Неточные совпадения
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть
люди, равнодушные к красотам природы,
люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного
дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из
дома в
дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет?
Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а
дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
На господском дворе камергерши Меревой с самого начала сумерек
люди сбивались с дороги: вместо парадного крыльца
дома попадали в садовую калитку; идучи в мастерскую, заходили в конюшню; отправляясь к управительнице, попадали в избу скотницы.
Когда
люди входили в
дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти
люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь
люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
Женни, точно, была рукодельница и штопала отцовские носки с бульшим удовольствием, чем исправникова дочь вязала бисерные кошельки и подставки к лампам и подсвечникам. Вообще она стала хозяйкой не для блезиру, а взялась за дело плотно, без шума, без треска, тихо, но так солидно, что и
люди и старик-отец тотчас почувствовали, что в
доме есть настоящая хозяйка, которая все видит и обо всех помнит.
Все эти
люди вынесли из родительского
дома одно благословение: «будь богат и знатен», одну заповедь: «делай себе карьеру».
— А ты почем знаешь? Ребята, что ли, говорили? — смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша,
люди говорят: кто верит жене в
доме, а лошади в поле, тот дурак.
Германская революция была во всем разгаре. Старик Райнер оставался
дома и не принимал в ней, по-видимому, никакого непосредственного участия, но к нему беспрестанно заезжали какие-то новые
люди. Он всегда говорил с этими
людьми, запершись в своем кабинете, давал им проводников, лошадей и денег и сам находился в постоянном волнении.
— Плохая пища, фермер. У меня нет
дома. Я вдова, я работаю
людям из хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я кормлю его тем, чего не съедят хозяйские дети.
На двадцать втором году Вильгельм Райнер возвратился домой, погостил у отца и с его рекомендательными письмами поехал в Лондон. Отец рекомендовал сына Марису, Фрейлиграту и своему русскому знакомому, прося их помочь молодому
человеку пристроиться к хорошему торговому
дому и войти в общество.
«Черт возьми, что же это у нее сидит в мозгу?» — спрашивал себя умный
человек, даже задувая
дома свечку и оборачиваясь к стенке; но ни одного раза ни один умный
человек не отгадал, что в мозгу у маркизы просто сидит заяц.
Малек-Адель поздоровался с Розановым вежливо, но холодно, с тем особым оттенком, который умеют придавать своим приветствиям министры и вообще
люди, живущие открытым
домом и равнодушно смотрящие на всякого нового посетителя.
Как праотец, изгнанный из рая, вышел из ворот маркизиного
дома Пархоменко на улицу и, увидев на балконе маркизино общество, самым твердым голосом сторговал за пятиалтынный извозчика в гостиницу Шевалдышева. Когда успокоившаяся маркиза возвратилась и села на свой пружинный трон, Бычков ткнул
человек трех в ребра и подступил к ней с словами...
Молодые
люди уснули и, кажется, весь
дом заснул до полуночи. Но это только так казалось, потому что Варвара Ивановна быстро припрыгнула на постели, когда в четвертом часу ночи в передней послышался смелый и громкий звонок.
В ряду московских особенностей не последнее место должны занимать пустые домы. Такие домы еще в наше время изредка встречаются в некоторых старых губернских городах. В Петербурге таких
домов вовсе не видно, но в Москве они есть, и их хорошо знают многие, а осебенно
люди известного закала.
По вечерам в калитку
дома входили три личности. Первая из этих личностей был высокий рыжий атлет в полушубке,
человек свирепого и решительного вида; вторая, его товарищ, был прекоренастый черный мужик с волосами, нависшими на лоб. Он был слеп, угрюм и молчалив.
— Так-с; они ни больше ни меньше, как выдали студента Богатырева, которого увезли в Петербург в крепость; передавали все, что слышали на сходках и в
домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и еще кого-нибудь в каторжную работу. Но тут дело не о нас. Мы
люди, давно обреченные на гибель, а он убил этим все дело.
— Ггггааа! и такие
люди были у меня! И я в моем
доме принимала таких
людей! — вопила маркиза, закрывая рукою свой лоб. — Где Оничка?
Ольга Александровна тоже стала этому удивляться, и
дома опять началась старая песня, затевавшаяся по поводу тяжелых стульев-«убоищ» и оканчивавшаяся тем, как добрые
люди «женам все доставляют, а есть и подлецы, которые…» Выходило обыкновенно, что все подлецы всегда живут именно так, как живет Розанов.
— Слушайте, Бахарева, что я написала, — сказала она, вставши, и прочла вслух следующее: «Мы живем самостоятельною жизнью и, к великому скандалу всех маменек и папенек, набираем себе знакомых порядочных
людей. Мы знаем, что их немного, но мы надеемся сформировать настоящее общество. Мы войдем в сношения с Красиным, который живет в Петербурге и о котором вы знаете: он даст нам письма. Метя на вас только как на порядочного
человека, мы предлагаем быть у нас в Богородицком, с того угла в
доме Шуркина». Хорошо?
— А что, это очень умный
человек? — спрашивала Розанова Полинька Калистратова, подходя к
дому.
Из оставшихся в Москве
людей, известных Бахаревым, все дело знал один Помада, но о нем в это время в целом
доме никто не вспомнил, а сам он никак не желал туда показываться.
В
доме начался ад.
Людей разослали за докторами. Ольга Сергеевна то выла, то обмирала, то целовала мужнины руки, согревая их своим дыханием. Остальные все зауряд потеряли головы и суетились. По
дому только слышалось: «барина в гостиной паралич ударил», «переставляется барин».
— Ну, слава богу, что собралось вместе столько хороших
людей, — отвечал, удерживаясь от улыбки, Розанов, — но ведь это один
дом.
Белоярцев так часто толковал об этом «
доме», так красно и горячо увлекал всех близких к своему кружку
людей описанием всех прелестей общежительства, что, по мере того как эта мысль распространялась, никто не умел ни понять, ни выразить ее отдельно от имени Белоярцева.
Поэтому в день третьей декады в
Дом, к восьми часам вечера, наехало около пятнадцати
человек, всё гражданского направления.
Пустынная зала, приведенная относительно в лучший порядок посредством сбора сюда всей мебели из целого
дома, оживилась шумными спорами граждан. Женщины, сидя около круглого чайного стола, говорили о труде; мужчины говорили о женщинах, в углу залы стоял Белоярцев, окруженный пятью или шестью
человеками. Перед ним стояла госпожа Мечникова, держа под руку свою шестнадцатилетнюю сестру.
В это время в
Доме и за
Домом стали ходить толки, что Лиза влюблена в Райнера, и в это же время Лиза имела случай более, чем когда-нибудь, узнать Райнера и
людей, его окружающих.
Дружеские заботы Розанова, спокойствие и тишина, которые доставляли больной жильцы
Дома, и отсутствие лишних
людей в три дня значительно уменьшили жестокость этих припадков. Через три дня Лиза могла читать глазами книгу и переносила вблизи себя тихий разговор, а еще через день заговорила сама.
— Нет-с, есть. — А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще находился в господском
доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать, с презреньем даже отвергли, — так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный
человек, а может держать себя на точке вида.
У подъезда низенького, крытого соломой
дома их встретил молодой
человек с симпатичною наружностью.