Сзади ее, невдалеке, шел человек, по походке и бодрости которого тоже надо было полагать, что он
еще не начал стариться, хотя голова его была почти наполовину седа, и вдоль каждой щеки лежали по две глубокие морщины.
Неточные совпадения
— То-то и есть, но нечего же и головы вешать. С азбуки нам уже
начинать поздно, служба только на кусок хлеба дает, а люди на наших глазах миллионы составляют; и дураков, надо уповать,
еще и на наш век хватит. Бабы-то наши вон раньше нас за ум взялись, и посмотри-ко ты, например, теперь на Бодростину… Та ли это Бодростина, что была Глаша Акатова, которая, в дни нашей глупости, с нами ради принципа питалась снятым молоком? Нет! это
не та!
— Ты, верно, их толкнул или покачнул неосторожно. Они стояли без четырех минут двенадцать, прошли несколько минут и
начали бить, пока сошел завод. Я сама
не менее тебя встревожилась, хотя я
еще и
не ложилась спать.
«Все
еще не везет, — размышлял он. — Вот думал здесь повезет, ан
не везет.
Не стар же
еще я в самом деле! А? Конечно,
не стар… Нет, это все коммунки, коммунки проклятые делают: наболтаешься там со стрижеными, вот за длинноволосых и взяться
не умеешь! Надо вот что… надо повторить жизнь… Начну-ка я старинные романы читать, а то в самом деле у меня такие манеры, что даже неловко».
Я, незаметная и неизвестная женщина, попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в
начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера, о чем, кроме меня, знает только
еще один человек, но этот человек никогда об этом
не скажет. Я же
не хочу умереть,
не раскрыв моей повести, потому что человеку, как бы он ни был мал и незаметен, дорога чистота его репутации.
Случай, устроивший странную судьбу мою, быть может, совершенно исключительный, но полоса смятений на Руси
еще далеко
не прошла: она, может быть, только едва в
начале, и к тому времени, когда эти строки могут попасть в руки молодой русской девушки, готовящейся быть подругой и матерью, для нее могут потребоваться иные жертвы, более серьезные и тягостные, чем моя скромная и безвестная жертва: такой девушке я хотела бы сказать два слова, ободряющие и укрепляющие силой моего примера.
— О-о вы! —
начал было Ропшин, но,
не находя более слов, только
еще раз чмокнул Глафирину руку и уснул на заре, при воспоминании о шелесте ее платья, щелканьи каблучков ее туфель и при мечте о том, что принесет с собою то время, когда, по словам Глафиры, «будет свободнее».
— Нет, нет, сейчас, сию минуту: я хочу непременно сейчас это
начать, чтоб
еще как-нибудь
не передумать. Ведь ты меня
не обманешь: ты отдашь мне мою расписку?
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли так далеко, что никто уже не мог бы слышать их, но он всё
еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания можно было легче сказать то, что они хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как будто нечаянно, Варенька сказала:
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? —
начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать.
Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Стародум. Постой. Сердце мое кипит
еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении ничего
не начинать.
Был, после
начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то
не по себе, так как о новом градоначальнике все
еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и
не смели ни за какое дело приняться, потому что
не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Следовательно, если
начать предотвращать эту неизбежную развязку предварительными разглагольствиями, то
не значит ли это
еще больше растравлять ее и придавать ей более ожесточенный характер?
К удивлению, бригадир
не только
не обиделся этими словами, но, напротив того,
еще ничего
не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать —
не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и
начала Аленку усовещивать.