Ночь на семнадцатое — последняя для многих в русском и шведском войсках. Как тяжелый свинец, пали на грудь иных смутные видения; другие спали крепко и сладко за несколько часов до борьбы с вечным сном. Ум, страсти, честь, страх
царского гнева, надежда на милости государевы и, по временам, любовь к отечеству работали в душе вождей.
Дитя, // Спасать тебя? Любовь твоя — спасенье // Изгнаннику. На солнечном восходе // Мизгирь тебя супругою покажет, // И
царский гнев правдивый укротится, // И, милостью богатый, Берендей // Младой чете свою окажет ласку.
— Батюшка, князь Афанасий Иванович, как тебе сказать? Всякие есть травы. Есть колюка-трава, сбирается в Петров пост. Обкуришь ею стрелу, промаху не дашь. Есть тирлич-трава, на Лысой горе, под Киевом, растет. Кто ее носит на себе, на того ввек
царского гнева не будет. Есть еще плакун-трава, вырежешь из корня крест да повесишь на шею, все тебя будут как огня бояться!
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит
царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Князь Курбский от
царского гнева бежал, // С ним Васька Шибанов, стремянный. // Дороден был князь. Конь измученный пал. // Как быть среди ночи туманной? // Но рабскую верность Шибанов храня, // Свого отдаёт воеводе коня: // «Скачи, князь, до вражьего стану, // Авось я пешой не отстану».
Велик был человек, архимандритов в глаза дураками ругал, до губернатора с плетями добраться хотел, а как грянул
царский гнев — майору в ножки поклонился.
Неточные совпадения
— Ваше
царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во
гнев будь сказано вашей
царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думаю, ни один швец ни в одном государстве на свете не сумеет так сделать. Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики!
Да, верю! не долго вам горе терпеть, //
Гнев царский не будет же вечным…
— Не затем, — сказал он, — не затем раздумал ты вешать их, чтобы передать их судьям, а затем, что сказались они тебе людьми
царскими. И ты, — продолжал царь с возрастающим
гневом, — ты, ведая, что они мои люди, велел бить их плетьми?
— Кабы ты, Никитушка, остался у меня, может, и простыл бы
гнев царский, может, мы с высокопреосвященным и уладили б твое дело, а теперь ты попадешь как смола на уголья!
— Боярин, — ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой
царский указ: «Боярин Дружина! царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя
гнев свой, сымает с главы твоей свою
царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»