Прощение только допускалось в незначительных случаях, и
то ребенок, приговоренный отцом или матерью к телесному наказанию розгами без счета, должен был валяться в ногах, просить пощады, а потом нюхать розгу и при всех ее целовать.
Неточные совпадения
«Спишь, милка?» — спросила Настя потихонечку, видя, что
дитя смеется не
то во сне, не
то наяву — хитрит с Настей.
— Ай! ай! мама, не тронь ее! — вскрикнуло
дитя. Вскипела барыня и схватила на руки дочь, а
та так и закатилась; все к Насте рвется с рук.
На санях в
ту же минуту началось движение. Бабы, мужики вставали, отряхивались и гурьбою полезли в прихожую.
Тем временем барыня подала мужу в руки целковый, себе взяла в карман полтинник, а
детям раздала кому четвертак, кому двугривенный, а Маше, как самой младшей, дала пятиалтынный.
Дети показывали друг другу свои монеты и толковали, как они их положат на тарелку, когда придет время «отдаривать» Настю.
— Нет, ты, касатка, этого не говори. Это грех перед богом даже.
Дети — божье благословение.
Дети есть — значить божье благословение над тобой есть, — рассказывала Домна, передвигая в печи горшки. — Опять муж, — продолжала она. — Теперь как муж ни люби жену, а как родит она ему детку, так вдвое
та любовь у него к жене вырастает. Вот хоть бы
тот же Савелий: ведь уж какую нужду терпят, а как родится у него
дитя, уж он и радости своей не сложит.
То любит бабу, а
то так и припадает к ней, так за нею и гибнет.
— Мама! мама! ножки устали, ой, мама! — кричит
ребенок, а мать идет, будто не слыша его плача. Не
то это с сердцов, не
то с усталости, а может, с
того и с другого.
Настя лежала в больнице. С
тех пор как она тигрицею бросилась на железные ворота тюрьмы за уносимым гробиком ее
ребенка, прошло шесть недель. У нее была жестокая нервная горячка. Доктор полагал, что к этому присоединится разлитие оставшегося в грудях молока и что Настя непременно умрет. Но она не умерла и поправлялась. Состояние ее духа было совершенно удовлетворительное для тюремного начальства: она была в глубочайшей апатии, из которой ее никому ничем не удавалось вывести ни на минуту.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год,
то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Митя действительно переехал к этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих имений, немедленно поспешил опять надолго в Париж,
то ребенка и поручил одной из своих двоюродных теток, одной московской барыне.
Когда за осужденным по доброй воле следует в ссылку его семья,
то дети, достигшие 14-летнего возраста, отправляются только по собственному желанию.
Пастор в церкви уже не срамил мертвую, да и на похоронах очень мало было, так, только из любопытства, зашли некоторые; но когда надо было нести гроб,
то дети бросились все разом, чтобы самим нести.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как
дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на
то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Раз как-то случилось, забавляя
детей, выстроил будку из карт, да после
того всю почь снились проклятые.
Под берегом раскинуты // Шатры; старухи, лошади // С порожними телегами // Да
дети видны тут. // А дальше, где кончается // Отава подкошенная, // Народу
тьма! Там белые // Рубахи баб, да пестрые // Рубахи мужиков, // Да голоса, да звяканье // Проворных кос. «Бог на́ помочь!» // — Спасибо, молодцы!
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники // Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с
той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу
детей… На радость ли? // Вам тоже надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
Его водили под руки //
То господа усатые, //
То молодые барыни, — // И так, со всею свитою, // С
детьми и приживалками, // С кормилкою и нянькою, // И с белыми собачками, // Все поле сенокосное // Помещик обошел.