Неточные совпадения
Не
то чтоб он был
так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию.
Он был до
того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в
таких лохмотьях на улицу.
«Может, впрочем, она и всегда
такая, да я в
тот раз не заметил», — подумал он с неприятным чувством.
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в
то время, как он только шел к старухе, достигло теперь
такого размера и
так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с
тем ощутилась какая-то жажда людей. Он
так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы
то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Было душно,
так что было даже нестерпимо сидеть, и все до
того было пропитано винным запахом, что, кажется, от одного этого воздуха можно было в пять минут сделаться пьяным.
Такое точно впечатление произвел на Раскольникова
тот гость, который сидел поодаль и походил на отставного чиновника.
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме
того, состою титулярным советником. Мармеладов —
такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и
тем, что
так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
Платьев-то нет у ней никаких…
то есть никаких-с, а тут точно в гости собралась, приоделась, и не
то чтобы что-нибудь, а
так, из ничего всё сделать сумеют: причешутся, воротничок там какой-нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит, и помолодела и похорошела.
Но, рассудив, что взять назад уже невозможно и что все-таки он и без
того бы не взял, он махнул рукой и пошел на свою квартиру.
Настасья
так и покатилась со смеху. Она была из смешливых, и когда рассмешат, смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до
тех пор, что самой тошно уж становилось.
Все ли слова между ними были прямо произнесены или обе поняли, что у
той и у другой одно в сердце и в мыслях,
так уж нечего вслух-то всего выговаривать да напрасно проговариваться.
Мало
того, свою собственную казуистику выдумаем, у иезуитов научимся и на время, пожалуй, и себя самих успокоим, убедим себя, что
так надо, действительно надо для доброй цели.
И он взмахнул хлыстом. Раскольников бросился на него с кулаками, не рассчитав даже и
того, что плотный господин мог управиться и с двумя
такими, как он. Но в эту минуту кто-то крепко схватил его сзади, между ними стал городовой.
Та вдруг совсем открыла глаза, посмотрела внимательно, как будто поняла что-то
такое, встала со скамейки и пошла обратно в
ту сторону, откуда пришла.
Не в
тот,
так в другой?..
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка,
так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве
того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до
того вероятны и с
такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он
такой же художник, как Пушкин или Тургенев.
Но теперь, странное дело, в большую
такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из
тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их
так больно,
так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему
так жалко,
так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и
тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его
так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же
такая важная,
такая решительная для него и в
то же время
такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к
такому часу, к
такой минуте в его жизни, именно к
такому настроению его духа и к
таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его?
Студент разболтался и сообщил, кроме
того, что у старухи есть сестра, Лизавета, которую она,
такая маленькая и гаденькая, бьет поминутно и держит в совершенном порабощении, как маленького ребенка, тогда как Лизавета, по крайней мере, восьми вершков росту…
А если под пальто спрятать,
то все-таки надо было рукой придерживать, что было бы приметно.
Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а
так как пальто было очень широкое, настоящий мешок,
то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
Это для
того, чтобы на время отвлечь внимание старухи, когда она начнет возиться с узелком, и улучить,
таким образом, минуту.
И если бы даже случилось когда-нибудь
так, что уже все до последней точки было бы им разобрано и решено окончательно и сомнений не оставалось бы уже более никаких, —
то тут-то бы, кажется, он и отказался от всего, как от нелепости, чудовищности и невозможности.
Даже недавнюю пробусвою (
то есть визит с намерением окончательно осмотреть место) он только пробовал было сделать, но далеко не взаправду, а
так: «дай-ка, дескать, пойду и опробую, что мечтать-то!» — и тотчас не выдержал, плюнул и убежал, в остервенении на самого себя.
По убеждению его выходило, что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в
том же виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят,
так же как проходит всякая болезнь.
Дойдя до
таких выводов, он решил, что с ним лично, в его деле, не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся при нем, неотъемлемо, во все время исполнения задуманного, единственно по
той причине, что задуманное им — «не преступление»…
Тут заинтересовало его вдруг: почему именно во всех больших городах человек не
то что по одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в
таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где грязь и вонь и всякая гадость.
«
Так, верно,
те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до
того страшно, что, кажется, смотри она
так, не говори ни слова еще с полминуты,
то он бы убежал от нее.
Не
то чтобы руки его
так дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ не
тот, не подходит, а все сует.
Он плохо теперь помнил себя; чем дальше,
тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на
то, что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
— Да уж не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь и видя, что он спускает с дивана ноги. — Болен,
так и не ходи: не сгорит. Что у
те в руках-то?
— Ишь лохмотьев каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился в нее глазами. Хоть и очень мало мог он в
ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не
так обращаться будут, когда придут его брать. «Но… полиция?»
— Ich danke, [Благодарю (нем.).] — сказала
та и тихо, с шелковым шумом, опустилась на стул. Светло-голубое с белою кружевною отделкой платье ее, точно воздушный шар, распространилось вокруг стула и заняло чуть не полкомнаты. Понесло духами. Но дама, очевидно, робела
того, что занимает полкомнаты и что от нее
так несет духами, хотя и улыбалась трусливо и нахально вместе, но с явным беспокойством.
Раскольников по неосторожности слишком прямо и долго посмотрел на него,
так что
тот даже обиделся.
Что же касается пышной дамы,
то вначале она
так и затрепетала от грома и молнии; но странное дело: чем многочисленнее и крепче становились ругательства,
тем вид ее становился любезнее,
тем очаровательнее делалась ее улыбка, обращенная к грозному поручику. Она семенила на месте и беспрерывно приседала, с нетерпением выжидая, что наконец-то и ей позволят ввернуть свое слово, и дождалась.
Это была девушка… впрочем, она мне даже нравилась… хотя я и не был влюблен… одним словом, молодость,
то есть я хочу сказать, что хозяйка мне делала тогда много кредиту и я вел отчасти
такую жизнь… я очень был легкомыслен…
Если б он захотел подумать немного,
то, конечно, удивился бы
тому, как мог он
так говорить с ними минуту назад и даже навязываться с своими чувствами?
Письмоводитель стал диктовать ему форму обыкновенного в
таком случае отзыва,
то есть заплатить не могу, обещаюсь тогда-то (когда-нибудь), из города не выеду, имущество ни продавать, ни дарить не буду и проч.
Это было уже давно решено: «Бросить все в канаву, и концы в воду, и дело с концом».
Так порешил он еще ночью, в бреду, в
те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
И без
того уже все
так и смотрят, встречаясь, оглядывают, как будто им и дело только до него.
«А черт возьми это все! — подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. — Ну началось,
так и началось, черт с ней и с новою жизнию! Как это, господи, глупо!.. А сколько я налгал и наподличал сегодня! Как мерзко лебезил и заигрывал давеча с сквернейшим Ильей Петровичем! А впрочем, вздор и это! Наплевать мне на них на всех, да и на
то, что я лебезил и заигрывал! Совсем не
то! Совсем не
то!..»
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель,
то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на
такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
— Неужели уж
так плохо? Да ты, брат, нашего брата перещеголял, — прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. — Да садись же, устал небось! — и когда
тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
Коли хочешь,
так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги — все это казенное — и бери три рубля:
так как я за весь перевод вперед взял, за первый и за второй лист,
то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся.
Во-первых, я в орфографии плох, во-вторых, в немецком иногда просто швах,
так что все больше от себя сочиняю и только
тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит.