенант, фельдшер мотострелкового батальона. — Я такая радостная, у меня — праздник. А все вокруг кричат: “Война!” Помню, как люди плакали. Сколько встречала людей на улице, все плакали. Некоторые даже молились. Было непривычно… Люди на улице молятся и крестятся. В школе насучили, что Бога нет. Но где наши танки и наши красивые самолеты? Мы их всегда видели на парадах. Гордились! Где наши полководцы? Буденный… Был, конечно, момент растерянности. Короткий момент… А потом стали думать о другом: как победить?» (Алексиевич С. А. У войны не женское лицо).

«Мир сразу переменился… — вспоминала Е. Бреус, капитан, военврач. — Я помню первые дни… Мама стояла вечером у окна и молилась. Я не знала, что моя мама верит в Бога. Она смотрела и смотрела на небо…» (Алексиевич С. А. У войны не женское лицо).

22 июня, в день Всех святых, в земле Российской просиявших, Патриарший Местоблюститель, Митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский) служил праздничную литургию в кафедральном Богоявленском соборе. После богослужения он узнал, что фашистская Германия без объявления войны напала на СССР. Архимандрит (впоследствии митрополит) Иоанн (Разумов), бывший келейником митрополита Сергия с 1936 года, впоследствии вспоминал об этом дне: «Как гром грянула над Русской землей ужасная весть о нападении на нас гитлеровских полчищ. Святейший узнал об этом в воскресенье 22 июня 1941 года, когда после службы вернулся из кафедрального собора. Это известие так глубоко его взволновало, что после некоторого размышления, ободренный молитвой и уверенный в небесной помощи, он заявил присутствующим: “Господь милостив, и Покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней Заступницы Русской земли, поможет нашему народу пережить годину тяжелых испытаний и победоносно завершить войну нашей победой”» (Архимандрит Иоанн (Разумов). Христианский уклад домашней жизни Святейшего Патриарха Сергия).

Первым объявил советскому народу о начале войны нарком иностранных дел СССР В. Молотов. Его знаменитые слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» потом прозвучали изумительным голосом Ю. Левитана.

Глава Русской Церкви митрополит Сергий в тот же день ярко, искренно и взволнованно откликнулся на это известие своим «Посланием пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви».

«Невзирая на свои физические недостатки — глухоту и малоподвижность, — вспоминал позднее архиепископ Димитрий (Градусов), — митрополит Сергий оказался на редкость чутким и энергичным: свое послание он не только сумел написать, но и разослать по всем уголкам необъятной Родины». (Русская. Православная Церковь. 988–1988 годы. Очерки истории).

Вот с какими словами обратился к своей пастве Патриарший Местоблюститель:

«В последние годы мы, жители России, утешали себя надеждой, что военный пожар, охвативший едва не весь мир, не коснется нашей страны. Но фашизм, признающий законом только голую силу и привыкший глумиться над высокими требованиями чести и морали, оказался и на этот раз верным себе. Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью Родины, кровными заветами любви к своему Отечеству.

Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге пред Родиной и верой и выходили победителями.

Не посрамим же их славного имени и мы — православные, родные им и по плоти, и по вере».

Хотя митрополит Сергий и адресовал свое послание верующим христианам, но его мысль охватывала больше чем паству немногочисленных, увы, приходов. Глава Церкви явно обращался ко всему народу, призывая его к единению и сплочению:

«Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить Отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда, заботы и искусства».

Буквально с первого дня начавшейся войны стало ясно, что это жестокое испытание не только не обострило противоречий между Церковью и государством, как можно было ожидать, но сплотила верующих и неверующих, которые были и оставались одним народом и сражались за одну и ту же землю. И об этом говорил митрополит Сергий, когда призывал всех вспомнить о русских вождях и простых ратниках — предках тех солдат, которым предстояло сейчас взять в руки оружие.

«Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья-разбойника.

Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг».

Духовенство и верующие горячо откликнулись на широко распространившееся послание своего архипастыря. Как, например, священник часовни в поселке Пожва Чермозского района Молотовской области Константин Кунахович. Приговоренный в 1943 году Особым совещанием при НКВД СССР к пяти годам исправительно-трудовых лагерей как «социально опасный элемент», он говорил во время следствия, что послание митрополита Сергия огласил в часовне сразу по получении и отслужил после «молебен о даровании победы нашему воинству».

«В первые дни войны перед нами, верующими города Свердловска, возник вопрос: как Церковь должна помогать Родине? Какие она должна принимать меры, чтобы помочь армии разгромить ненавистного фашистского врага? Все мы очень хорошо знаем историю, а она нас учит, что немцы неоднократно посягали на Русь, посягали на нашу независимость и свободу, но каждый раз встречали упорное сопротивление русского народа и терпели поражения. Русская Православная Церковь во дни нашествия врагов играла немалую роль. Она благословляла русских людей на подвиги для защиты своего Отечества, своей веры и этим способствовала поражению врагов.

Верующие патриоты-свердловцы с большим облегчением вздохнули, получив от Вашего Блаженства воззвание «К пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» и молитву о даровании победы русскому воинству. Воззвание повело за собой Русскую Церковь и, в частности, свердловскую, так как в нем ясно определяются обязанности как пастыря, так и пасомых в деле общего участия в разгроме фашистской нечисти.

Выполняя волю Вашего Блаженства, я, как пастырь объединенной общины Свердловска, прочитал воззвание в церкви. Простые, для всех понятные слова, от которых веет мудростью и искренностью большого русского патриота, произвели на верующих громадное впечатление. Верующие поняли, что их долг — быть непосредственными участниками в защите Родины, ее независимости и веры…

Я, недостойный, призываю всех пастырей Русской Церкви в своей деятельности руководствоваться, как настольной книгой, воззванием Вашего Блаженства от 22 июня 1941 года, в котором ясно начертаны обязанности пастыря и пасомых перед Родиной. Мы должны работать, не успокаиваясь на достигнутых результатах, а если будет угодно Богу, умереть за паству или вместе с паствой. Не будем ждать какой-либо земной славы, умрем, но не дадим своей святыни на попрание псам, не дадим уничтожать храмы, убивать невинных людей. И на этот раз Господь поможет одолеть и ниспровергнуть врага.

6 апреля 1942 года. Понедельник Св. Пасхи.

Вашего Блаженства смиренный послушник протоиерей Николай Адриановский».

«В первый же день Великой Отечественной войны глава Православной Церкви в России, Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, маститый 74-летний старец, опубликовал свое воззвание ко всем верующим нашей страны, — говорил митрополит Николай (Ярушевич). — В этом воззвании митрополит Сергий обращается со всею силою убедительности к патриотическим чувствам верующих людей, призывает к исполнению священного долга перед Родиной, освящая этот патриотический порыв первосвятительским благословением…

Это воззвание было прочитано в Московском кафедральном соборе 26 июня за торжественным молебном о даровании победы и сопровождалось еще особой речью митрополита Сергия. С огромным воодушевлением молился верующий народ о победе над врагом, переполнив обширный храм, и с жадностью внимал словам воззвания и речи Первосвятителя. У многих блестели слезы на глазах: ведь сам Господь через Свою земную Церковь звал и благословлял верующих людей на священную войну, на защиту Родины. Верующие, молясь, со всей глубиной переживали тяжесть грядущих испытаний, зная, что Гитлер несет с собою одни ужасы насилия, смерти, разрушения, что Гитлер идет с целью истребить русский народ и то, что составляет святое святых для верующей души, — святое православие.

Воззвание митрополита Сергия было распространено по всем православным храмам нашей страны. С таким же воодушевлением, слезами, религиозно-патриотическим подъемом встретили верующие люди это обращение митрополита Сергия в ленинградских храмах, в Киеве и других городах и селах. Слова этого воззвания идут навстречу самым святым чувствам и убеждениям православно-верующего человека, который знает, что защищать Родину, умереть за Родину — это высший христианский подвиг» (Слово митрополита Киевского Николая за литургией в кафедральном, Богоявленском, соборе в Москве 3 августа 1941 года. Цит. по книге «Правда о религии в России»).

Не продадим совесть и Родину!

В том же послании Владыка Сергий обращался к священству, четко обозначая то, что в сложившейся обстановке могло быть названо только предательством, что не оставляло возможности двойной трактовки:

«Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: “Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя”. Душу свою полагает не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой, своим здоровьем или выгодой ради Родины. Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда Отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена Родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно “ради Иисуса, а не ради хлеба куса”, как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнью свою за Родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу Родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что Родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей.

Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины.

Господь нам дарует победу».

За несколько дней до начала Великой Отечественной войны журнал «Безбожник» писал: «Религия является злейшим врагом советского патриотизма… История не подтверждает заслуг Церкви в деле развития подлинного патриотизма». Послание Патриаршего Местоблюстителя доказывало людям обратное — и это были не просто слова, как показали последующие годы. Церковь не принимала сторону врага, она оставалась с народом.

На молебне о даровании победы русскому воинству, совершенном вечером 26 июня 1941 года в Богоявленском соборе, митрополит Сергий еще раз подчеркнул: «Позор всякому, кто бы он ни был, кто… предоставит другим жертвовать собой за общее народное дело, а сам будет выжидать, к какой стороне лучше и выгоднее ему пристать. В особенности позорно и прямо грешно среди таких якобы сынов, а на деле предателей Родины, оказаться нам, чадам Святой Православной Церкви…»

О том же говорил в далекой Америке и митрополит Вениамин (Федченков):

«И не соблазнилась ни на момент наша Церковь соблазняющими обещаниями врагов. Уже проникли в печать известия, что поход называется «крестовой» борьбой против безбожия, что покоренным обещается свобода религии, а может быть и возвращение имуществ и прочие выгоды… И, конечно, слухи не случайны. Недаром же в самом Берлине выстроена на государственные средства церковь для карловацкой группы эмигрантов и предоставлены им юридические права на имущество…

Не соблазнится она и иными подачками. Не примем, не желаем принять фальшивых даров! Не продадим совесть и Родину!» (Из выступления митрополита Вениамина на народном, собрании в Мэдисон-сквер-гарден (Нью-Йорк) 2 июля 1941 года.

Позднее, в 1943 году, митрополит Сергий говорил на Соборе епископов Православной Церкви, вспоминая о первых месяцах войны: «Какую позицию должна занять наша Церковь во время войны, нам не приходилось задумываться, потому что прежде, чем мы успели определить как-нибудь свое положение, оно уже определилось, — фашисты напали на нашу страну, ее опустошали, уводили в плен наших соотечественников, всячески их там мучили, грабили… Так что уже простое приличие не позволило бы нам занять какую-нибудь другую позицию, кроме той, какую мы заняли, то есть безусловно отрицательную ко всему, что носит на себе печать фашизма, печать, враждебную к нашей стране».

Братья и сестры…

То, что глава государства Сталин не сразу обратился к народу в связи с началом войны, вызывает недоумение и истолковывается сейчас по-разному. Неоднократно высказывались мнения о том, что в первые дни войны Сталин «растерялся». Тем не менее, в своих воспоминаниях Молотов иначе объяснял его позицию: «Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Но не только человек — это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик, он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах».

Сталин обратился к народу 3 июля 1941 года с посланием действительно взвешенным, продуманным и призванным многое объяснить советским людям. «Товарищи! Граждане! — начал он свою речь. И вдруг прозвучало совсем неофициальное, христианское обращение: “Братья и сестры”. — Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»

«…И только 3 июля Сталин заговорил и заговорил так, как он никогда не говорил до тех пор, заговорил словами: «Братья и сестры…» В этой речи я лично чувствовал присутствие глубокого человеческого потрясения у человека, произносившего ее», — вспоминал И. Исаков, Адмирал флота Советского Союза. (Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине).

В своем обращении Сталин подчеркивал, что войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной, что это война всего советского народа против немецко-фашистских войск. «Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма». Впервые война СССР с фашистскими захватчиками была названа Отечественной. И не только верующие, церковные люди, пострадавшие от репрессий, смогли в эти дни — в первые дни войны — возвыситься над своим личным горем и справедливыми обидами.

«В первые дни… В городе неразбериха. Хаос. Ледяной страх. Каких-то шпионов все ловили. Убеждали друг друга: “Не надо поддаваться на провокацию”. Никто даже в мыслях не соглашался, что наша армия потерпела катастрофу, ее разгромили за несколько недель. Нас учили, что воевать мы будем на чужой территории. “Ни пяди своей земли не отдадим…” А тут отступаем…

До войны ходили слухи, что Гитлер готовится напасть на Советский Союз, но эти разговоры строго пресекались. Пресекались соответствующими органами… Вам ясно, какие это органы? НКВД… Чекисты… Если люди шептались, то дома, на кухне, а в коммуналках — только в своей комнате, за закрытыми дверями или в ванной, открыв перед этим кран с водой. Но когда Сталин заговорил… Он обратился к нам: “Братья и сестры…” Тут все забыли свои обиды… У нас дядя сидел в лагере, мамин брат, он был железнодорожник, старый коммунист. Его арестовали на работе… Вам ясно — кто? НКВД… Нашего любимого дядю, а мы знали, что он ни в чем не виноват. Верили. Он имел награды еще с гражданской войны… Но после речи Сталина мама сказала: “Защитим Родину, а потом разберемся”. Родину любили все.

Я побежала сразу в военкомат. С ангиной побежала, у меня еще не спала окончательно температура. Но я не могла ждать…» — вспоминала Е. Кудина, рядовая, шофер. (Алексиевич С. А. У войны не женское лицо).

Священная война

Удивительное дело, но не только Сталину оказалось недостаточно выхолощенной советской лексики. Нельзя было не только победить, но и выжить, не опираясь на бесценное наследие, доставшееся народу от той, царской России. Оттуда пришло не только именование войны как Отечественной, но и как священной — в новой песне, ставшей гимном народа во время Великой Отечественной войны. Хотя еще ни одну войну в России не называли Священной, но это отношение к защите Родины как к чему-то сакральному явно было родом из тех времен, когда в бой за родную землю шли с молитвой и с именем Господа на устах.

Митрополит Питирим (Нечаев) вспоминал: «Сразу появился замечательный гимн: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой» — мы до сих пор его поем. Как у Гоголя, последние строки повести “Тарас Бульба”: “Нет такой силы, которая одолела бы русскую силу”. Или у Толстого, при всем моем критическом отношении к нему, верно сказано: “Побеждает дух армии”. Именно такой настрой был тогда (Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. Русь уходящая: рассказы митрополита Питирима).

Музыку к знаменитой песне написал А. Александров, автором слов был поэт В. Лебедев-Кумач. Впервые песню «Священная война» исполнила одна из групп ансамбля красноармейской песни и пляски СССР под руководством дирижера и композитора А. Александрова.

Интересно, что замечательный советский композитор Александров еще до революции пел в хоре Казанского собора Санкт-Петербурга, потом был учеником Придворной певческой капеллы. Всю свою насыщенную творческую жизнь музыкант много учился и сам преподавал, организовал музыкальную школу, был хормейстером, дирижером… И в то же время значится в биографии Александрова и то, что он был последним регентом в Храме Христа Спасителя — с 1918 по 1922 год, написал поэму для хора, оркестра, органа и солистов «Христос воскресе», гимн «Хвалите имя Господне».

«Александров — человек, который соединил два времени. Он был регентом при царском режиме и выдающимся дирижером при советском. Из обычной семьи — его родители были церковными служителями в селе Плахино под Рязанью, — рассказывал журналисту праправнук композитора, О. Александров, тенор знаменитого Ансамбля песни и пляски имени Александрова. — Александр Васильевич был очень верующим человеком. Он вообще, можно сказать, всю жизнь служил при церкви. В 1905 году в Твери по конкурсу стал регентом архиерейского хора, потом служил в Казанском храме. Им написано столько церковной музыки! Наш ансамбль сейчас исполняет отдельной программой духовную музыку, написанную Александровым, — ту, которая, слава Богу, дошла до нас: ведь после революции большая часть партитур его духовных произведений сгорела» (А. Дубкова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

Из серии: 75 лет Великой Победы

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Бог и Победа. Верующие в битвах за Россию предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Автор имеет в виду своего отца — A. B. Каледу, который руководил переписью в одном из районов Поволжья. (Здесь и далее прим. сост.)

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я