Неточные совпадения
К
тому же эта прелестная девушка в самые ранние годы своей юности вдруг совсем осиротела и,
оставаясь одна на всем свете, по самому своему положению внушала к себе сочувствие и как бы по повелению самой судьбы делалась естественным членом семьи призревших ее князей Протозановых.
Старики Протозановы так на это и смотрели, и когда сын их Лев Львович, получив чин в гвардии, приехал из Петербурга на побывку домой с
тем же пламенем любви к сиротке, с каким четыре года
тому назад уехал,
то они только обрадовались, что это чувство, выдержав испытание,
остается прочным.
Официальное положение Ольги Федотовны всегда
оставалось одно и
то же:
то есть она была просто бабушкина горничная, но честь ей шла от всех не в меру этого положения.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в церкви: она стояла слева за клиросом, с ней же рядом
оставалась и maman, а сзади, у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя, князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей,
то есть меня с сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед, чтобы мы видели «церемонию».
В торжественные дни сюртук заменялся фраком
того же бле-де-прюссового сукна с гладкими золочеными пуговицами, но жилет, жабо и все прочее, не исключая даже высоких сапожков с кисточками у голенищ и с умеренным скрипом под рантом, все
оставалось то же.
С
тех пор, как излагал последние минуты князя и, позабыв в свечном ящике свою вольную, отыскивал трубача Грайворону, он так и
остался attaché, без всякого особого названия, но с полнейшим во всем полномочием.
Chaque baron а sà fantaisie, [У каждого барона своя фантазия (франц. поговорка)] а фантазия Патрикея была
та, что он и в дряхлой старости своей, схоронив княгиню Варвару Никаноровну, не поехал в Петербург к своему разбогатевшему сыну, а
оставался вольным крепостным после освобождения и жил при особе дяди князя Якова.
Будучи уже очень стар, он был не в силах трудиться, но ходил по дому и постоянно кропотался на новых слуг да содержал в порядке старые чубуки и трубки, из которых никто не курил и которые для
того еще и
оставались в доме, чтоб у старого Патрикея было что-нибудь на руках.
Теперь она,
оставшись одинокою, озаботилась всесторонним поднятием уровня своих экономических дел и начала это с самой живой силы крепостного права,
то есть с крестьян.
Из
того, что конфектного сервиза было вынуто пятнадцать мест, ясно было, что, кроме графа, губернатора и самой хозяйки, за стол сядут еще двенадцать человек; но это тоже не были гости отборные, нарочно к этому случаю призванные, а так, обыкновенные люди, из соседей, которые к этому дню подъехали и
остались обедать.
— Да, — поддерживала бабушка, — умеренность большое дело: всего и счастлив только один умеренный, но надо не от мяса одного удерживаться. Это пост для глаз человеческих, а души он не пользует: лошади никогда мяса не едят, а всё как они скоты,
то скотами и
остаются; а надо во всем быть умеренною и свою нетерпеливость и другие страсти на сердце своем приносить во всесожжение богу, а притом, самое главное, о других помнить.
Между
тем громадная разница в воспитании и взглядах матери и дочери сказывалась на каждом шагу: княжна, по самой молодости своих лет,
оставалась совершенно безучастною ко всему, что занимало ее мать, и вовсе ее не понимала.
В деревнях
оставались отслужившие израненные воины двенадцатого года или так называвшиеся тогда «грузинские асессоры»,
то есть новые дворяне, получавшие в Грузии асессорские чины по сокращенному сроку и приобретавшие затем мелкопоместные именьица.
Бабушке очень рано стали приходить в голову мысли, что самое лучшее и для нее, и для княжны, и для молодых князьков было бы
то, если бы княжна Анастасия не
оставалась долго в девушках.
Тогда
оставалось бы только выбрать мальчикам хорошего наставника и посвятить всю жизнь
тому, чтобы воспитывать их как можно лучше и серьезнее.
Кроме
того, он немало удивил всех
тем, что совсем не нанял себе квартиры, а пристал в училище, да так там и
остался: обед ему варил сторож, а спал он в классе на столах.
«Против кого же я пойду? против родной дочери, против зятя? Нет; это не
то: за свою вину я отдам крестьянам все свое, чего их добро стоило… У меня после этого ничего своего не
останется, но это полгоря, — без денег легче жить, чем без чести… Авось сыновья в угле и в куске хлеба мне не откажут… А если и они, если и их мне подменят?»
К последней поре у него
оставалось только
то, что теперь едва ли что-нибудь стоит: именно честь и независимость убеждений да
те слабости, на которые намекает сочиненная мною ему эпитафия.
Бабушка после этого только скорее заспешила разделом, о котором нечего много рассказать: он был сделан с
тем же благородством, как и выдел княжны Анастасии: моему отцу достались Ретяжи, в которых он уже и жил до раздела, дяде Якову Конубрь, а бабушка
оставалась в Протозанове, от которого она хотя и отказывалась, предоставя детям по жребию делить деревни, в которых были господские дома, но и дядя и отец слышать об этом не хотели и просили мать почтить их позволением оставить в ее владении Протозаново, к которому она привыкла.
Хорошо зная священное писание, он устыжал детей словами Христа, осуждавшего принесение в дар самому богу
того, что нужно в пользу родителей, но и это все
осталось бессильным.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С
тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год,
то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Простаков (Скотинину). Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой, как с сущею сироткой. После отца
осталась она младенцем.
Тому с полгода, как ее матушке, а моей сватьюшке, сделался удар…
Простаков. От которого она и на
тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было о нем ни слуху, ни вести,
то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она
осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Стародум. Как! А разве
тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на
то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до
того, чтоб самому ему ничего желать не
оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли
тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?