Неточные совпадения
Бабушка Варвара Никаноровна происходила из самого незнатного рода: она
была «мелкая дворянка», по фамилии Честунова. Бабушка отнюдь не скрывала своего скромного происхождения, напротив, даже любила говорить, что она у своего отца с
матерью в детстве индюшек стерегла, но при этом всегда объясняла, что «скромный род ее
был хоть тихенький, но честный и фамилия Честуновы им не даром досталась, а приросла от народного прозвания».
Отец княгини Варвары Никаноровиы
был очень бедный помещик, убогие поля которого примыкали к межам князя Льва Яковлевича.
Мать бабушкина
была очень добрая женщина и большая хозяйка, прославившаяся необыкновенным уменьем делать яблочные зефирки, до которых жена князя Льва Яковлевича
была страстная охотница. На этом княгиня и бедная дворянка заинтересовались друг другом и, встретясь в церкви, познакомились, а потом, благодаря деревенской скуке, скоро сошлись и, наконец, нежно подружились.
Рано потеряв
мать, она буквально вынянчила обоих братьев и сестру, которые все
были моложе ее.
Не
было даже возможности обманываться, что с окончанием курса княжне
будет приятно войти в круг «друзей» и знакомых своей
матери и жить простыми их задачами…
У него
было ничтожное именьишко, доставшееся ему от
матери, бедной дворянки, обреченной в монастырь и неожиданно вышедшей замуж за его отца.
Напомню опять, что это
было накануне дня, когда бабушка должна
была принять из рук институтских воспитателей свою дочь, княжну Анастасию, с которою, как я уже прежде рассказала, взаимные отношения их
были несколько расхоложены сначала взаимным отчуждением и отвычкою, а потом пренебрежительным обхождением княжны с людьми, которых посылала к ней
мать.
Словом, все
было приготовлено так, как наиболее могло нравиться девушке, получившей совсем новое воспитание и усвоившей вкус и привычки совсем не те, какие имела ее
мать.
Девицы съезжались в сопровождении своих
матерей, из которых многие и сами тогда еще
были довольно молоды и все принадлежали к тогдашнему большому свету.
Бабушка, при всей своей проницательности, этого не замечала: она
была так честна, что не могла подумать, чтобы кому-нибудь могла прийти в голову сатанинская мысль вооружать дитя против
матери. И из-за чего и для чего все это делалось? Кажется, единственно из-за того, что в нашем обществе всем тяжело переносить присутствие лица с умом ясным и с характером твердым и открытым.
Дядя обнаруживал эти родовые черты с самого раннего детства: он всегда
был по своим летам мал ростом, очень свеж, румян, с прекрасными глазами
матери, но с очень маленьким ротиком, какие называют «сердечком».
Россия
была спасена, а сын бедной женщины убит:
мать этого не снесла, и Червев кругом осиротел.
Занятая призванием Червева, княгиня не замечала многого, на что во всякое другое время она, наверно, обратила бы свое внимание. Упущения этого рода особенно выражались по отношению к княжне Анастасии, которая, не входя в интересы
матери и не понимая ее хлопот и нетерпения, находила в это время свой дом особенно скучным. На свет, конечно, нельзя
было жаловаться, свет не отрекался от княгини и посещал ее, но княжне этого
было мало: ей хотелось предаться ему всем своим существом.
Сначала это представлялось как будто затруднительным, но недаром, видно, сказано, что «в России невозможности нет»: когда графине
была представлена опасность, которая заключалась в том, что
мать может выдать неопытную княжну за человека без веры, графиня ввиду этого страха решилась на смелую меру и восторжествовала.
Потеряв надежду жениться на
матери, граф устремил свои взоры на дочь; эта затея представляла немало трудностей, но зато она казалась вполне достижимою: путь, на который граф навел богомольную графиню,
был верен, а выбор ее не мог пасть ни на кого другого.
— То лучше, да из чужих рук, а это от
матери, — и опять продолжала возить подарок за подарком. Наконец бабушке пришла самая оригинальная мысль, и она сделала тетушке такой странный подарок, какого от нее никак невозможно
было и ожидать, а именно: она, явясь в один день к дочери, объявила, что дарит ей Ольгу Федотовну… Конечно, не навек, не в крепость, а так, в услужение.
Переспорить в этом бабушку
было решительно невозможно, и графиня должна
была согласиться принять Ольгу, но за то уже решительно воспротивилась, когда
мать задумала сделать ей еще один подарок, в лице m-r Gigot. Бабушка находила, что он
был бы очень пригоден за границею, и говорила...
— И не думайте, я не гожусь. Вы верите в возможность мира при сохранении того, что не
есть мир, а я не вижу, на чем может стать этакий мир. Меч прошел даже
матери в душу.
Последнее обстоятельство казалось не только несколько странным, но даже почти невероятным, потому что новорожденный
был наследник обширных имений, оставленных ему предками и умноженных его
матерью, княгинею Варварою Никаноровною Протозановою; но тем не менее все
были уверены, что всё непременно случится так, как
было выведено в гороскопе.
О раннем детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он
был дитя ласковое, спокойное и веселое: очень любил
мать, няньку, брата с сестрою и имел смешную для ранних лет манеру задумываться, удаляясь в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что, говорят,
было очень смешно, и я этому верю, потому что князь Яков и в позднейшее время бывал иногда в серьезные минуты довольно наивен.
До восьми лет он жил с своим младшим братом Димитрием и сестрою княжною Настасьею Львовною под единственным надзором их
матери, княгини Варвары Никаноровны, про которую по всей истине позволительно сказать, что ее можно
было послать командовать полком и присутствовать не только в сенате, но даже и в синоде, и она нигде бы себя лицом в грязь не уронила.
Княжна Анастасия
была лет на восемь старше братьев и воспитывалась, по некоторым обстоятельствам, против воли
матери, в институте. Это
была старая история; другая касающаяся ее история заключалась в том, что княжна шестнадцати лет, опять не по желанию
матери, вышла замуж за лихой памяти старого графа Функендорфа, который сделал немало зла семье Протозановых.
Дядя хотя женился и с разрешения
матери, но женитьбою своею едва ли мог похвалиться. Он
был так благороден, что никогда на это не жаловался, но тем не менее никто не сомневался, что он свою жену и «в фаворе не имел» и не уважал, а, напротив, едва ли не презирал, и очень глубоко.
Дядя заметил, что Александра Ярославовна с первого раза не понравилась его
матери, и
был как на иголках в течение долгого часа, который бабушка провела с ним за чаем в ожидании невестки.
Дядя видел, что
мать недовольна, что задушевная беседа, которая у них началась
было за чаем, обрывается, и, встав, попросил позволения ее на минуту оставить.
Но этот случай при всей своей комичности имел ту выгоду, что сцены между дядею и его
матерью более нельзя
было опасаться, так как бабушка хотя и назвала дядю «дураком», но преисполнилась к нему нежнейшего сожаления, которое потом сохраняла во всю жизнь и под влиянием его если не оправдывала, то по крайней мере извиняла его слабость.
Бабушка после этого только скорее заспешила разделом, о котором нечего много рассказать: он
был сделан с тем же благородством, как и выдел княжны Анастасии: моему отцу достались Ретяжи, в которых он уже и жил до раздела, дяде Якову Конубрь, а бабушка оставалась в Протозанове, от которого она хотя и отказывалась, предоставя детям по жребию делить деревни, в которых
были господские дома, но и дядя и отец слышать об этом не хотели и просили
мать почтить их позволением оставить в ее владении Протозаново, к которому она привыкла.
Сыновья бросились собирать себе на головы горящие уголья: посоветовавшись между собою и не найдя никаких поводов к несогласному действию, они объявили
матери, что ее добрая воля
была награждать их сестру свыше законной меры, да еще второй раз давать зятю на разживу и поручаться за его долги; что они во всем этом неповинны и отвечать последними остатками состояния не желают, а берут их себе, так как эта малая частица их собственными трудами заработана, а
матери предоставляют ведаться с кредиторами покойного зятя, как она знает.
Между детьми и кредиторами объявилась игра, в которой на ставке стояла престарелая
мать первых, и она бог весть бы докуда просидела и, может
быть, и умерла бы в тюрьме, потому что и та и другая из играющих сторон обличали большой такт и выдержку: кредиторы томили старушку в тюрьме, надеясь добиться, что дети сжалятся над нею и отдадут деньги, а дети
были еще тверже в своем намерении не платить денег и оставить
мать в тюрьме.
В числе первых, между прочим,
были два купца, сыновья несостоятельной старушки, в числе последних их
мать, на которую Яков Львович бросил мимоходом взгляд, полный глубокого сострадания, и, переодевшись в канцелярии за ширмою из домашнего платья в мундир, сел на свое председательское кресло и открыл присутствие.
Это случилось как раз в то время, когда в церквах оканчивалась великопостная обедня и народ, выслушав покаянные молитвы, расходился перед исповедью по домам, но множество людей по пути завернуло в сторону, чтобы постоять на улице перед дверями суда, откуда должны
будут выйти сыновья и
мать.
Яков Львович молчал и только с состраданием смотрел на
мать: он знал, что торговая совесть этих белых, мягкотелых сыновей ее не запнется и под перевод колоколов, повторит то же самое, что говорят они теперь, и тогда дело только
будет хуже в том отношении, что они явятся чистыми перед всеми людьми своего круга, которые так или иначе нынче в чистоте их сомневаются.
— Ежечасно распинаемый жестокосердием людей, господи! дозволь мне хотя на единую эту минуту
быть сыном твоим. Я беру эту
мать во имя твое!
Жестоким сыновьям старушки зато не
было житья: с той самой минуты, как Яков Львович усыновил себя их
матери, они не смели нигде показаться, не рискуя
быть обруганными и даже побитыми.
Как он это решил, так и сделал, и в нашей местной гимназии и теперь на этот капитал содержатся три ученика, а к самой старушке Яков Львович пребыл с истинно сыновним почтением до самой ее смерти: он ездил ее поздравлять с праздниками, навещал больную и схоронил ее, как будто она и в самом деле
была его родная
мать, а он ее настоящий сын.
А притом же, — добавлял он, — неужто же хорошо и для самих детей полезно знать, что один из родителей не одобряет, что с ним делает другой, да еще может
быть из-за этого отец с
матерью и ссорится?
«
Мать детьми не судима», — это
было его правило, которое он внушал всем своим бесчисленным опекаемым полусиротам.