Неточные совпадения
— Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он
как тополь между ними;
только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.
Казаки всё это видели,
только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился до смерти, и я слышал,
как они бросились ловить моего коня.
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что
только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга — такая,
как твоя, нипочем.
Крик, шум, выстрелы;
только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице,
как бес, отмахиваясь шашкой.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да
только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа,
как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости:
как они сладили это дело, не знаю, —
только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.
Признаюсь, и на мою долю порядочно досталось.
Как я
только проведал, что черкешенка у Григорья Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошел к нему.
— Она за этой дверью;
только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива,
как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Только едва он коснулся двери,
как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею.
Вот он раз и дождался у дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это было в сумерки, — он ехал задумчиво шагом,
как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять,
только не догнали.
Тихо было все на небе и на земле,
как в сердце человека в минуту утренней молитвы;
только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой,
как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую
только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Итак, погодите или, если хотите, переверните несколько страниц,
только я вам этого не советую, потому что переезд через Крестовую гору (или,
как называет ее ученый Гамба, le Mont St-Christophe) достоин вашего любопытства.
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная;
только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно,
как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
А уж
как плясала! видал я наших губернских барышень, я раз был-с и в Москве в Благородном собрании, лет двадцать тому назад, —
только куда им! совсем не то!..
Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры, —
как не так!.. Мой гренадер приложился… бац!.. мимо, —
только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и был таков.
К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная и в такой слабости, что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше, и она начала говорить,
только как вы думаете, о чем?..
Он сделался бледен
как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню
какую… Да, батюшка, видал я много,
как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения,
только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил
как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
Только что она испила воды,
как ей стало легче, а минуты через три она скончалась.
Все эти замечания пришли мне на ум, может быть,
только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так
как вы о нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Месяц еще не вставал, и
только две звездочки,
как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем своде.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы,
как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны,
как все здоровые. Женские общества есть;
только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна
только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель —
как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело,
как милостыня.
— Вот княгиня Лиговская, — сказал Грушницкий, — и с нею дочь ее Мери,
как она ее называет на английский манер. Они здесь
только три дня.
Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шага: он мне раз говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда
как ненависть
только усилится соразмерно великодушию противника.
Наконец мы расстались; я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось,
как после первого расставания. О,
как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это
только ее прощальный взгляд, последний подарок — на память?.. А смешно подумать, что на вид я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит…
— Впрочем, для тебя же хуже, — продолжал Грушницкий, — теперь тебе трудно познакомиться с ними, — а жаль! это один из самых приятных домов,
какие я
только знаю…
Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других
только в отношении к себе,
как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.
— Это правда…
Только любовь, которую мы читаем в глазах, ни к чему женщину не обязывает, тогда
как слова… Берегись, Грушницкий, она тебя надувает…
— Я думала, что вы танцуете
только по необходимости,
как прошлый раз, — сказала она, очень мило улыбаясь…
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет
как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо!
Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [руку и сердце (фр.).] но надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть:
как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст
только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова.
— Я вам расскажу всю истину, — отвечал Грушницкий, —
только, пожалуйста, не выдавайте меня; вот
как это было: вчера один человек, которого я вам не назову, приходит ко мне и рассказывает, что видел в десятом часу вечера,
как кто-то прокрался в дом к Лиговским. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.
Мы хотели его схватить,
только он вырвался и,
как заяц, бросился в кусты; тут я по нем выстрелил.
Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я —
как человек, зевающий на бале, который не едет спать
только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова… прощайте!..
«Все устроено
как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай;
только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
Она обернулась ко мне бледная,
как мрамор,
только глаза ее чудесно сверкали.
— Хорошо, — сказал майор, —
только не понимаю, право, в чем дело и
как вы решите спор?..
И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению,
только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними,
как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником!