Неточные совпадения
— Эх, владыко, да ведь и впрямь бы их, может, прежде поучить лучше было. А
то сам, чай, в летописи читал — все больно скоро варом вскипело, «понеже благочестие его со страхом бе сопряжено». Платон митрополит мудро сказал: «Владимир поспешил, а греки слукавили, — невежд ненаученных окрестили». Что нам их спешке с лукавством следовать? ведь они, знаешь, «льстивы даже до сего дня». Итак, во Христа-то мы крестимся, да во Христа не облекаемся. Тщетно это
так крестить, владыко!
И рассказал старую историю из первых христианских веков о двух друзьях — христианине и язычнике, из коих первый часто говорил последнему о христианстве и
так ему этим надокучил, что
тот, будучи до
тех пор равнодушен, вдруг стал ругаться и изрыгать самые злые хулы на Христа и на христианство, а при этом его подхватил конь и убил.
— Где, владыко, понимать! — ее не поймешь, а
так… что сердце чувствует, говорю. Я, когда мне что нужно сделать, сейчас себя в уме спрашиваю: можно ли это сделать во славу Христову? Если можно,
так делаю, а если нельзя —
того не хочу делать.
— И, владыко! что ты всё сразу
так сунешься! Божие дело своей ходой, без суеты идет. Не шесть ли водоносов было на пиру в Канне, а ведь не все их, чай, сразу наполнили, а один за другим наливали; Христос, батюшка, сам уже на что велик чудотворец, а и
то слепому жиду прежде поплевал на глаза, а потом открыл их; а эти ведь еще слепее жида. Что от них сразу-то много требовать? Пусть за краек его ризочки держатся — доброту его чувствуют, а он их сам к себе уволочет.
А к
тому же еще и это средство в наших руках могло быть ненадежно: апостолы мои в самих себе
такую слабость мне открыли, которая, в связи с обстоятельствами, получила очень важное значение.
Таким образом я надеялся уяснить себе если не все,
то по крайней мере очень многое. Да, признаюсь вам, и освежиться хотелось.
— А бог весть, владыко, — и продолжает: — По некотором времени дух явился в виде прекрасного юноши и говорит: «А вот
такие у вас есть ли?» — «Как же, — отвечает обуший, — между людьми есть несравненно тебя прекраснее, это
те, которые имеют острое понятие и, очистив свои чувства, благоговеют к трем изяществам: богу, вере и святости.
Вспомни его, должно быть
так: а
то, гляди, как бы не поспешить, да людей не насмешить и сатану не порадовать».
Но
те олени, на картинке, были легкие, быстроногие, как вихри степные неслись, закинув назад головы с ветвистыми рогами, и я, бывало, все думал: «Эх, кабы хоть раз
так прокатиться!
Какая это, должно быть, приятная быстрота при
такой скачке!» А на деле же оно выходило не
так: передо мною были совсем не
те уносистые рогатые вихри, а комолые, тяжеловатые увальни с понурыми головами и мясистыми, разлатыми лапами.
Дзол-Дзаягачи у шаманистов
такая богиня, дарующая детей и пекущаяся будто бы о счастии и здоровье
тех, которые у нее вымолены.
—
Так, бачка: у кого украл,
тому назад принеси и простить проси; человек простит, и бог простит.
Очень просто и хорошо; но ведь у моего слушателя, благодаря обстоятельствам нет больших злодеев, как
те, от кого он бегает из страха чтобы его не окрестили; нет у него
такого места, которое могло бы произвести ужас в сравнении с страшным местом его всегдашнего обитания…
Я хотел этому не верить, хотел оглянуться, но никуда, ни в одну сторону не видать ничего: кругом ад темный и кромешный. Под самым моим боком у саней что-то копошилось, как клуб, но не было никаких средств видеть, что это
такое. Спрашиваю дикаря, что это.
Тот отвечает...
Но это «хорошо» было
так скверно, что я в
ту же минуту должен был как можно решительнее отворотиться от моего соседа в другую сторону, ибо присутствие его на близком расстоянии было невыносимо.
Я, признаюсь вам, с детства страшный враг сонного храпа, и где в комнате хоть один храпливый человек есть, я уже мученик и ни за что уснуть не могу; а
так как у нас, в семинарии и академии, разумеется, было много храпунов, и я их поневоле много и прилежно слушивал,
то, не в смех вам сказать, я вывел себе о храпе свои наблюдения: по храпу, уверяю вас, все равно как по голосу и по походке, можно судить о темпераменте и о характере человека.
Оно, по здравому суждению, ему
так бы и стоило со мною сделать, особенно после
того, как я ему вчера нагрозил и его крестить и брата его Кузьму-Демьяна разыскивать; но он, по своему язычеству, не
так поступил. Чуть я, с трудом двинув моими набрякшими членами, сел на дне моей разрытой могилы, как увидел я его шагах в тридцати от меня. Он стоял под большим заиндевелым деревом и довольно забавно кривлялся, а над ним, на длинном суку, висела собака, у которой из распоротого брюха ползли вниз теплые черева.
— Нет, не «ничего», — говорю, — а если ты их
так будешь колоть,
то ты их всех шайтану переколешь.
Все это сталось
так скоро, как в сказке об Илье Муромце сказывается: «Как садился Илья на коня, все видели, а как уехал,
того никто не видал».
— Что ты, — спрашиваю, — там делаешь? — и при этом неприятно открываю, как у меня спал и даже совсем переменился мой голос, между
тем мой дикарь как прежде говорил,
так и теперь
так же, перекусывая звуки, отрывает.
Настала
такая невозмутимая тишина, что я слышал и свой собственный пульс внутри себя и свое дыхание: оно как-то шумит, как сено, а если сильно вздохнуть,
то точно электрическая искра тихо пощелкивает в невыносимо разреженном морозном воздухе,
таком сухом и
таком холодном, что даже мои волосы на бороде насквозь промерзли, кололись, как проволоки, и ломались; я даже сейчас чувствую озноб при этом воспоминании, которому всегда помогают мои с
той поры испорченные ноги.
Я только выбрал поразбросистее разветвление и уселся на нем, как в довольно спокойном кресле,
так что если бы даже мне и вздремнулось,
то я ни за что не упал бы; а впрочем, для большей безопасности я крепко обхватил один сук руками и завел их обе поглубже за малицу.
За нею теперь, очевидно, был на очереди мой труп, на который сбежатся
те же волки и
так же скоро и хищно его между собою разделят.
Даже сознание моей участи меня как будто покинуло: я чувствовал на веках моих тень смерти и томился только
тем, что она
так медленно уводит меня в путь невозвратный.
Вы поймете, что я
так искренно желал уйти из этой мерзлой пустыни в сборный дом всех живущих и нимало не сожалел, что здесь, в этой студеной
тьме, я постелю постель мою.
Всеконечно, с твердостию могу уповать, что он был
такой же точно, как и
тот, что минул.
Мираж ли это, столь возможный в сем пустынном месте, при
таком капризном освещении, или это действительно что-то живое спешит ко мне, но оно во всяком случае летит прямо на меня, и именно не идет, а летит: я вижу, как оно чертит, наконец различаю фигуру — вижу у нее ноги, — я вижу, как они штрихуют одна за другою и… вслед за
тем снова быстро перехожу от радости к отчаянию.
Что это
такое было у него на голове, которая оставалась все в
том же дивном, блестящем, высоком уборе, — никак я этого не мог разобрать, и говорю...
Люблю эту русскую молитву, как она еще в двенадцатом веке вылилась у нашего Златоуста, Кирилла в Турове, которою он и нам завещал «не токмо за свои молитися, но и за чужия, и не за единыя христианы, но и за иноверныя, да быша ся обратили к богу». Милый старик мой Кириак
так и молился — за всех дерзал: «всех, — говорит, — благослови, а
то не отпущу тебя!» Что с
таким чудаком поделаешь?
Так мне и до сих пор представляется, что он все держится, висит и носится за ним, прося: «благослови всех, а
то не отстану».
Когда не было
таких эффектов, я был покоен, что «водоносы по очереди наполняются»; но когда случайно у
того или у другого из миссионеров являлась вдруг большая цифра… я, признаюсь вам, чувствовал себя тревожно…
И
так я и жил уже, не лютуя с прежнею прытью, а терпеливо и даже, может быть, леностно влача кресты, от Христа и не от Христа на меня ниспадавшие, из коих замечательнейшим был
тот, что я, ревностно принявшись за изучение буддизма, сам рачением моего зырянина прослыл за потаенного буддиста…
А
то они скрутили бы вам клейменым ремнем
такие бремена неудобоносимые, что бог весть, расселся ли бы хребет вдребезги или разлетелся бы ремень пополам; но мы ведь консерваторы: бережем, как можем, «свободу, ею же Христос нас свободи», от таковых «содействии»…
Будь мы понетерпеливее,
так, бог весть, не стали бы сожалеть об этом очень многие, и больше всех
те, иже в трудех не суть и с человеки ран не приемлют, а, обложив туком свои лядвии, праздно умствуют, во что бы им начать верить, чтобы было только о чем-нибудь умствовать.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; —
так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы,
то есть, не поможете в нашей просьбе,
то уж не знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без
того это
такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?