Неточные совпадения
Фонари гасли, и поляна пред эстрадой и парк погружались в глубокую темень. Горданов зашел в вокзал, где сидели и допивали вино господа, решившиеся прогулять ночь напролет. Кишенского здесь тоже не
было. Горданов
выпил рюмку ананасного коньяку, зажег сигару и отправился в парк: нигде зги не
было видно, и седой туман, как темный
дух, лез из всех пор земли и проницал холодом ноги и колена.
Утром он закрыл глаза и пролежал до полудня в тягостнейшем сне, и вдруг
был разбужен Висленевым, который явился к нему в таком непостижимом состоянии
духа, что Горданов, несмотря на все свое расстройство, полюбопытствовал узнать, что с ним сделалось.
Она, очевидно,
была не в
духе, постоянно скусывала зубами узелки, сердилась и ворчала.
— Ничего, кажется, не пропустила? — обратилась она затем к Водопьянову и, получив от него утвердительный ответ, добавила: — вот вы приезжайте ко мне почаще; я у вас
буду учиться
духов вызывать, а вы у меня поучитесь коротко рассказывать. Впрочем, а propos, [к слову (франц.).] ведь сказание повествует, что эта бесплотная и непостижимая Лета умерла бездетною.
Прошел месяц, а о Висленеве не
было ни слуху, ни
духу.
Глафира Васильевна читала эти «обещания»
духа и, по-видимому, внимала им и верила, но… но для Висленева все еще не наступало счастливого времени, когда подобные увещания
духа были бы излишними.
Мягкий шелковый пеплум Глафиры издавал тончайший запах свежего сена, — запах, сообщенный ему, в свою очередь, очень причудливыми
духами. Все более и более сгущающийся сумрак, наступая сзади ее темною стеной, точно придвигал ее к огню камина, свет которого ограничивался все более и более тесным кругом. Остальной мир весь
был темен, и в маленьком пятне света
были только он и она.
Теперь здесь, в спиритском кружке Парижа, он делался monsieur Borné, что ему тоже, конечно, не
было особенно приятно, но на что он вначале не мог возразить по обязанности притворяться не понимающим французского языка, а потом… потом ему некогда
было с этим возиться: его заставили молиться «неведомому богу»; он удивлялся тому, что чертили медиумы, слушал, вдохновлялся, уразумевал, что все это и сам он может делать не хуже добрых людей и наконец, получив поручение, для пробы своих способностей, вопросить
духов: кто его гений-хранитель? начертал бестрепетною рукой: «Благочестивый Устин».
Изо всех имен христианских писателей Жозеф с великою натугой мог припомнить одно имя Блаженного Августина и хотел его объявить и записать своим покровителем, но… но написал, вместо Блаженный Августин «Благочестивый Устин», то
есть вместо почтенного авторитетного
духа записал какого-то незнакомца, который бог весть кто и невесть от кого назван «благочестивым».
Последнее сравнение и силлогизм, которым Иосаф Висленев придавал особенное значение, он почерпнул из «Корана» Стерна, несколько томиков которого,
будучи приобретены Жозефом, составили его избранную библиотеку, вместе с «Парижским цирюльником» Поль де-Кока, «Хромым бесом» Лесажа и «Книгой
духов», собранною из сверхъестественных сочинений Алланом Кардеком.
— Позвольте, — пролепетал он, — я не отвергаю, что это, пожалуй, могло
быть и могло
быть именно точно так, как вы рассказываете, но ведь вы позабываете самое главное, что в этих вещах нужны опытность и осторожность. Вы должны знать, что ведь между
духами есть очень много вчерашних людей.
— Это, может
быть, не верно: это, может
быть, легкий и шаловливый
дух над вами потешается.
Мы сейчас это поверим, — и Висленев засуетился, отыскивая по столу карандаш, но Глафира взяла его за руку и сказала, что никакой поверки не нужно: с этим она обернула пред глазами Висленева бумажку, на которой он за несколько минут прочел «revenez bientôt» и указала на другие строки, в которых резко отрицался Благочестивый Устин и все сообщения, сделанные от его имени презренною Ребеккой Шарп, а всего горестнее то, что открытие это
было подписано авторитетным
духом, именем которого, по спиритскому катехизису, не смеют злоупотреблять
духи мелкие и шаловливые.
С этим она вышла, и не смевший следовать за нею Жозеф видел из окна, как она быстро, как темный
дух, носилась, ходя взад и вперед по платформе. Несмотря на то, что на дворе еще стояли первые числа марта и что ночной воздух под Берлином
был очень влажен и прохладен, Бодростина обмахивалась платком и жадно впивала в себя холодные струи свежей атмосферы.
Глафира
была не в
духе после свидания с генералом, но доклад Горданова ее развлек и даже начал забавлять, когда Павел Николаевич представлял ей в комическом виде любовь ее мужа и особенно его предприятия.
— Ну ты, вы, мы, они; ты даже все местоимения в своем разговоре перемешала, но кто бы ни нигилистничал, все-таки я думаю, что можно
было отдать голову свою на отсечение, что никто не увидит тебя в этой черной рясе, в усменном поясе, верующею в господа бога, пророчествующею, вызывающею
духов, чертей и дьяволов.
— Ах, оставь, пожалуйста: какая ты простая и какое с тобою простое обращение возможно, когда к тебе на козе не подъедешь: утром спит, в полдень не в
духе, вечером нервы расстроены. Не хотела тебя бранить, но выбранила, тьфу! пусто тебе
будь совсем! Прощай и не зови меня теткой.
Доброго настроения ее
духа нимало не испортила даже откровенность Жозефа, который, наконец, решился признаться сестре, что он прогусарил ее деньгами, но только уже не оправдывался тем, что его обокрали, как он думал сказать прежде, а прямо открылся, что, переехав границу, куда должен
был бежать от преследования за дуэль, он в первом же городе попал на большую игру и, желая поправить трудные обстоятельства, рискнул, и сначала очень много выиграл, но увлекся, не умел вовремя забастовать и проигрался в пух.
— Надо ждать случая и пользоваться всяким пустяком, самое главное — суеверием. Вот ты теперь известный спирит; с тобою сносятся
духи, у тебя
были необыкновенные пестрые волосы, ты себе и укрепляй пока этакую необычайную репутацию.
Был шестой час серого сентябрьского дня: генеральша и майор Форов стояли в огороде, где глухонемая Вера и две женщины срезали ножницами головки семянных овощей и цветов. И Синтянина, и майор оба
были не в
духе: Александре Ивановне нелегко
было покидать этот дом, где прошла вся ее жизнь, а Форову
было досадно, что они теперь
будут далее друг от друга и, стало
быть, станут реже видеться.
Правда, он по старой привычке, позволял себе слегка подтрунивать над ее «общениями» с
духами, которые после ее знакомств с Алланом Кардеком избрали ее своим органом для передачи смертным их бессмертных откровений, но, при всем том, видел несомненное чудо в происшедшем в Глафире нравственном перевороте и слегка кичился ее новыми знакомствами в светском круге, которого он прежде убегал, но который все-таки
был ему более по кости и по нраву, чем тот, откуда он восхитил себе жену, пленясь ее красотой и особенным, в то время довольно любопытным, жанром.
Старый генерал
был в
духе и заговорил первый: его утешало, что его жена так отбрила и поставила в такое незавидное положение «этого аристократишку», а об остальном он мало думал. По отъезде Бодростина, он подошел к жене и, поцеловав ее руку, сказал...
Окончив с землей, он пустился путешествовать по мирам и носил за собою слушателей, соображал, где какая организация должна
быть пригодною для воплощенного там
духа, хвалил жизнь на Юпитере, мечтал, как он
будет переселяться на планеты, и представлял это для человека таким высоким блаженством, что Синтянина невольно воскликнула...
Везде, куда ее доносило, она
была утешительницей упавших
духом от страха коровьей смерти баб; она осеняла особенною серьезностию пасмурные лица унывших мужиков и воодушевляла нетерпеливою радостью обоего пола подростков, которых молодая кровь скучала в дымных хатах и чуяла раздольный вечер огничанья в лесу, где должно собираться премного всякого народа, и где при всех изъявится чудо: из холодного дерева закурится и полохнет пламенем сокрытый живой огонь.
— Нет, тот
был Иван Андреевич, и тот
был аспид, да они, так сказать, и все
были злым
духом обуяны.