Неточные совпадения
Вы
мне опять
скажете, что человек не может быть так дурен, а
я вам
скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?
— Ведь этакий народ! —
сказал он, — и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по
мне лучше: те хоть непьющие…
— Завтра будет славная погода! —
сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал
мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
— Жалкие люди! —
сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.
— А, чай, много с вами бывало приключений? —
сказал я, подстрекаемый любопытством.
Он отхлебнул и
сказал как будто про себя: «Да, бывало!» Это восклицание подало
мне большие надежды.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не
скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
— Не хотите ли подбавить рому? —
сказал я своему собеседнику. — У
меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно.
Я взял его за руку и
сказал: «Очень рад, очень рад.
Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «
Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», —
сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал
я, усмехаясь. У
меня было свое на уме.
— Если б у
меня был табун в тысячу кобыл, —
сказал Азамат, — то отдал бы тебе его весь за твоего Карагёза.
Я умру, Казбич, если ты
мне не продашь его! —
сказал Азамат дрожащим голосом.
Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам
сказать, что Азамат был преупрямый мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он был и помоложе.
— Послушай, —
сказал твердым голосом Азамат, — видишь,
я на все решаюсь. Хочешь,
я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись
меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток:
я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
— Плохое дело в чужом пиру похмелье, —
сказал я Григорию Александровичу, поймав его за руку, — не лучше ли нам поскорей убраться?
Вот видите,
я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и
скажи...
Вот они и сладили это дело… по правде
сказать, нехорошее дело!
Я после и говорил это Печорину, да только он
мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж
я мог отвечать против этого?.. Но в то время
я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда;
я велел ему привести на другой день.
— Господин прапорщик! —
сказал я как можно строже. — Разве вы не видите, что
я к вам пришел?
Митька принес шпагу. Исполнив долг свой, сел
я к нему на кровать и
сказал...
— Да то, что ты увез Бэлу… Уж эта
мне бестия Азамат!.. Ну, признайся, —
сказал я ему.
Ну, что прикажете отвечать на это?..
Я стал в тупик. Однако ж после некоторого молчания
я ему
сказал, что если отец станет ее требовать, то надо будет отдать.
— Послушайте, Максим Максимыч! —
сказал Печорин, приподнявшись. — Ведь вы добрый человек, — а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у
меня, а у себя мою шпагу…
— Да покажите
мне ее, —
сказал я.
— Что, батюшка? —
сказал я ему.
— Как вы думаете, Максим Максимыч, —
сказал он
мне, показывая подарки, — устоит ли азиатская красавица против такой батареи?
«Бэла, —
сказал он, — ты знаешь, как
я тебя люблю.
Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал — и
сказать ли вам?
я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя.
— Да, признаюсь, —
сказал он потом, теребя усы, —
мне стало досадно, что никогда ни одна женщина
меня так не любила.
— Надо вам
сказать, что Казбич вообразил, будто Азамат с согласия отца украл у него лошадь, по крайней мере
я так полагаю.
— Он вознаградил себя за потерю коня и отомстил, —
сказал я, чтоб вызвать мнение моего собеседника.
— Вы,
я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? —
сказал я ему.
— Вот и Крестовая! —
сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега; на его вершине чернелся каменный крест, и мимо его вела едва-едва заметная дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши извозчики объявили, что обвалов еще не было, и, сберегая лошадей, повезли нас кругом.
— Признайтесь, однако, —
сказал я, — что без них нам было бы хуже.
— Все к лучшему! —
сказал я, присев у огня, — теперь вы
мне доскажете вашу историю про Бэлу;
я уверен, что этим не кончилось.
Надо вам
сказать, что у
меня нет семейства: об отце и матери
я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался раньше, — так теперь уж, знаете, и не к лицу;
я и рад был, что нашел кого баловать.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович,
я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не
сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал
я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Наконец
я ей
сказал: «Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода славная!» Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не жаркий; все горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и
я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно:
я бегал за нею, точно какая-нибудь нянька.
— Посмотри-ка, Бэла, —
сказал я, — у тебя глаза молодые, что это за джигит: кого это он приехал тешить?..
— Это лошадь отца моего, —
сказала Бэла, схватив
меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! — подумал
я, — и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!»
— Подойди-ка сюда, —
сказал я часовому, — осмотри ружье да ссади
мне этого молодца — получишь рубль серебром.
— Прикажи! —
сказал я, смеясь…
— Как тебе не стыдно! —
сказал я часовому.
Скажите-ка, пожалуйста, — продолжал штабс-капитан, обращаясь ко
мне, — вы вот, кажется, бывали в столице, и недавно: неужели тамошная молодежь вся такова?
После нескольких минут молчания Григорий Александрович
сказал мне: «Послушайте, Максим Максимыч, мы этак ее не довезем живую».
— «Правда!», —
сказал я, и мы пустили лошадей во весь дух.
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «
Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «
Я умру!» —
сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил
я ему, — ведь вы сами
сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало.
Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и
сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
—
Скажи, любезный, — закричал
я ему в окно, — что это — оказия пришла, что ли?
Лакей, не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан. Максим Максимыч рассердился; он тронул неучтивца по плечу и
сказал: —
Я тебе говорю, любезный…