Неточные совпадения
«Что это
я в самом деле раззевалась? — подумала Катерина Львовна. — Сем-ну
я хоть встану
по двору погуляю или в сад пройдусь».
— Легко сказать, сударыня, жениться! На ком тут жениться? Человек
я незначительный; хозяйская дочь за
меня не пойдет, а
по бедности все у нас, Катерина Ильвовна, вы сами изволите знать, необразованность. Разве оне могут что об любви понимать как следует! Вот изволите видеть, какое ихнее и у богатых-то понятие. Вот вы, можно сказать, каждому другому человеку, который себя чувствует, в утешение бы только для него были, а вы у них как канарейка в клетке содержитесь.
— Да ведь это, позвольте вам доложить, сударыня, ведь и ребенок тоже от чего-нибудь тоже бывает, а не так же. Нешто теперь,
по хозяевам столько лет живши и на эдакую женскую жизнь
по купечеству глядючи, мы тоже не понимаем? Песня поется: «без мила дружка обуяла грусть-тоска», и эта тоска, доложу вам, Катерина Ильвовна, собственному моему сердцу столь, могу сказать, чувствительна, что вот взял бы
я его вырезал булатным ножом из моей груди и бросил бы к вашим ножкам. И легче, сто раз легче бы
мне тогда было…
— Про то, хозяин, опять-таки
я знаю, где ночевал; а ты вот что, Борис Тимофеич, ты моего слова послушай: что, отец, было, того назад не воротишь; не клади ж ты
по крайности позору на свой купеческий дом. Сказывай, чего ты от
меня теперь хочешь? Какого ублаготворения желаешь?
Я б хотел пред святым предвечным храмом мужем вам быть: так тогда
я, хоть завсегда млаже себя перед вами считая, все-таки мог бы
по крайности публично всем обличить, сколь
я у своей жены почтением своим к ней заслуживаю…
— Да что же это в самом деле за наказание с этим котом? — рассуждает усталая Катерина Львовна. — Дверь теперь уж нарочно
я сама, своими руками на ключ заперла, окно закрыто, а он опять тут. Сейчас его выкину, — собиралась встать Катерина Львовна, да сонные руки и ноги ее не служат ей; а кот ходит
по всей
по ней и таково-то мудрено курнычит, опять будто слова человеческие выговаривает.
По Катерине Львовне
по всей даже мурашки стали бегать.
— А… а, так-то!.. ну, приятель дорогой, благодарствуй.
Я этого только и дожидалась! — вскрикнула Катерина Львовна. — Ну теперь видно уж… будь же по-моему, а не по-твоему…
— Потому, как
по любви моей к вам
я желал бы, Катерина Ильвовна, видеть вас настоящей дамой, а не то что как вы допреж сего жили, — отвечал Сергей Филипыч. — А теперь наоборот того выходит, что при уменьшении капитала мы и даже против прежнего должны гораздо ниже еще произойти.
Спит ли,
по хозяйству ли выйдет, или богу молиться станет, а на уме все у нее одно: «Как же это? за что и в самом деле должна
я через него лишиться капитала?
— Ну ты, мирская табакерка! — крикнул на Фиону Сергей. — Тоже — совеститься! Что
мне тут еще совеститься!
я ее, может, и никогда не любил, а теперь… да
мне вот стоптанный Сонеткин башмак милее ее рожи, кошки эдакой ободранной: так что ж ты
мне против этого говорить можешь? Пусть вон Гордюшку косоротого любит, а то… — он оглянулся на едущего верхом сморчка в бурке и в военной фуражке с кокардой и добавил: — а то вон еще лучше к этапному пусть поластится: у него под буркой
по крайности дождем не пробирает.
— Приятное столкновенье, — сказал голос того же самого, который окружил его поясницу. Это был Вишнепокромов. — Готовился было пройти лавку без вниманья, вдруг вижу знакомое лицо — как отказаться от приятного удовольствия! Нечего сказать, сукна в этом году несравненно лучше. Ведь это стыд, срам! Я никак не мог было отыскать… Я готов тридцать рублей, сорок рублей… возьми пятьдесят даже, но дай хорошего.
По мне, или иметь вещь, которая бы, точно, была уже отличнейшая, или уж лучше вовсе не иметь. Не так ли?
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко
мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу».
Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки
по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Городничий (дрожа).
По неопытности, ей-богу
по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что
я буду давать
по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость.
По крайней мере,
я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (бьет себя
по лбу).Как
я — нет, как
я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…