Неточные совпадения
Ольга Федотовна никогда не могла примириться с тем, что бабушка ценила поступок Грайвороны как нечто достойное особой похвалы и благодарности, тогда как Ольга Федотовна знала, что и она сама, и Патрикей, и многие другие
люди не раз, а сто раз кряду умерли бы за князя и княгиню и не помыслили бы поставить это себе в заслугу, а только
считали бы это за святой долг и за блаженство.
Охотник мечтать о дарованиях и талантах, погибших в разных русских
людях от крепостного права, имел бы хорошую задачу расчислить, каких степеней и положений мог достичь Патрикей на поприще дипломатии или науки, но я не знаю, предпочел ли бы Патрикей Семеныч всякий блестящий путь тому, что
считал своим призванием: быть верным слугой своей великодушной княгине.
Назвав княгиню влиятельною и пышною, я
считаю необходимым показать, в чем проявлялась ее пышность и каково было ее влияние на общество
людей дворянского круга, а также наметить, чем она приобрела это влияние в то время, в котором влиятельность неофициальному лицу доставалась отнюдь не легче, чем нынче, когда ее при всех льготных положениях никто более не имеет.
Глядя на веши практически и просто, бабушка не отделяла нравственность от религии. Будучи сама религиозна, она
человека без религии
считала ни во что.
Княгиня не только не боялась свободомыслия в делах веры и совести, но даже любила откровенную духовную беседу с умными
людьми и рассуждала смело. Владея чуткостью религиозного смысла, она имела истинное дерзновение веры и смотрела на противоречия ей без всякого страха. Она как будто даже
считала их полезными.
В душе он
считал Рогожина дурачком, или по крайней мере «божьим
человеком».
Можно положительно сказать, что если б и в монастырях тоже не оказывалось каких-нибудь угнетенных
людей, за которых Доримедонт Васильич
считал своею непременною обязанностью вступаться и через это со всеми ссорился, то его ни одна обитель не согласилась бы уступить другой, но так как заступничества и неизбежно сопряженные с ними ссоры были его неразлучными сопутниками, то он частенько переменял места и наконец, заехав бог весть как далеко, попал в обитель, имевшую большой архив древних рукописей, которые ему и поручили разобрать и привесть в порядок.
Бабушка этому воспротивилась: она уважала
людей с высшим призванием и сама ездила в Оптину пустынь к Макарию, которого
считала прозорливым, но для молодой девушки она, вероятно,
считала это рановременным.
Так противны были ее благородному характеру всякие заглазные злоречия о
людях, которых когда-то боялись и пресмыкались пред ними те самые, что теперь над ними издевались, подплясывая под дудку развязного иностранца. Понятно, что во всех таких речах и мнениях княгини было много неприятного для общества, которое
считало всякое несогласное с ним мнение за дерзость.
Графу казалось, что теперь он имел право
считать княгиню сильно склонною к самым живым в его пользу чувствам. Как
человек солидный, имевший дело не с девочкою, а с женщиною, которой было под сорок, он не торопил ее более ясными признаниями: он был уверен, что все это непременно придет в свое время, когда княгиня поустроится с дочерью.
— Да; это правда… мы дружны, — отвечала княгиня, — я
считаю вас за очень хорошего
человека и уверена, что в этом не ошибаюсь (княгиня ошиблась), но… замуж… как вам это могло на мысль прийти.
Бабушка, может быть, и не
считала этого нужным, но когда
человек сам набивается, то она не нашла в этом ничего лишнего, дескать...
Сначала они немножко дулись друг на друга: Gigot, увидав перед собою длинного костюмированного
человека с одним изумрудным глазом,
счел его сперва за сумасшедшего, но потом, видя его всегда серьезным, начал опасаться: не философ ли это, по образцу древних, и не может ли он его, господина Gigot, на чем-нибудь поймать и срезать?
Больше я не
считаю нужным в особенности говорить о monsieur Gigot, с которым нам еще не раз придется встретиться в моей хронике, но и сказанного, я думаю, достаточно, чтобы судить, что это был за
человек? Он очень шел к бабушкиной коллекции оригиналов и «
людей с совестью и с сердцем», но как французский гувернер он был терпим только благодаря особенности взгляда княгини на качества лица, потребного для этой должности.
Отступление от этих правил граф
считал позволительным только в том единственном случае, когда для
человека возникают новые обязательства к существам, с которыми он должен искать полного единения, для которых
человек обязан «оставить отца и мать». Такое существо, разумеется, жена. Высоко ставя принцип семейный, граф говорил, что он
считает в высшей степени вредным, чтобы члены одной и той же семьи держались разных религиозных взглядов и принадлежали к разным церквам.
Неточные совпадения
Милон. Это его ко мне милость. В мои леты и в моем положении было бы непростительное высокомерие
считать все то заслуженным, чем молодого
человека ободряют достойные
люди.
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне о том же, о чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика
считает его честным и достойным
человеком… Если свободно ее сердце…
Дворянин, например,
считал бы за первое бесчестие не делать ничего, когда есть ему столько дела: есть
люди, которым помогать; есть отечество, которому служить.
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один
человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать
людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным"Устав о неуклонном сечении", но, по-видимому, не читает его, а как бы удивляется, что могут существовать на свете
люди, которые даже эту неуклонность
считают нужным обеспечивать какими-то уставами.