Спит — точно спит, сомненья нет,
Улыбка по лицу струится
И
грудь колышется, и смутные слова
Меж губ скользят едва едва…
Понять не трудно, кто ей снится.
О! эта мысль запала в грудь мою,
Бежит за мной и шепчет: мщенье! мщенье!
А я, безумный, всё еще ловлю
Надежду сладкую и сладкое сомненье!
И кто подумал бы, кто смел бы ожидать?
Меня, — меня, — меня продать
За поцелуй глупца, — меня, который
Готов был жизнь за ласку ей отдать,
Мне изменить! мне — и так скоро.
Она вздрогнула и остановилась, сразу перестав плакать, но всё ещё потихоньку всхлипывая. Потом, когда она несколько секунд посмотрела на него, у неё снова дрогнули губы, сморщилось лицо,
грудь колыхнулась, и, снова громко зарыдав, она пошла.
Серафима вырывалась от Теркина — на ней был пеньюар — и правой рукой как будто силилась нанести удар по направлению к Калерии. Вся она дрожала, из горла выходил хрип. Зрачками она тихо поводила,
грудь колыхалась, спутанные волосы покрывали лоб.
Алексей Андреевич, освоившись с полумраком комнаты, различил теперь вполне черты лица своей домоправительницы. Ему показалось, что она на самом деле похудела, хотя это не уменьшало ее красоты, а мягкий свет лампад, полуосвещая ее лицо с горевшим лихорадочным огнем, устремленными на графа глазами, придавал этой красоте нечто фантастическое, одеяло было наполовину откинуто и высокая
грудь колыхалась под тонкою тканью рубашки.
Тяжелые складки облегали ее роскошные, рано и быстро развившиеся формы, высокая
грудь колыхалась, на матовых, смуглых щеках то вспыхивал, то пропадал яркий румянец, — след все же переживаемого ею, видимо, внутренного волнения.
Неточные совпадения
Соня долго молчала, как бы не могла отвечать. Слабенькая
грудь ее вся
колыхалась от волнения.
Красные пятна на щеках ее рдели все сильнее и сильнее,
грудь ее
колыхалась. Еще минута, и она уже готова была начать историю. Многие хихикали, многим, видимо, было это приятно. Провиантского стали подталкивать и что-то шептать ему. Их, очевидно, хотели стравить.
И живая женщина за столом у самовара тоже была на всю жизнь сыта: ее большое, разъевшееся тело помещалось на стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного цвета,
колыхался двойной подбородок и бугор
груди.
Лоскутов принужденно молчал; розовые ноздри Зоси раздулись,
грудь тяжело
колыхнулась.
Сидя на краю постели в одной рубахе, вся осыпанная черными волосами, огромная и лохматая, она была похожа на медведицу, которую недавно приводил на двор бородатый, лесной мужик из Сергача. Крестя снежно-белую, чистую
грудь, она тихонько смеется,
колышется вся: