Неточные совпадения
Целый век он изжил таскаючись и только лет с восемь приютился оседло, примостив себе кроватку
в одном порожнем стойле господской конюшни.
Рыжая, весноватая девушка мигом вспрыгнула
в тарантас и быстро
поцеловала руки обеих барышень, прежде чем те успели их спрятать. Тарантас поехал.
В дверь вошла молодая, очаровательно милая монахиня и, быстро подойдя к игуменье,
поцеловала ее руку.
А мать Агния тихо вошла, перекрестила их,
поцеловала в головы, потом тихо перешла за перегородку, упала на колени и начала читать положенную монастырским уставом полунощницу.
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не говори, что я аристократка, — ну,
поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села
в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
Софи
поцеловала отца, потом сестер, потом с некоторым видом старшинства
поцеловала в лоб Женни и попросила себе чаю.
Женни подошла,
поцеловала ее
в лоб и села с ней рядом на плетеный диванчик.
Лиза мало-помалу стихала и наконец, подняв голову, совсем весело взглянула
в глаза Гловацкой, отерла слезы и несколько раз ее
поцеловала.
— Переломить надо эту фанаберию-то. Пусть раз спесь-то свою спрячет да вернется к мужу с покорной головой. А то — эй, смотри, Егор! — на
целый век вы бабенку сгубите. И что ты-то,
в самом деле, за колпак такой.
— Ну, и так до сих пор: кроме «да» да «нет», никто от нее ни одного слова не слышал. Я уж было и покричал намедни, — ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня
поцеловала. — Теперь вот перед отъездом моим пришла
в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.
И так жила Лиза до осени, до Покрова, а на Покров у них был прощальный деревенский вечер, за которым следовал отъезд
в губернский город на
целую зиму.
А вот почем, друг любезный, потум, что она при тебе сапоги мои
целовала, чтобы я забраковал этого Родиона
в рекрутском присутствии, когда его привезли сдавать именно за то, что он ей совком голову проломил.
В восемь часов утра начинался день
в этом доме; летом он начинался часом ранее.
В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил
в училище, а Женни заходила на кухню и через полчаса являлась снова
в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти
целые дни Женни.
Рассказывали
в городе, что на ней когда-то стоял дом самого батюшки Степана Тимофеевича Разина, который крепко засел здесь и зимовал со своими рыцарями почти
целую зиму.
Потом я
целую ночь проплакала
в своей комнате; утром рано оделась и пошла пешком
в монастырь посоветоваться с теткой.
— Спасибо тебе, моя красавица, — отвечала Абрамовна и
поцеловала в лоб Женни.
Прочитав это письмо, Лиза тщательно сложила его, сунула
в карман, потом встала, подошла к отцу,
поцеловала его самого и
поцеловала его руку.
Она попробовала съездить к Лизе. Та встретила ее очень приветливо и радушно, но Женни казалось, что и
в этой приветливости нет прежней теплоты и задушевности, которая их связывала
целые годы ранней юности.
Иголка все щелкала и щелкала
в руках Женни, когда она, размышляя о докторе, решала, что ей более всего жаль его, что такого человека воскресить и приподнять для более трезвой жизни было бы отличной
целью для женщины.
А наша пить станет, сторублевыми платьями со стола пролитое пиво стирает, материнский образок к стене лицом завернет или совсем вынесет и умрет голодная и холодная, потому что душа ее ни на одну минуту не успокоивается, ни на одну минуту не смиряется, и драматическая борьба-то идет
в ней
целый век.
— Прости, батюшка, я ведь совсем не тебя хотела, — говорила старуха, обнимая и
целуя ни
в чем не повинного Помаду.
Дьякон допел всю эту песенку с хоральным припевом и, при последнем куплете изменив этот припев
в слова: «О Зевес! помилуй Сашеньку мою!»,
поцеловал у жены руку и решительно закрыл фортепьяно.
В подобных городках и теперь еще живут с такими средствами, с которыми
в Петербурге надо бы умереть с голоду, живя даже на Малой Охте, а несколько лет назад еще как безнуждно жилось-то с ними
в какой-нибудь Обояни, Тиму или Карачеве, где за пятьсот рублей становился
целый дом, дававший своему владельцу право, по испитии третьей косушечки, говорить...
Лизу теперь бросило на работу: благо, глаза хорошо служили. Она не покидала иголки
целый день и только вечером гуляла и читала
в постели. Не только трудно было найти швею прилежнее ее, но далеко не всякая из швей могла сравниться с нею и
в искусстве.
— Мой муж… я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни
в чьем мнении, но он подлец, я это всегда скажу… я это скажу всем, перед
целым светом. Он, может быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
Розанов рассказал
в коротких словах
цель своего появления
в Москве.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век
в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести
в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по
целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь
в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
Доктор никак не мог сообразить, для каких
целей необходимо залить Москву кровью и заревом пожара, но страшное выражение лица Арапова, когда он высказывал мысль, и его загадочная таинственность
в эту ночь еще более усилили обаятельное влияние корректора на Розанова.
Пастор молча
поцеловал жену
в голову.
По
целым часам он стоял перед «Снятием со креста», вглядываясь
в каждую черту гениальной картины, а Роберт Блюм тихим, симпатичным голосом рассказывал ему историю этой картины и рядом с нею историю самого гениального Рубенса, его безалаберность, пьянство, его унижение и возвышение. Ребенок стоит, пораженный величием общей картины кельнского Дома, а Роберт Блюм опять говорит ему хватающие за душу речи по поводу недоконченного собора.
Молодому Райнеру после смерти матери часто тяжел был вид опустевшего дома, и он нередко уходил из него на
целые дни. С книгою
в руках ложился он на живописный обрыв какой-нибудь скалы и читал, читал или думал, пока усталость сжимала его глаза.
Розанов видел, что «черт» одна из тех многочисленных личностей, которые обитают
в Москве,
целый век таясь и пресмыкаясь, и понимал, что этому созданию с вероятностью можно ожидать паспорта только на тот свет; но как могли эти ручищи свертывать и подклеивать тонкую папиросную гильзу — Розанов никак не мог себе вообразить, однако же ничего не сказал угрюмому Арапову.
Розанов наскоро сообщил
цель своего приезда
в Москву и спросил...
Райнер весь обращался
в слух и внимание, а Ярошиньский все более и более распространялся о значении женщин
в истории, цитировал
целые латинские места из Тацита, изобличая познания, нисколько не отвечающие званию простого офицера бывших войск польских, и, наконец, свел как-то все на необходимость женского участия во всяком прогрессивном движении страны.
Рогнеда Романовна не могла претендовать ни на какое первенство, потому что
в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только что появились близнецами на свет, повивальная бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных. С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и остались такими на
целую жизнь.
Совсем, так-таки совсем был институтский Малек-Адель: вот сейчас
поцелует, завернется красным плащом и, улегшись
в мусульманскую гробницу, скажет: «плачь обо мне, прекрасная христианка, и умри на моем гробе».
Брюхачев стоял за женою и по временам
целовал ее ручки, а Белоярцев, стоя рядом с Брюхачевым, не
целовал рук его жены, но далеко запускал свои черные глаза под ажурную косынку, закрывавшую трепещущие, еще почти девственные груди Марьи Маревны, Киперской королевы. Сахаров все старался залепить вырванный попугаем клочок сапога,
в то время как Завулонов, ударяя себя
в грудь, говорил ему...
Искренно ответили только Арапов и Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже не исключая Райнера, играли словами и выходили какими-то пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым не солгали. Первый ничего не ответил и
целовал женину руку, а Белоярцев сказал, что он
в жизни понимает только одно прекрасное и никогда не будет принадлежать ни к какой партии.
— Или адресные билеты, — зачинал другой. — Что это за билеты? Склыка одна да беспокойство. Нет, это не так надо устроить! Это можно устроить
в два слова по
целой России, а не то что здесь да
в Питере, только склыка одна. Деньги нужны — зачем не брать, только с чего ж бы и нас не спросить.
Доктор обещался прийти.
Целый день он ломал себе голову, отыскивая причину этого приглашения и путаясь
в разных догадках. Райнера тоже это занимало.
Наконец Лобачевский встал, молча зажег свою свечку и, молча протянув Розанову свою руку, отправился
в свою комнату. А Розанов проходил почти
целую зимнюю ночь и только перед рассветом забылся неприятным, тревожным сном, нисходящим к человеку после сильного потрясения его оскорблениями и мучительным сознанием собственных промахов, отнимающих у очень нервных и нетерпеливых людей веру
в себя и
в собственный свой ум.
Лобачевский уехал
в Петербург: прощались они с Розановым по-дружески. Розанов даже заплакал, целуясь с ним на дебаркадере: иначе он не умел проститься с человеком, который ему стал мил и близок. Лобачевский тоже
поцеловал Розанова теплыми устами.
Но вскоре ей самой стало очень не нравиться поведение мужа: он все водился с какими-то странными героями;
в доме у них никто почти не показывался, а сам муж нисколько не заботился восполнить одиночество Полиньки и летал бог знает где, исчезая на
целые недели.
Наконец, на дом их стали
целою оравою наезжать «владельцы троек удалых и покровители цыганок»; пошла игра, попойки, ночной разврат, дневное спанье, и дом превратился
в балаган коренской ярмарки.
— Не узнаешь, не ждал, шельмец ты этакой! — продолжал гость,
целуя Розанова и сминая его
в своих объятиях.
— Спасибо ей, — сказал Розанов и
в самом деле
поцеловал картину, на которой долго лежали ручки Женни.
Много перевернул и порешил этот простой, дружеский
поцелуй в жизни Помады.
Когда Помада вынул из своего ранца последний сверток,
в котором были эти воротнички, и затем, не поднимаясь от ног Лизы, скатал трубочкою свой чемоданчик, Лиза смотрела на него до такой степени тепло, что, казалось, одного движения со стороны Помады было бы достаточно, чтобы она его расцеловала не совсем только лишь дружеским
поцелуем.
Ольга Александровна не могла не торопиться отделкою своего мужа, ибо, во-первых,
в течение
целого лета он мог совсем отвыкнуть от проборок, мог, как она выражалась, «много о себе возмечтать»; а во-вторых, и удобный случай к этому представился.
Часа полтора сряду она переменяла ему компрессы, и
в это время больной не раз ловил и жадно
целовал ее руки.